***
- Погоди, - Брок, сам не зная, чего ждет, остановил Барнса, когда тот привычно, бесстыдно раскинулся под ним. – Я… давай по-другому. Брови Барнса, довольно выразительные, если знать, куда смотреть, чуть дернулись вверх, выдавая удивление, а взгляд глаз, которые уже заволокло дымкой желания, вдруг сделался предельно ясным. - Как? На столе? На снегу? - Нет. Ты – меня, - выговорил Брок, не давая себе передумать. - Кто кому принадлежать-то должен? – хрипло спросил Барнс, запуская пятерню в его отросшие волосы. - А что, это от распределения ролей в ебле зависит? Вот, у Джека, вроде, он Молли ебет, а на самом деле принадлежит ей с потрохами. Барнс смотрел с усмешкой, будто оценивая заново, а потом, мягко вывернувшись из-под него, лег сверху. - Ну, если ты сам предложил, - почти промурлыкал он, и у Брока от этого тона все внутри налилось приятным жаром, - то держись. Барнса будто подменили. В относительно пассивной роли он был покладистым, отзывчивым и горячим, неагрессивным. Теперь же, будто дорвавшись до привычного распределения ролей, он стряхнул с себя лишнюю сдержанность и брал страстно, почти грубо, оставляя на плечах и бедрах приятно ноющие отметины, и Брок принимал их, эти метки, как живое доказательство того, что это желание ему не почудилось. Впервые, похоже, Барнсу не нужно было держать глаза широко раскрытыми – он знал, с кем он, но, похоже, смог наконец-то хоть ненадолго забыть – почему. Потому что такую жажду, желание обладать, невозможно было подделать – да и зачем? Если оба они изначально знали, на что шли. - Брок, - выдохнул Барнс… Баки, крепко зажмурившись от наслаждения, как от боли. - Мой Брок. Внутри будто сдвинулись невидимые пласты, что-то с ощутимым щелчком встало на место, и Брока обхватил такой всепоглощающий восторг, что он буквально потерялся в нем. Захлебнулся от переизбытка этого «мой», произнесенного легко, без нажима и принуждения. Естественно. Правильно.***
- Пойдем сегодня, - после практически бессонной ночи расслабленно сообщил Брок. Во всем теле было разлито такое сытое довольство, нега и удовлетворенность, что к ним ничего не стоило привыкнуть. Принять, как должное, заслуженное, свое. А нельзя было. Нельзя было теперь, когда столько пройдено, все испортить своей никому ни в хуй не упершейся привязанностью, страстной нежностью, от которой становилось тесно в груди, жадным чувством взаимной принадлежности. Баки принадлежал Кэпу. Кэп любил его без памяти, и это было взаимно. Брок же… ну, а что Брок? Он выполнил свою функцию, как хорошо пристрелянная винтовка, брошенная на крыше. Со спиленными номерами. Безликая. На его месте мог быть кто угодно, и лишь эта мысль причиняла боль. Не хотелось верить, что Баки мог бы так с кем-нибудь еще. Не с Кэпом, там вообще все было предельно ясно, а с кем-нибудь совсем чужим. Не с Броком. - Хорошо, - Барнс подобрался сразу же, перевернулся на живот, зажимая сигарету одними губами и выпуская дым уголком рта. – Ты уверен, что выйдет? Броку хотелось покривить остатками души и сказать, что нет. Получить еще несколько вкусных, ласковых ночей с ним в одной постели. Еще два-три утра, в которые можно было проснуться от дыхания в шею, и подумать – вот оно. То, о чем он давно перестал думать. Чего не хотел, но получил. Практически украл у другого. - Уверен, - твердо ответил Брок, выпуская дым. – Роллинз, наверное, там уже базу взорвал, меня разыскивая. - До портала он не доберется. Эта штука вполне может сама себя защитить, - ответил Барнс, перехватывая сигарету металлическими пальцами и прижимаясь губами к его голому плечу. - Откуда ты все это знаешь? – вдруг спросил Брок, запуская руку ему в волосы. Глупо и сентиментально, но ему нравилось пропускать сквозь пальцы тяжелые гладкие пряди. Они всегда были прохладными, как натуральный шелк, и такими же потрясающими на ощупь. Барнс провел языком длинную черту от плеча до уха и хмыкнул. - В этом доме я был не с Пирсом, - вдруг признался он. – Когда Ловушка закрылась, Пирс улетел – его дернули в Вашингтон. А я остался. Думал, так и пропаду там – одного меня она бы сожрала за неделю. Но Госпожа освободила меня. И привела сюда. Говорила со мной, как с человеком. Показала, как приманивать дичь. Рассказала, что однажды мне придется открыть Ловушку, и что при этом я буду не один. - Она поведала, зачем вообще наворотила эту хуйню? – вдруг с раздражением спросил Брок. - Да, - Барнс нашел его губы и принялся целовать. – Портал между нашими мирами был всегда. Пирс, построив вокруг него базу, намеревался протащить в ее мир наше оружие и технологии. Ну, и понятно, что нихуя хорошего этот девственный мир меча и магии не ждало. И тогда они заключили договор. Она помогает Пирсу завладеть нашим миром, а он оставляет в покое ее. - Наивная она, эта Госпожа. Была. - Нет, - Барнс, загасив сигарету, улегся сверху и прижался бедрами, без слов намекая о своих намерениях, - Если Ловушку разрушить, энергии, отобранной от Проклятых, хватит, чтобы закрыть портал. Брок хотел спросить о чем-то еще, без сомнения важном, но не смог. Не тогда, когда любовник, не мешкая, не прося разрешения и ни о чем не спрашивая, просто толкнулся в него, сильно, сладко, правильно. Будто ему нужно было какое-то там разрешение от Брока. Брок был его. Принадлежал так, как не принадлежал никому до него, как не был предан ни Гидре, ни Щиту. Было сказано, что он должен владеть Ключом. Но о принадлежности Хранителя не было сказано ни слова. А что не запрещено, то разрешено.***
Собирались молча. Броку не хотелось расплескать остатки решимости, Баки, видимо, мыслями был уже там, с Кэпом. Оружие, которое им наверняка не пригодится, вещи, которые отжили свое (спальник, коробка для продовольствия, палатка, смена одежды и прочие мелочи) было решено оставить. Барнс закинул за плечо винтовку, без которой не делал ни шагу за пределами домика, проверил броню и собрал волосы в низкий хвост. Потом, повернувшись к Броку, одернул на нем разгрузку и подтянул перевязь. - Скоро все закончится, - сказал он. – И тогда у нас будет серьезный разговор. Сейчас не время. Брок кивнул, зная, что никакого разговора не будет. Как и не будет больше возможности, чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Потому он быстро дернул Баки на себя и поцеловал, жадно толкаясь языком, стараясь запомнить его вкус, это ощущение мягких губ, раскрывающихся навстречу, хватку крепкой ладони на затылке, отклик – сладостный, жаркий – знакомого до последней родинки тела. - Пойдем, - с трудом оторвавшись от Баки, приказал Брок и первым вышел в морозное утро, оставляя в уютном маленьком домике все то, чего не заслужил. Время истекало, и медлить больше не имело смысла. Он чувствовал напряжение в зове, раскатистые обертоны голоса Кэпа, зовущего своего Баки. Брок чувствовал, как тот ворочается, напрягая все силы, под толстой корой, сковавшей его, как готов на чистом упрямстве вывернуть чертово «дерево» с корнем. Нужно было спешить, иначе погибнут все. И Кэп, и Баки. Баки не станет жить без него. Кому нужен Ключ без Замка? Пока они пробирались след в след по промороженным камням, Брок думал, что, вот хоть на закате пожил для кого-то. Что-то сделал для других, забыв о вечном эгоизме, скрывающем внутреннюю пустоту. Хотелось, чтобы это было не зря. Чтобы все сложилось. И было почти не жаль себя. Ведь он мог свернуть себе шею в одной из задниц мира, куда постоянно совала его жизнь, так и не узнав, как оно может быть – между двумя. Когда сердце заходится от перегрузки чувствами, когда готов кожу с себя снять и постелить перед тем, другим, который важнее. Брок понимал Кэпа, понимал, как никто. Теперь – да. И всю эту заварушку с Гражданской Войной, и Ваканду, и заморозку. Если он чувствовал к Барнсу хоть половину того, что Брок… Оборвав ненужные мысли, он вошел под гулкие своды коридора и заставил себя сосредоточиться. Нельзя было налажать. Баки никогда не простит ему. Он и сам себе не простит. В пещере все было по-прежнему, но Броку отчего-то казалось, что изменилось буквально все. Яростные вибрации зова окружали его, как бурный поток, от них кружилась голова и останавливалось дыхание. А еще в общей какафонии он слышал Роджерса. Не слова, конечно, нет. Но его полупризыв-полуприказ, которому хотелось слепо подчиниться. Как и всегда. Он отошел к дальней стене и принялся стягивать с себя плечевую перевязь, кобуру, ножны – отчего-то это ощущалось важным – никакого оружия. Ведь Госпожа старалась уберечь свой мир именно от этого, от технологий агрессивных соседей. Барнс, задрав голову, смотрел на Кэпа и будто не замечал ничего вокруг. Стоял на самой границе, дальше которой не мог шагнуть, и смотрел, смотрел, не отрываясь, будто прислушивался к чему-то. А потом, как зачарованный, тоже принялся освобождаться от оружия. Брок, закончив, встал рядом с ним и вдруг понял: взгляд у Барнса неживой, полный густого багрового тумана. Он больше не был человеком. Он был Ключом. Выругавшись себе под нос, Брок обхватил его широкое запястье, с облегчением осознавая, что оно теплое, живое, что под плотной кожей ровно бьется пульс, и развернул его к себе. - Ты мой, - хрипло произнес он, сам не зная, зачем, и добавил: - А я – твой. - Твой, - повторил за ним Баки и переплел их пальцы. – Твой. Брок, зажмурившись, дал себе еще мгновение насладиться этим обретенным единством, а потом решительно потянул Ключ за собой. Знакомый злой туман поглотил их, отрезая от внешнего мира, выворачивая из реальности, но пропустил. Пещера пропала. Они оказались посреди выжженной прерии, прямо перед тем самым «деревом», вот только выглядело оно совсем по-другому. В неярком дневном свете оно было прозрачным, как хорошее стекло или… лед. Под толстым слоем которого застыли Мстители, их теперь было видно всех до единого: напряженную, как сжатая пружина, Романову, на лице которой застыло выражение бессильного отчаяния; рвущегося вверх Старка, чья алая броня, причудливо преломляясь плавными обводами «ветки», все равно была узнаваема; уже позеленевшего Беннера, застывшего в самом начале трансформы, с выкатившимися глазами и оскаленным ртом; Бартона, невозмутимого, почти расслабленного, с луком наизготовку; и, наконец, Кэпа. Тот был на самом верху, намертво вмурованный в самый толстый слой этого непонятного «льда», неподвижный, но все равно очень живой. Брок чувствовал – тот видит его. Их обоих. Зов стал слишком сильным, от него подгибались колени и начинало рябить в глазах, но Брок, упрямо прислушиваясь, четко разобрал в нем имя. «Баки», - звал Роджерс, и, казалось, прозрачная Ловушка вот-вот пойдет трещинами, настолько неистовым был этот призыв. Барнс не шевелился, лишь тихо дышал, уставившись в пространство невидящим взглядом багровых глаз. Брок потянул его за собой, стараясь сосредоточиться на самых простых вещах: на шорохе пепла под ботинками, на хрусте мелких костей, попадавших под ноги, на странном освещении этого места: свет шел будто отовсюду разом, а потому ни один из них не отбрасывал тени. Когда он буквально уперся лбом в гладкий холодный «ствол», старательно не глядя на Проклятых, и положил на него свою ладонь, та самая царапина, которая так и не зажила на ней, снова раскрылась, щедро пачкая кровью стену прозрачной темницы. Баки стоял, задрав голову вверх, и Брок, с трудом расцепив их пальцы, уложил его живую ладонь на свой кровавый отпечаток. Мир дрогнул. С оглушительным треском раскололось «дерево», и Мстители выпали из Ловушки, как горошины из стручка: взмыл вверх Старк, с перекатом ушла вбок Наташа, взревел Халк, прыгнул, приземляясь на ноги, Кэп. Они с Баки рванулись друг к другу, не говоря ни слова, топча тяжелыми ботинками осколки Темницы, обнялись и замерли, будто ждали этого всю жизнь. В груди заныло от осознания: миссия, казавшаяся невозможной, выполнена. Пешка съедена, офицер и король остались на поле. У мира есть шанс. Страстно хотелось жить, остаться с ними, пусть никем, но рядом. Перед глазами стояло лицо Баки, будто отпечатавшееся, выжженное на сетчатке: красивый изгиб губ, упрямый подбородок, прозрачные глаза. Ладони горели от желания коснуться его еще раз, прижать к себе, обмануться тем, что нужен. Уже нет. Все перед глазами налилось багрянцем, в груди на одной тонкой ноте мучительно, сладко заныла струна, о существовании которой Брок и не догадывался. Что ж, вот такая у него «Песнь песней» - горько-сладкая, немая, не слышная никому. Он слышал ее, эту мелодию, хотя никогда не был музыкален, тянулся за ней, свиваясь жгутом, вплетая себя в канву этого мира, тянулся вверх, как молодое дерево. Ноги сковало льдом, но больно не было. Обжигающий холод медленно полз к коленям, но Брок смотрел, пока мог, как Баки обнимает Роджерса, а тот гладит его по волосам, бросив щит к ногам, как ненужную игрушку, а потом целует, нежно, бережно, как никогда не мог сам Брок. Он был слишком жаден для нежности, слишком настойчив для трепетности, слишком груб, присваивая его себе. Он не заслужил. Сознание уплывало, холод добрался до груди, больно обжег отчаянно бьющееся сердце. Сознание гасло, и он видел только Баки, беззвучно пел ему… Громкого окрика: «Куда, блядь?!» и шороха рассекающего воздух щита он уже не слышал.