Much darker

       Этот вечер, пожалуй, один из самых беззвездных, что они застали здесь. Июльский зной давно уже сменила августовская нега, лето готовилось уходить, прятаться в свою уютную норку, потихоньку уступая права багрянцам грядущей осени. Но звезды здесь, в Шотландии, были якорями, сияя во всем великолепии и оповещая о гуляющем по планете лете.        Сегодня вечером ни одна звезда не стала выходить на прогулку, перекатываясь по небу блестящим сонмом. Они бредут по еще не спящему, лишь сладостно дремавшему городу, дыша полной грудью и мало говоря между собой.        Рука Доктора лежит в ладони Мисси — точности как когда они только начинали, в далекой юности, когда казалось, что все самое прекрасное — еще впереди. Днем они — обычные туристы, взрослая любящая пара, мало чем отличающаяся от других, слишком романтично-прекрасные, меланхоличные, чтобы здесь быть своими, но и слишком хорошо знающие каждый закоулок, чтобы прозябать чужаками.        В этом городе исхожены все дорожки, изучены все тропки, запомнены наизусть, отпечатаны в памяти, испробовано и мороженное, и шоколад, и напитки в маленьких уютных кафе на летних верандах. В этом городе — навсегда отпечатан их след.        Мисси подносит к губам подаренную им розу, купленную у милой старушки за бесценок, так обрадовавшейся щедрости покупателя, что сунул в потертый карман старого платья щедрый гонорар, и ласково целует их. Он улыбается, не удивляясь, не спрашивая, что она делает — за столько времени уже изучил ее привычку. Вчера, катаясь на лошади в ставшем родным главном парке города, он подвернул лодыжку, потому идут они неспешно, особенно медленно, совсем никуда не торопясь. Иногда делают перерыв, оккупируя одну из маленьких лавочек, что здесь повсюду, на каждом углу, иногда она просит его притормозить, чтобы послушать редких уличных музыкантов, непременно благодаря их за игру деньгами.        — Стой! — его голос вырывает ее из приятных мечтаний, заставляя остановиться. Прозвучало довольно резко, Мисси встревоженно смотрит на него, чувствуя, как что-то ухнуло в сердце и грохнулось вниз.        — Что такое? — стараясь не разволноваться, но уже ощущая грядущий поток нервозности, спрашивает она, с тревогой смотря на него. — Нога?        — Нет, с ногой все в порядке. Уже совсем не болит. Просто в голову пришла одна мысль.        Довольно резво как для взрослого человека, получившего совсем недавно травму, пусть и легкой степени, он бежит за угол, откуда доносятся звуки испанской гитары (услышав однажды во время путешествия по Мадриду этот инструмент, Мисси отлично запомнила его звучание), а затем, счастливый, возвращается к ней, снова беря под локоть.        — Пойдем. У меня есть маленький сюрприз для тебя.        — Сюрприз? — мягко спрашивает Мисси. Уже не удивляется, а лишь радуется бесконечному вниманию, что он проявляет к ней и его поистине неуемной фантазии. — О, очередной? Дорогой мой, ты меня балуешь.        — Перестань — мягко отказывается он признавать очевидный факт.        Потому что он действительно ее балует. За все то время, что они наслаждаются отдыхом и жизнью в этом горном краю, баловать ее — единственное, чем он занят.        Позавчера они ездили в горы, где он устроил настоящую фото-сессию для нее. Несколькими днями ранее ходили в ресторан, и он подарил ей кулон в виде тонкой змейки, играющий крохотным камнем. В первую ночь их пребывания в Шотландии притащил огромную корзину цветов, едва поместившуюся на столе в номере. Не говоря уже о мелочах, вроде кофе в постель и ароматических ванн, которые она всегда очень любила.        Ей хочется ответить ему взаимностью, сделать широкий жест тоже, в благодарность за то, что из потенциально отличного отпуска сделал отпуск незабываемый, вот только она просто не успевает — что бы она не делала, ее Доктор всегда на полшага, самую малость, впереди.        Она повинуется ему, покорно идет навстречу новому приключению, которое он для них приготовил. Симпатичный худенький паренек-музыкант в смешной шляпе, едва завидев их, начинает играть танго. О, танго на испанской гитаре — это оргазм для слуха, настоящее наслаждение для ушей. Мисси закрывает глаза, щурясь от удовольствия, пока страстные, жаркие мотивы, пляшут танго в ее душе.        — Потанцуем, Мисси? — твердая рука ложится ей на талию, вовлекая в танец. Если бы ей кто-нибудь однажды сказал, что она будет танцевать вот так танго, с мужчиной, которого любит, на главной улице крупнейшего города древней страны, она бы не поверила. Ни за что не поверила. Но — он делает самые потаенные мечты реальностью. Заползшая было снова в голову мысль о том, что ему все известно, что он обо всем догадался, потому так балует и нежит ее теперь, отброшена в очередной раз. О нет, она не может позволить себе испортить этот прелестный вечер глупыми мыслями.        Он и в танце ведет, так же, как в сексе — даже если она сверху, даже если она сама устанавливает удобный ей ритм и темп, даже если выдумывает все новые способы достичь наслаждения для них двоих, он всегда задает ритм, вовлекает ее в него. Ощущение его пальцев, твердой руки, ведущей ее на этом импровизированном паркете, бесценно. Закрыв глаза, Мисси пытается вобрать все это волшебное чувство, без остатка, в себя, запомнить, отложить в глубине памяти.        Она никого не видит и не потому, что в это таинственное время суток улочки освещаются только длинными фонарями, просто потому, что всегда ее взор видел по-настоящему, искал по-настоящему и по-настоящему жаждал только его, одного его.        Потому эти аплодисменты, звучащие сейчас вокруг, ласкающие ухо и согревающие душу, звучат для нее, как откровение. Оглянувшись, она видит собравшихся посмотреть на спонтанное представление, что он тут организовал, ребят. В основном — молодежь, вполне возможно, среди них есть молодожены.        — Спасибо — слегка смутившись, потому что давно уже отвыкла, запретила себе демонстрировать истинные чувства перед публикой, говорит своим зрителям Мисси.        О, Доктор, мечтательный старик, милый идиот, которому, что бы не случалось вокруг него и с ним, в его жизни, всегда кажется, что эта самая жизнь исключительна и прекрасна, он все не может угомониться. Забрав гитару у совершенно довольному щедростью странных слушателей музыканта, он подмигивает ей (уличный фонарь, рассеянно сыплющий свет на его лицо, дает ей возможность увидеть столь милый флирт), трогая струны руками.        Он начинает играть — рок-н-ролл, старого доброго Элвиса, чем вызывает восторженный свист у краснощекого мужчины средних лет навеселе, милый Доктор хочет чувствовать себя звездой публики, а все — чтобы порадовать свою леди.        Мисси поправляет пиджак, сбившийся в танце и весело, беззаботно, по-девчоночьи дерзко, хохочет. Без устали, почти не переставая, все то время, пока он владеет гитарой, потому что, черт возьми, это прекрасно. Ощущение, что время будто застыло и это она им повелевает — восхитительно.        Чувство беззаветной радости и глубочайшего счастья, что она теперь испытывает, столь велико, что не верится. Хочется ущипнуть себя, чтобы еще раз удостовериться, что это не сон и не плод фантазии, наверняка уже тоже отравленной таблетками. Мисси так и делает — легонько щипает себя за руку, улыбаясь, как сытая кошка, когда чувствует легкое покалывание на коже.        Притянув его к себе, разлохмаченного, немного запыхавшегося, увлеченного азартом, она крепко обнимает его за плечи.        — Мой милый, ты великолепен.        — Да, конечно, — довольно кивает он, — я знаю.        О, это самолюбие, этот синдром Бога, что вечно так и норовит выбраться из его души наружу! Пожалуй, за это Мисси готова была бы его покусать, но — нет. Не сегодня, не сейчас. Не в такой вечер.        Доктор буквально швыряется деньгами, и за это его тоже хочется покусать, Доктор бежит в работающий маленький магазинчик, чтобы купить там бутылку шампанского, которую тут же и открывает, забрызгав ее футболку сладкой пеной и вызывая довольное повизгивание.        Они пьют из горла, делая жадные, большие глотки, словно подростки, что впервые решили напиться, благо, до отеля — рукой подать. Обнявшись, как старшеклассники, беззаветно влюбленные друг в друга, бредут домой, изредка врезаясь в лавочки и с трудом минуя фонари, на любое возможное бурчание редких зевак, слоняющихся поздней ночью по улице, отвечают заразительным смехом.        К приходу в номер бутылка шампанского пуста. Хорошо, что ей больше не нужно пить таблеток, а боли давно уже не было, разве что легкое, тупое нытье где-то в районе желудка, не больше. Ремиссия дает о себе знать.        — Ох, Доктор! — швырнув на кровать сумку, Мисси прыгает с разбегу на подушки, откидываясь назад и замирает, раскинув руки, подобно распятому Христу, вот только не так драматично. — Это был чертовски прекрасный вечер, мой милый. Впрочем, как и все остальные здесь.        — Да, — кивает он, — отличная идея была продлить отпуск, Мисси. Жаль, что уже завтра все заканчивается.        — Мне тоже — кивает она. — Я бы хотела остаться здесь вечно.        Запрыгнув на нее с притворным рычанием, он ласково кусает ее за шею, целует в нос, копируя ее же привычку, быстро стягивает одежду.        Они занимаются любовью — наплевав на душ, потные, грязные, возбужденные, словно голодные звери, как всегда долго, непривычно громко, страстно, почти яростно, сминая подушки и простыни, сгорая в пламени сладострастия. Она кричит сейчас, ощущая его в себе, хоть обычно с ним ведет себя очень тихо (показательных воплей ей за всю жизнь с клиентами хватило), стонет, с благодарностью, с какой-то почти что щенячьей преданностью, принимая его сперму, увлажнившую ее губы. То, что грязно с другими, запрещено с другими, с ним — единственно правильно.        Откатившись на свою половину кровати и только теперь, когда волна удовольствия, нагрянувшая к ней, стала спадать, заметив, что простынь лежит на полу, она откидывает прилипшие к потному лбу волосы.        Он снова стал дышать спокойнее, перевернулся на бок и, подперев голову рукой, катает в пальцах ее соски, аккуратно целуя в скулы.        — Моя Мисси… Я уже и не думал, что испытаю что-то подобное.        — Я тоже — кивает она, и это все, на что ее сейчас хватает.        Осторожно выскользнув из постели, она бежит в душ, ныряя под прохладную воду. Смывать с себя еще один замечательный день — пытке подобно, но разве у нее есть другой выход?        Вернувшись, она застает его спящим. Едва прикрывшись легким одеялом, он сладко сопит, временами похрапывая, и очевидно, уже видя какой-нибудь сон (во сне иногда он разговаривает, так что, Мисси точно знает, что ему снится).        Улыбнувшись, со вздохом посмотрев на тонкий кнут, которым они забавлялись вчера, но так и не использовали сегодня, Мисси приводит постель в порядок, хотя на простыни, кажется, навечно отпечатались следы двух тел, сбивает подушку и, юркнув в кровать, закрывает глаза, мысленно пожелав своему спящему красавцу самых приятных снов.        Утро встречает их проливным дождем — здесь это не редкость, но музыка дождя совсем иная, не такая, как в Лондоне, а куда мелодичнее и радостней. Он пьет кофе на балконе, как всегда начав день с ментоловой сигареты и, нырнув ногами в тапки, бредет к нему, становясь сзади и обнимая его за плечи.        Легкий салатный завтрак, теплый чай — такси ждет, готовое отвезти очередных отъезжающих туристов в аэропорт. Собрав последние вещи и сдав ключи от номера, они выходят из отеля, оглянувшись в последний раз на свое счастливое пристанище с какой-то особо меланхоличной тоской.        В такси почти не разговаривают, но рука Доктора, снова не пожелавшего сесть на место рядом с водителем, все так же ласково проводит по ее руке, а пальцы сплетаются еще крепче обычного.        В самолете они позволяют себе ласку куда более нежную и пронзительную — она целует его в висок, кладя голову на плечо, пока он запускает пальцы в ее волосы, и улыбаются — только друг другу.        Паря над землей, она ни о чем не думает. Вероятно, им все же придется решить, что теперь делать с их жизнью, ей с борделем, столько много вопросов обсудить, столько всего придумать. В Шотландии они не говорили об этом, не перекинулись и словом, намеренно вычеркнув все, что касается ее работы, из лексикона. В конце концов, он настолько бесшабашный, что взял отпуск до конца сентября, у них еще есть время, чтобы решиться на что-то самое-самое важное. Но не сейчас.        Смотреть в иллюминатор быстро надоело, его улыбка расслабляет и успокаивает и Мисси, удобнее устроившись на его груди, засыпает — сладким сном невинного младенца.        В борделе тихо, сегодня выходной. Девочки, кто не захотел идти домой, наверняка прячутся по своим комнатам, словно по норкам. Мисси тихонько пробирается в номер, ведя за собою сияющего в счастливой улыбке Доктора.        — Тебя никто не встречает? — с удивлением говорит он.        — Просто не хотят нам мешать — она вспоминает ручки, машущие им из окон, едва только такси привезло их сюда. Девочки из публичного дома слишком высоко ценят личное, чтобы портить это.        Он садится на стул, едва очутившись в ее апартаментах, подпрыгивая на нем, словно маленький ребенок, испытывая на прочность. Распаковав чемодан, она взъерошивает его и без того непокорные кудряшки, мягко журя:        — Смотри, ничего здесь не сломай, пока я буду в душе.        — Есть, товарищ капитан! — рапортует он, провожая ее взглядом.        Нырнув под водопад, целительно-прохладный, Мисси с облегчением выдыхает. Наконец, можно смыть с себя грязь дороги — но не прелестные шотландские впечатления.        Даже сюда до нее долетает его бренчанье на гитаре, милый мечтатель все никак не угомонится. Покачав головой, Мисси с улыбкой закрывает глаза, ласкаясь под струями воды.        Тишина — первое, что она слышит, подходя к спальне. Мертвая, абсолютная тишина. Звуки прекрасной музыки, им создаваемой, смолкли. Странно. Может, уснул? Она сладко проспала почти всю дорогу, так что, возможно, он любовался ею, как иногда делал, когда его мучила бессонница. Похрапывания и сопения тоже не слышно, правда, но от усталости его просто могло вырубить.        Мисси ловит себя на мысли, что хочется постучать в собственный номер, чтобы не прервать его возможный сон, предупредить о своем возвращении. Впрочем, мысль глупая.        Она сильнее нажимает на ручку двери и входит.        Он не спит. Сидит на кровати, ссутулившись, совершенно неестественно, как человек, которого пронзает приступ адской боли и хватаясь руками за голову, будто обжег ее в кипящем котле.        Что случилось?        Она напряженно ищет объяснения глазами. И находит его — в его взгляде, полном бесконечного изумления, недоумения, и невероятной боли. Встает, поравнявшись с ней. Дрожащей рукой протягивает ей смятую фотографию. Чтобы понять, что он увидел, ей не нужно переворачивать карточку лицом.        Две пары глаз — безмятежно, пронзительно голубые и глубокие карие — ведут немую дуэль без права сдаться. Он, впрочем, сдается первым, отводит взгляд.        Сложив на груди руки, она цитирует — то, что знает лучше любой, даже самой главной, молитвы:        «Моему прекрасному принцу на долгую память. Не забудь меня в своих странствиях, мой милый».        Снова молчание — долгое, тягучее, как старое вино, что вот-вот испортится.        Он смотрит в пол, а она, чуть насмешливо, смахнув нагрянувшие так не вовремя слезы с глаз, улыбается:        — Ты все-таки неисправимый идиот, Доктор. Я думала, ты догадаешься намного раньше. Но ты так сильно любишь обманываться, мой милый.        Он все еще сверлит глазами пол, а когда поднимает на нее взгляд, ей все становится ясно.        Иллюзия призрачного, замелькавшего на горизонте счастья рухнула, как карточный домик.        — Мисси…. — шепчет он. — Как же так? Почему?        — Так случилось, дорогой — дергает плечом она, неестественно-нервно.        Он ходит туда-сюда по комнате, как загнанный зверь, измеряя ее вдоль и поперек истеричными, широкими шагами.        — Ну давай же. Жми на курок. Что стоишь? Добивай меня, Доктор — она склоняется перед ним в шутливо-грациозном поклоне. — Все для тебя.        — Ты тонешь во тьме, — сквозь зубы, говорит он, змеисто шипя.        — Да. Как и ты. И ты тоже.       Она качает головой, как глупый китайский болванчик, смотря на него с мольбой и бесконечным непониманием. Он согласен не видеть проститутки за чужой женщиной, но видит шлюху в женщине, которая была когда-то родной.        Бред. Ее больная мечта. Фантазия. Иллюзия, такая хрупкая, в которой все эти тридцать лет она купалась, будто в молоке. Он снова бежит. Как и всегда.        Он притягивает ее лицо к себе, жадно целует плотно сжатые губы, отталкивая, не понимая, раскачиваясь, как человек, чья координация сошла с ума, или сильно пьяный.        Они снова смотрят друг другу в глаза — только в ее взгляде триумф, потому что хоть теперь, спустя так много лет, она доказала ему, что он трус, а в его — боль. В которую он снова готов нырнуть, и, будь посмелее — утонул бы непременно.        — Беги, Доктор, — совсем тихо, почти шепотом, гонит она, изгоняет из своей жизни, из своей Вселенной, — беги со всех ног.        Он хватается за сердце, пронзив ее секундной жалостью — вдруг упадет с приступом? В глазах его — горечь поражения. Ужас прозрения. Осознание неприятия. Самое огромное горе из всех возможных. Боль.        В его глазах — разбитое и разлетевшееся на миллиарды осколков, сердце.        Он пятится назад, к двери, как каракатица, уличив момент, стучит в нее так, будто бы она заперта, бьется лбом, головой, с яростью трет виски, кусая онемевшие губы. Затем затихает. Выпрямившись, замирает, стоя так несколько секунд, а, может, — целую вечность. Время обыграло его. Он больше не его властелин.        Круто развернувшись на каблуках, поворачивается к ней лицом, похожим больше на застывшую восковую фигуру.        — Ты победила.        — Я знаю, — с улыбкой кивает она, снова и снова вспоминая отчаявшуюся, брошенную юную девушку, кричащую вслед громыхающему поезду — и ему: «Ты еще ко мне вернешься!»        Хлопок двери. Топот ног. Его побег.        Мисси продолжает молчать. Подняв с пола брошенное им фото, снова кладет его — в чемодан, что так и лежит на полу у кровати, почти пустой. Выбрасывает привезенную из Шотландии уже почти увядшую розу в корзину для бумаг. Закупоривает открытую бутылку вина, оставленную им на туалетном столике и прячет чашку обратно в прикроватную тумбочку. Поправляет постель, сохранившую рисунок его тела.        Выглянув в окно, застает его, стоящего в нескольких шагах от старого здания борделя, по другую сторону улицы, и закинувшего голову, чтобы лучше видеть ее окно.        Замерев у окна, подносит к холодному стеклу руку, распяв пятерню, словно крест.        Начинается дождь. Крупные, холодные капли жалобно скребутся в окно.        Клара Освальд, тихо открывшая дверь, замирает в дверном проеме, не решаясь войти.        Внутри что-то застонало и оборвалось. Навечно.        — Пора, щеночек, — без каких-либо эмоций в голосе, произносит она. Без пояснений. Клара поймет.        Все так же облокотившись пятерней о заляпанное дождем окно шепчет — одними губами. Почти беззвучно.        — Завоюйте землю, мистер Президент.