Трудно быть Фукутайчо.

Шухей неистовствовал, чувствуя, как его же собственный банкай буквально в клочья рвет его же самого. Пламя из его таящих в себе печати страшнейшего по силе во всём Готее огненного кидо браслетов и ошейника бушевало, отплясывая под порывами завывающего ветра на размножившихся до доброго десятка, увеличившихся в размерах чуть ли не вдвое и летающих бешеными по скорости кругами серпами, быстрота полёта и свист лезвий которых заставляли даже такого сильного и быстрого, как Тоусен после слияния с Пустым, нервно метаться по месту, где и сошлись капитан с лейтенантом в жестокой схватке... казалось бы, Хисаги оставалось немного поднапрячься, загнав превратившегося в похожего на уродливую гигантскую муху Канаме в ловушку из скрестившихся в непреодолимый барьер лезвий да затянув его потерявшую человеческий облик башку в рвущую к чертям кадык петлю из объятых пламенем цепей, и всё - дело в шляпе, предателю конец. Но... увы, далеко не так всё было радужно, и даже Казешини, бьющийся ныне на разрыв себя самого, с горечью осознавал, что, похоже, даже его таланты давать своему балбесу жизнь тогда, когда, казалось бы, по всем законам физики, логики и здравого смысла он должен был бы уже сто раз умереть, сейчас ему не помогут. Вся проблема была в том, что их с Шухеем силы сейчас здорово уступали силам Тоусена, только успевающего то взмывать вверх, то стремглав нестись камнем вниз, у самой земли расправляя свои так похожие на мушиные крылья. Глазастый упырюга, как теперь стал зваться с подачи Казешини ранее носивший гордое звание слепошарого капитана Канаме, метался, конечно, как проклятый, старательно увиливая от танцующих в бушующем огне серпов на цепях, даже атаковать из-за этого пока не мог, настолько неистовыми и непрекращающимися были атаки его балбеса... но сил у него ещё было хоть отбавляй, даже несмотря на то, что Хисаги всё-таки сумел отрубить ему одну из множества выросших в этом его новом обличьи лап и шарахнул его по маске Пустого, оставив на ней глубокую трещину, которая медленно и с треском расползалась, кровоточа, с каждым новым рывком бывшего капитана девятого отряда. А вот у балбеса силы были на исходе, с ужасом думал Казешини. А ещё - гордый Ветер Смерти впадал в тоску вот от чего. За все те годы, что он провёл у своего синигами в руках, он так и не успел раскрыть ему кое-чего. Разворотив госпиталь четвёртого отряда во время нападения арранкаров на чертовку Мацумото и мелкую Момо, и используя эту же самую технику сейчас, в битве с Тоусеном, Хисаги наивно полагал, что это и есть его банкай. А что не только Шухей - весь Готей-13, узрев тот отчаянный выпад словно озверевшего при виде попавшей в беду Рангику, дружно решил, что Хисаги овладел банкаем, с чем его все торжественно и поздравили, начав побаиваться при этом. Да только вот эти хлюпики глупые, как презрительно обозвал про себя Казешини тех, кто стал бояться Шухея, увидев его в бою против арранкаров, одного не ведали. Ни черта это был не банкай. Почему Казешини не сказал об этом Шухею, почему раскрыл эту так похожую на банкай технику, по факту оказавшуюся неким подобием второго танца Соде но Шираюки - духовного меча малявки Кучики - который тоже банкаем не был, отозвавшись на призыв своего балбеса раскрыться именно в следующей после шикая ступени, почему не рассказал своему хозяину всю правду... слишком много "почему" было, на которые Казешини ответа не знал. А если точнее, знал, но, если бы и вскрылось всё то, что он от своего синигами утаил, он бы просто не стал ничего объяснять, горделиво вздёрнул бы нос, хмыкнул бы заносчиво - да и всё на этом. Казешини любил ругать своего балбеса, подначивать его, стебаться над ним любил и провоцировать его в ожидании, когда же он сорвётся и раскроет его со всею душой, с искренним и идущим из самой глубины души желанием раскромсать своего противника и вдоволь насладиться его предсмертными муками... а вот признавать того, что за своего дурня, который так всегда любил взваливать на себя чужую работу, страдать сам, прикрывая кого-то в бою, и помогать в беде другим, когда сам в дерьме уже по уши, он переживал всем своим естеством, Ветер Смерти очень не любил. И потому он, когда понял сам, какую страшную тайну скрывает в себе его банкай, сразу для себя решил - он не будет раскрывать своему балбесу секрета того, каков его банкай на самом деле. Ну разве что если они однажды повстречают такого противника, который будет настолько силён, что кроме как раскрытием истинного банкая, иначе его и не одолеть будет... И, кажется, сегодня они повстречали такого противника. Но только вот теперь поздновато было во всём признаваться - истинный банкай Казешини требовал неимоверной отдачи и от него самого, и от его балбеса. А сил у бедного Шухея, пока что отчаянно бьющегося, но сдающего постепенно из-за небывалого количества ранений, которыми он за последнее время успел обзавестись, становилось всё меньше и меньше. Истинный банкай Казешини носил гордое имя Петля Ветра Смерти и таил в себе один страшный секрет. Да, преображаясь в банкай, Казешини мог не просто держать Шухея на ногах с такими ранениями, от которых прочие с ног валятся... он обретал силу давать своему хозяину истинное бессмертие, воскрешая его раз за разом после гибели, и это выглядело даже круче, чем камушек Айзена, ведь, если отобрать у Айзена Хогиоку, его вполне себе так можно было прикончить, хорошенько саданув его в сердце острым мечом. А Казешини знал, что, раскрывшись в банкае, он сможет то, что, казалось бы и богам не под силу - он сможет остановить мир, запереть жизни своего хозяина и его противника в мёртвом вакууме, в котором жизни нет, и правит балом только смерть, а потом, после смерти врага своего балбеса выудить Шухея из этой паутины бесконечного мрака и вернуть ему биение жизни в нём. Казалось бы, можно было только радоваться такому банкаю, ведь заманить врага в ловушку, в которой сопротивление смерти бесполезно по сути своей, расправиться с ним, а потом вынырнуть оттуда живым и невредимым - мечта любого мало-мальски смыслящего в истинной ценности такой силы воина. Но... вся соль действия банкая Казешини заключалась в том, что действовать он мог только через своего хозяина. Цепи, на которых замирали и Шухей, и тот, кому предстояло попасть в ловушку мёртвого мрака, чтобы загнуться в муках под светом чёрного солнца, которое должно было взойти при раскрытии Петли Ветра Смерти, росли не просто откуда-то из воздуха, нет... они росли из тела самого Шухея. Не надо было обладать каким-то сверхгениальным разумом, чтобы догадаться - когда из человека на живую лезут металлические цепи, каждое звено которых является заточенным со всех сторон остриём, когда эти острые куски стали распарывают на живую твою плоть, омываясь твоей кровью и заставляя края рваных ран повисать багровыми лоскутами, боль этот человек будет испытывать просто невыносимую. Даже если это человек немыслимой выносливости и должного уровня духовной силы, каким и был Хисаги. Мало этого - разрыв тела своего синигами на живую прораставшими прямо из его плоти цепями был только началом кровавой вакханалии, которую должен был устраивать Казешини в банкае. Следом же в такую же ловушку попадался и враг Шухея, попадая с ним на одну цепь. И вот, когда его хозяин и его противник оказывались друг напротив друга, как только длинная чёрная цепь обвивалась вокруг их шей на манер петель на шее тех, кого приговорили к повешению, вот тогда-то и начиналась настоящая кровавая пляска. С этого момента Шухей мог делать с противником, что он хочет - ответные атаки были бесполезны хотя бы потому, что жертва была связана по рукам и ногами так же, как и Хисаги, а давление реацу уже попросту не помогало, так как омытые кровью своего хозяина цепи Ветра Смерти поглощали и магию кидо, и взрывы скоплений духовной силы - всё, что исходило от противника Казешини, пожирали его цепи, дабы отобрать у несчастного его жизненную силу и окончательно доломать его. Гигантские косы, которые могли конечности отрезать или головы с плеч сносить одним ударом, в раскрытии банкая не нуждались в том, чтобы окровавленные руки Шухея сжимали их. Они начали бы повиноваться одному его жесту, по взмаху обмотанной цепью из лезвий руки Хисаги нырнув под землю и располосовав тело врага в том месте, на которое указал бы хозяин. Только была в этом одна загвоздка - показывать Шухей место ранения своего врага должен был на себе. Вот в этом-то вся проблема и заключалась. Самый страшный секрет сокрушающей силы банкая Казешини заключался в том, что он, призывая чёрное солнце и порождая вокруг себя чистейший мертвенный мрак, призывал саму Тьму в её первозданном виде, ту Тьму, которую все в себе старательно давят и прячут, боясь и ненавидя её в себе... а Казешини смело раскрывал её и становился ею, сливаясь с ней в одно целое и дыша ей. А Тьма всегда была кровожадна. Тьма могла даровать тому, кто поворотил к ней лик свой, безграничную и способную даже богов сломать силу... но за это она требовала кровавую дань. И, так как другими его глупый хозяин жертвовать по определению был неспособен, Казешини понимал, что, пока этот тёмный ритуал убийства раскрывается во всём своём мрачном великолепии, жертвовать ради победы Шухею придётся самим собой. Казешини всем и всюду говорил, что его балбес его раздражает своей жертвенностью и стремлением помочь всему миру без оглядки на себя самого, он всем рассказывал, что спит и видит, как бы лишний раз пинка этому дуралею дать, он Шухея кроме как балбесом, дурнем, остолопом, и величать иначе не желал... Но он не ненавидел своего хозяина настолько, чтобы каждый раз убивать его своею рукой и воскрешать ради того, чтобы потом снова обрушить на его голову все те мучения, что достались бы на долю его врага. Казешини стыдно было даже думать про это... но он, наверное, сошёл бы с ума, видя своего балбеса распятым на своих же цепях, что выросли из его же тела, и понимая, что, пытая врага своего, он точно так же пытает хозяина своего. Вот поэтому Ветер Смерти решил соврать своему хозяину и выдать за банкай всего лишь вторую ступень своего шикая, потому и раскрылся во время битвы с арранкарами в госпитале, навеяв отчаявшемуся Шухею мысль, что это вот и есть высшая точка их духовного единения, это вот и есть его предел. Одно лишь утешало решившего до поры до времени скрыть секрет своего истинного банкая Казешини - если бы кто увидел банкай Шухея, цепенея от страха из-за жуткого мертвенного давления, которое должна была бы источать чёрная сфера, высасывающая жизнь из противника, этот случайный свидетель непременно осознал бы истинное значение самого слова "синигами". Тот, кто может запретить саму жизнь, запереть её под куполом из сплошного мрака, умереть в этой тьме сам со своею жертвой, а потом, пройдя коридором смерти, выбраться из него и продолжить дорогу жизни - только тот может заслуженно зваться богом смерти. Настоящим Богом Смерти... Чёрт, встрепенулся Казешини, понимая, что своими невесёлыми раздумьями отстранившись от битвы и предоставив Шухею возможность действовать самому и отбиваться своим псевдобанкаем от бросавшегося на него с остервенением и злостью Тоусена в одиночку, он, кажется, бросил своего явно терявшегося в пространстве от полученных ран синигами, да, если он сейчас не вмешается, его балбес точно завалится от очередного плевка серо образины, в которую превратился предавший его капитан - слепец!.. Вовремя Казешини спохватился - издав граничащий с раскалывающимся в пространстве на пронзительный перезвон ультразвуком странный визгливый выкрик, Тоусен расправил свои затрепетавшие с бешеной скоростью на поднявшемся ветру крылья и, набирая скорость на лету, бросился на начавшего оторопело пятиться назад израненного Хисаги. Озираясь, Шухей начал было дёргать цепи своего дзанпакто одну за другой в отчаянной надежде заставить только начавшие круг своего движения серпы вернуться ближе к его рукам... чёрт, да хотя бы один, занервничал Хисаги, не понимая, как же так он опростоволосился, запустив одновременно все серпы Казешини в неистовый полёт и не оставив в руках хотя бы одну утопающую в языках пламени каму. Ах, ну да, со злой горечью обругал себя за неосмотрительность и необдуманность атак Шухей, обнаруживая так некстати, что силы его стали таять слишком стремительно, и он даже шагу в сторону сделать не может, чтобы от летящего на него с головокружительной высоты Тоусена уклониться, он же, поняв, что сил у него практически не осталось, решил пустить одновременно все десять объятых огнём серпов Казешини в стремительный полёт, заманить превратившегося в уродливого монстра капитана в ловушку, дождаться, пока все камы сойдутся в одной точке да разорвать гнутыми остриями решившего подлизать зад Айзену Канаме живьём на куски... Только вот Тоусен тоже не лыком шит оказался, наверное теперь, обретя зрение, стал ещё пронырливее и осмотрительнее, нежели прежде был. Он явно не просто так не нападал, предпочитая уходить в глухую оборону от атак кидающегося на него с отчаянием самоубийцы лейтенанта Хисаги. Кружа в воздухе, катаясь по земле и прыгая по склонам вздымающихся воронками взрывов песчаных барханов Уэко, Тоусен смог хорошенько рассмотреть, в каком направлении и как движутся превращённые в банкае из двух в десять и горящие в бушующем пламени серпы Казешини в его руках. Хмурый Шухей, продолжая из последних сил дёргать за натянутые до предела цепи, на которых огромные острые серпы в огне только начали свой круговой танец, с тоской понял, что сил у него не осталось настолько, что даже подтянуть хотя бы ту каму, что плясала на ветру ближе всех к Тоусену, он уже не может. Но самым поганым, что о том, насколько стремительно покидали его последние силы, знал не только он сам. Хмыкнув при виде того, как Хисаги, бестолково дёргая Казешини за цепи, медленно пятится назад, Канаме горделиво вскинулся и бросился прямо на своего бывшего лейтенанта. Теперь-то Тоусен уверен был, что напасть на доставившего господину Айзену немало хлопот своим появлением в Уэко Шухея он успеет быстрее, чем камы под рукой умирающего лейтенанта сомкнутся в последнем ударе. Серпы в огне только начали ход своего круга, несло их так стремительно и неистово, что даже их хозяин сейчас не мог этой траектории никак нарушить, изменить или замедлить. На горе Шухею, Тоусен тоже понял, что после перенесённых от его руки пыток Шухей буквально сыплется прахом... и даже справиться со своим банкаем не может. И потому он нёсся на Хисаги, рассчитывая на свою увеличенную благодаря превращению в Пустого скорость и силу лобовой атаки, и был уверен, что победа почти в его руках... ну, или как подметил бы сейчас ехидно тот же Казешини - в мушиных лапках. Распоротое от удара лапы Тоусена бедро так некстати подвело, прострелив ногу медленно отступавшего с камами на цепях наперевес Хисаги приступом острой боли, что тот даже не успел понять, как припал на одно колено, замарав собственною кровью безжизненные пески Уэко, на которых и сошлись они в бою с предавшим его капитаном. А гадина Тоусен двигался быстро, слишком быстро... вот только не промазать бы, едва находя в себе силы дышать без рваных хриплых всхлипываний, что так свойственны тем, чьё нутро в бою в кровавую кашу превратилось, с отчаянием подумал Шухей, еле успев откатиться в сторону по облепившему его окровавленное тело серому песку и выставив руку вперёд для попытки отбиться от бывшего капитана хотя бы при помощи кидо. Но чёртова перебитая множество раз рука тряслась, не желая даже сфокусироваться на насмешливо парящим над ним Тоусеном, адская боль начала змеистыми прострелами выкручивать всё его искалеченное тело, и становилось так больно, что даже лишний неосторожный вдох превращался в непозволительную роскошь для практически сломленного лейтенанта. Мать его, да до чего он докатился, зло вскинулся Хисаги, вставая на колени и велев себе позабыть про то, что от этого резкого движения его словно перекосило, выгнув несколько вбок - оказалось, что пролетая мимо Тоусен будто в насмешку полоснул его крылом по животу, и теперь на правом боку и без того израненного лейтенанта красовалась косая рваная рана, ползущая от самых рёбер к линии паха. Не может всего-то отбиться от какой-то образины в форме Пустого? Позабыл про то, что там, в Уэко, остались его друзья, ради которых он и ушёл прочь от них же, чтобы разделаться с Айзеном (правда, как оказалось чуть позже, с Тоусеном), и решил, видите ли, кататься по пескам Уэко окровавленным кульком от того, что ему больно и он ранен?.. А как он после всего этого собрался возвращаться в Готей ради того, чтобы отыскать потом настоящего Айзена и отвинтить ему его предательскую башку?.. А как он к Рангику собрался возвращаться, если решил сдаться тут на милость предавшего его и весь отряд капитана?.. Обругав себя ещё целой тирадой, от заковыристости матюков в которой сейчас даже Казешини заулыбался бы, Шухей смог сконцентрироваться, зарядившись собственною злостью на себя самого и хрипло прошептать: - Путь разрушения пятьдесят четыре: Уничтожающее Пламя! Фиолетовая реацу, сорвавшись из дрогнувшей руки начавшего задыхаться от потери крови и слишком большого выброса энергии Шухея вместе с брызгами крови из его ладони и рваным выдохом с его окровавленных губ, в порошок успевшего умчаться ввысь Тоусена, разумеется, не опалила. Но хотя бы пару крылышек его мушиных подпалить получилось, устало сполз Хисаги окровавленной спиной на большой камень, попавшийся под неё и спрятавшийся под мягкою прохладой серых песков. Глядя, как Канаме в облике Пустого плюётся серо, кружит ошалело в воздухе, то набирая высоту, то стремглав срываясь вниз, и истошно верещит, явно взбесившись из-за того, что так же бодро и быстро, как раньше, летать у него не получается, Шухей снова из последних сил дёрнул за запутавшиеся в тугой узел цепи, пытаясь подтянуть к себе хотя бы один из серпов, что совершали теперь свой огненный круг, танцуя на ветру и не ведая того, что в свою цель им попасть, кажется, уже не суждено... чёрт, позор синигами, который даже со своим банкаем справиться не может, зло обругал себя теряющий последние силы Хисаги. И не зная того, что так тяжко ему пришлось лишь потому, что Казешини отвлёкся и, раскрыв банкай (который на самом деле банкаем-то и не был, чего Шухей пока не ведал), оставил его биться одного, а сам завис где-то в своём внутреннем мире, отчаянно соображая, что же дальше делать, и стоит ли раскрывать своему балбесу того, что о себе он так и не узнал, или дать ему уже, бедняге, умереть, так своей истинной силы и не изведав, Хисаги аж на спину чуть не упал, когда внезапно в своей голове услышал: "Хорош уже себя поедом жрать, дурачина! Нечего себя позорить, ясен пень, что сил у тебя не будет после пыток таких... а не можешь ты цепи заставить тебе подчиняться потому, что я отвлёкся!" В следующее же мгновение под снова вцепившейся в замаранную кровью и налипшим на неё песком цепь рукой Шухея одна из кам, нагнетая вокруг себя потоки заставлявшего пламя на ней разгораться всё сильнее ветра, внезапно изменила ход своего движения, и вместо круга, который она должна была завершить, она рванула прямо в сторону зло зарычавшего Тоусена. Металлический лязг, всполох сгустившегося в облаке взрыва пламени, глухой хлюпающий звук отсекаемого одним ударом внушительного куска плоти и треск надломанной кости, плевок тёмно-фиолетовым серо и истошный визг - и на оставшемся единственным целым крыле разъярённый Канаме взмывает ввысь, стремясь уйти от практически уже умершего, но настырно тянущего его в пропасть смерти за собой Шухея куда подальше. Ветер Смерти тут же понял - ежели он сей же час не будет управлять этой техникой десяти огненных серпов сам, действуя через практически отказывающее тело своего балбеса, тут-то балбесу каюк и придёт. И взявшись за дело, Казешини заставил двигаться человека, который двигаться от ран, кровопотери и бессилия не мог уже по определению. Теперь Ветер Смерти правил этим балом. Правда, руля процессом полёта огненных серпов, всё продолжал ворчать и передразнивать своего балбеса и его любовь к самопоеданию и обвинению лишь себя во всех смертных грехах, что в любой другой ситуации Шухея непременно позабавило бы, не будь он ныне превращён в оставшийся без сил кусок кровоточащего мяса, которое каким-то чудом ещё теплилось на еле поддерживавших тело костях: "Позор синигами, который не может справиться со своим банкаем, позор синигами... достал, нытик! Да любой другой, глядя на тебя, от зависти сдох бы, если бы увидел, как мы с тобой слезли с цепи, остались живы после таких пыток, после которых, я уверен, даже капитан любой к праотцам отправился бы! А мы ещё начали это чудище лупоглазое по Уэко гонять, а ты всё - позор, позор... да ты ещё банкай не раскрыл, чтоб себя позорить! То, что мы с тобой всё это время делали - это ж не банкай вовсе..." "Что ты сейчас сказал?" - опешив, выдохнул Шухей. Чёрт, если бы не принудительная поддержка Казешини, он бы точно плашмя на песках Уэко от таких новостей растянулся!.. То есть - он раскрыл банкай, уже не единожды его использовал, а оказалось, что никакой это не банкай, да ещё и его же собственный духовный меч с самого начала его обманул, откликнувшись техникой пляски десяти огненных серпов на его призыв о раскрытии банкая?! Да что происходит-то, чёрт побери, вскинулся Хисаги, чувствуя, как под волей Казешини его руки обхватили камы переломанными пальцами и, раскрутив их, метнули блестящие в огне жаждущим крове металлом косы в сторону начавшего отплёвываться серо Тоусена в облике Пустого. Как понимать слова Казешини о том, что это вот всё - никакой не банкай?! "Так и понимай", - отрывисто произнёс Казешини, натягивая цепи руками своего хозяина и приходя в ужас от того, как же жутко выглядят зияющие багровыми змеями порванные жилы на его предплечьях. - "Это не банкай, это всего лишь техника второй ступени. Не спрашивай меня, почему я не раскрыл тебе твой настоящий банкай, сейчас уже времени нет объяснять. Может, эту глазастую гадину мы одолеем, но своими ногами из этой грёбаной пустыни мы уже не выйдем. Я бы, конечно, попробовал на Тоусене наш настоящий банкай раскрыть... но поздно уже, у тебя сил совсем не осталось. Так что давай убьём это хреново насекомое да умрём здесь победителями, нам больше ничего не остаётся..." "А кто же будет Айзена убивать?" - с тоской отозвался Шухей, лишь сейчас осознав, что его собственных сил продолжать бой уже нет, и, если бы не поддержка Казешини, вертящего им сейчас, словно марионеткой из плоти и крови, он уже давно распластался бы перед Тоусеном, смиренно ожидая, когда тот соизволит его прикончить. Не столько перспектива умереть здесь вызвала в сердце Шухея жгучую тоску, сколько понимание того, что самого важного он сделать так и не успел. Айзена он уже не убьёт, свидетелем на свадьбе Ренджи и Рукии он уже не будет... и Рангику он больше никогда не увидит. "Не знаю, кто убьёт Айзена, но точно уже не мы", - разумеется, бессилие Хисаги бесследно для Казешини не проходило. Если раньше он мог заставить Шухея даже отпрыгнуть в сторону от плевков серо Тоусена, то сейчас ничего, кроме как отбиться серпами или поднявшимся под бушующим ветром пламенем, дух в мече лейтенанта девятого отряда уже предпринять не мог. - "Нам уже всё одно конец. Вот если бы, конечно, силушкой бы тебе подпитаться, пусть даже и чуждой тебе, плевать уже... я бы тогда рискнул и раскрыл на этом уроде лупоглазом наш настоящий банкай." Наверное, не зря говорят, что неосторожные желания имеют свойство сбываться в самый неожиданный момент... иначе как ещё расценивать то, что, не успев даже запустить в Тоусена готовыми отсечь ему голову серпами, он встрепенулся, почуяв рядом плюнувшего красным серо арранкара?.. Причём, что не укрылось от внимания Ветра Смерти, серо из нутра ворвавшегося на поле битвы молодого арранкара полетело отнюдь не в Шухея, нет... оно полетело в сторону заметавшегося в нервном припадке Тоусена. А паренёк с растрёпанными тёмными вихрами, двумя длинными болтавшимися за его спиной косичками и маской Пустого на бедовой голове схватил растерявшегося Шухея за плечи, пользуясь тем, что сам синигами ранен, а его дзанпакто явно больше занят битвой с убийцей Шарлотта, свалил его с ног и заставил его откатиться вместе с собой в сторону, спрятавшись за чередой высоких барханов. - Короче, слушай, - вытаращив золотые глаза, затараторил паренёк, вцепившись в плечи Шухея так, будто боялся, что он сейчас или убежит, или дзанпакто ему в голову всадит, - дело у меня к тебе есть...