Воспоминания Драко Малфоя

Kuedo — Salt Lake сuts

В кабинете Кингсли, вопреки аскетичности министерской обстановки, царила до удушения домашняя атмосфера. Огромные движущиеся стеллажи были уставлены магическими книгами — некоторые из них разговаривали и ворчали. Около массивного стола с одной стороны разместился омут памяти, а с другой — громоздкий глобус, через который, по моим представлениям, отслеживалось местоположение ключевых агентов Аврората. На столе стояли песочные часы, объявлявшие по просьбе министра точное до секунд время. Камин то и дело вспыхивал зеленым свечением, оставляя на своей поверхности сообщения, которые будут прочитаны позже. Общий шум поддерживали перешептывания портретов почивших министров. В целом тут все время что-то дергалось, гремело, шевелилось. И было совершенно непонятно, как можно работать в такой обстановке. Однако сам Кингсли оставался невозмутимым. Он сидел на стуле с высокой спинкой и просматривал отчет Грейнджер о последних событиях. Бруствер хмурился, поглаживал переносицу и, очевидно, был погружен в собственные мысли. На дно часов опустились тысячи песчинок, прежде чем министр поднял глаза на меня. Он отложил пергамент в сторону и произнес: — Мистер Малфой, я правильно понимаю, что мисс Грейнджер раскрыла вам некоторые подробности расследования? — Все верно. Она раскрыла, но небезосновательно. Мисс Грейнджер хотела узнать дополнительную информацию от меня или моего отца… как от бывших пожирателей. Я специально произнес последнюю фразу, от которой Кинсли сжал еще сильнее сцепленные в замок ладони, а моя не слишком разговорчивая сегодня гриффиндорка поерзала в кресле. Она сидела рядом, прямая и взвинченная, переживающая о том, что я могу выдать и другие подробности нашей поездки — особенно после того, как не писала мне больше недели и вообще никоим образом не давала о себе знать. Я считал эти дни. Я ждал. Однако Грейнджер была до невозможности упорна в своем стремлении забыть о Шотландии и двигаться дальше. — И каков результат? — поинтересовался министр. — С большим сожалением я вынужден сообщить, что моя семья не сможет вам помочь. Ни я, ни отец не были замешаны в операциях с участием жертв. Гриффиндорка снова поерзала и закинула одну ногу на другую, выпрямившись еще сильнее. Я ухмыльнулся про себя: все-таки мне чертовски нравилось, когда она нервничала! К тому же сегодня она выглядела чересчур мило — как типичная Грейнджер времен Хогвартса. Синее платье до колен с юбкой свободного кроя, черные балетки и забранные в строгий пучок волосы. Сама невинность! Язык так и чесался поведать Кингсли чуть больше, чем он должен был знать. — То есть совсем никаких воспоминаний, случайно сказанных фраз, зацепок? — не унимался Бруствер. — Я действительно сожалею, но никаких. — Операция должна была носить масштабный характер, если учесть, сколько человек в ней было задействовано. — Возможно, — решил согласиться я, — Однако моя семья не имеет к ней никакого отношения. — Значит, мисс Грейнджер зря пошла на столь спорный шаг? — Кингсли заинтересованно приподнял брови. Из соседнего кресла снова послышались звуки недовольного ерзанья. — Не думаю, сэр. Малфои открыты к сотрудничеству, поскольку из-за этого убийцы едва не лишились крупного госконтракта. Опыты с тентакулой и производство зелий для правительства составляет значительную часть нашей деятельности. Так что для нас это тоже принципиально важно. Бруствер продолжительно посмотрел на меня. Естественно, он мне не доверял. — Надеюсь, что так, мистер Малфой. Надеюсь, что так. Министр отвел взгляд в сторону и задумчиво потер пальцами подбородок. В кабинете повисла тишина. Точнее, перерыв в разговоре заполнила эта надоедливая какофония из звуков, что обитала здесь. Я прочистил горло. — Правильно ли я понимаю, что наш семейный бизнес больше не будет подвергаться проверкам? Несколько секунд ожидания, и Кингсли — очевидно, против своей воли — ответил: — Понимаете правильно, мистер Малфой. И, надеюсь, осознаете, что эта серия проверок была скорее необходимостью, нежели актом недоверия. — Безусловно, министр. Я солгал и солгал он. Этот обмен любезностями был нужен нам обоим, ведь Министерство столь же сильно зависело от Малфоев, сколько Малфои от Министерства. Прошла война, сменилось правительство, а порядки остались старыми: наша семья была при власти, спонсировала ее деятельность и получала в ответ определенные бонусы. Ничего не менялось! Магическая Британия по-прежнему была прекрасна и продажна и могла за галлеоны предоставить мне все… кроме самого главного. А это главное едва не вцепилось в меня бешеной кошкой, стоило нам выйти за порог кабинета. — Мистер Малфой, будьте так добры, задержитесь еще на минутку, — злобно шикнула гриффиндорка. В напряженной тишине мы прошли вдоль широких коридоров с высокими потолками и мраморными стенами. Чуть позже они сменились темными и узкими проходами с множеством разветвлений. Вероятно, Грейнджер направлялась в свой кабинет, однако до него мы так и не добрались, поскольку на одном из поворотов она схватила меня за локоть и потянула в одну из дверей. За ней скрывался вполне приличного вида туалет. Судя по обстановке — женский, а по чистоте — редко используемый. Моя умница тут же сотворила несколько невербальных заклинаний, благодаря которым дверь закрылась, а из многочисленных кранов с шумом побежала вода. — Боишься, что нас услышат? — после недели молчания мне страшно захотелось над ней поиздеваться. — Конечно, это не самое подходящее место для утех, но нам ведь не привыкать, верно? Грейнджер сдержалась: ни ответной иронии, ни криков в мой адрес. Только алые щеки и почерневшие глаза выдавали забавлявшую меня смесь смущения и праведного гнева. — Что это было, Малфой? Она отпустила локоть, скрестила руки на груди и встала напротив меня. Я видел наши отражения в зеркалах, висевших над умывальниками — ее натянутую спину и мой насмешливый взгляд. Из-за балеток гриффиндорка казалась еще более миниатюрной, и потому ее рассерженный, грозный вид производил на меня максимально комичное впечатление. — Хотел спросить тебя о том же. Поведай мне, дорогая, что происходило с тобой всю эту неделю. Я произнес эту фразу нарочито громко. — Ты можешь говорить потише? — шикнула она. — То есть ты догадалась пустить воду из кранов, но не поставила заглушки? И что это происходит с главной надеждой магической Британии? Главной после Поттера, конечно. Парой неторопливых шагов я сократил и без того небольшое расстояние между нами. Грейнджер не отступила — все так же стояла передо мной, высоко вздернув свой прелестный носик и гневно всматриваясь в меня. — Для сведения: заглушки на территории Министерства не работают. Но, кажется, мы отклонились от темы, Малфой. Хочешь, чтобы я бесконечно повторяла свой вопрос и пыталась выяснить, почему ты и Люциус отказываетесь предоставлять нам информацию? Что ж, я не гордая… — Насчет последнего я бы поспорил, Гермиона, — перебил я. И от упоминания имени ее ресницы дрогнули, а сквозь шум воды проступил нервный выдох. Мой голос не был нежен с ней: несмотря на приглушенный тон, он хлестал сарказмом по раскаленной от смущения коже. К этому моменту я уже склонился к ее лицу, глядя глаза в глаза и усилием воли удерживая руки в карманах. — Гермиона, — шепнул так, что Грейнджер нужно было очень постараться, чтобы услышать. — Давай лучше поговорим о том, в курсе ли Бруствер, при каких обстоятельствах я люблю называть тебя по имени. Как ты вообще объяснила ему мои алиби? Сказала, что у меня не было времени убивать, потому что мы трахались дни и ночи напролет? Что-то обожгло: это ее ладонь прошлась по моей щеке. Сильно, с вызовом, отчаянно. Глаза — вскипевший кофе, а в нем — чистейшая гриффиндорская гордыня. Да, насчет последнего я бы поспорил. И насчет пощечины тоже, пускай она и была заслуженной. — Я не позволю разговаривать со мной так, — сквозь зубы, — Особенно тебе. — Особенно мне? — что-то заставляло язвить дальше. — Интересно узнать, почему. Не потому ли, что сама прыгнула в постель к своему заклятому врагу и теперь не можешь простить себе этого?! Еще одна пощечина, и я сделал шаг, заставляя Грейнджер отступить. Ее удары меня не волновали, но заводили, бросали в омут обиды и подталкивали к ответным действиям. — Это была ошибка. И веришь или нет, Малфой: она не повторится. — Верю, конечно, ведь репутация для тебя дороже всего — я ничего не путаю? В Шотландии мне показалось, что у тебя есть шанс выбраться из собственных рамок. Но теперь я понимаю: ты никогда не признаешься себе в том, чего или кого на самом деле хочешь, зато упорно, с типично грейнджеровским послушанием будешь топить в вонючем болоте свою жизнь. Строить карьеру бесполезного чиновника, спать с остолопом вроде Уизли и создавать образ правильной, со всех сторон безукоризненной умницы, несмотря на то, что когда-то всему этому дерьму, пускай и на какую-то жалкую неделю, но все же предпочла роман с пожирателем! Две последовавшие за этим монологом пощечины окончательно оглушили и ее, и меня. В кофейных глазах без перевода читалось, насколько Грейнджер злилась и ненавидела, насколько ей было больно выслушивать это. И все же после двух пощечин она растерялась на секунду, а затем неожиданно вцепилась в мою шею своими аккуратными ноготками, и еще через секунду я почувствовал знакомый вкус ее языка. Я схватил и вжал, впечатал гриффиндорку в себя, как будто ее хрупкое податливое тело было последним маяком в штормящем море, единственным оплотом, за который стоило бы держаться. Удары на лице все еще горели. Но только она, только ощущение ее изгибов — вот что разгоняло по мне умопомрачительное ощущение огня. Что на нее нашло? Ни тогда, ни сейчас я не дал бы ответа. Да и раздумывать над ответом времени не было, ведь ее руки вцеплялись, скользили, искали. А губы отправляли прямиком на дно — туда, где не было нас. Туда, где оставалось лишь нечто живое, дикое, первобытное. И с этого дна не было сил подняться. Их хватало только на то, чтобы скинуть пиджак и расстегнуть рубашку, чтобы стащить верх ее скромного платья и наконец ощутить друг друга кожа к коже, без всякого барьера. А затем приподнять ее и направиться туда, где поднимался пар и с шумом плескалась вода. Наугад попасть в промежуток между кранами, обжечь кожу на ее спине о зеркала, намочить подол ее платья, которое так бесило меня, и услышать сквозь гомон воды: — Что мы делаем? Оставить ее вопрос без ответа. — Останови меня. И не предпринять никаких действий, потому что просьба была фальшива. Фальшива до последнего хрипа, ведь Грейнджер не смогла бы остановиться, даже если бы Кингсли вдруг заявился сюда. А потому, вместо того чтобы выполнить просьбу, я скрестил ее запястья и одной рукой прижал их к зеркалу. Прошелся поцелуями по шее, припал к припухшим губам. И здесь, на этом моменте, на глубине нашей близости, вновь нашлась настоящая она. Та самая правдивая Грейнджер, что не искала ответов, не лукавила, когда хотела Драко Малфоя, и не пыталась сбежать от самой себя. Та самая Грейнджер, которая забыла про свои правила и окунулась в меня — прижатая к зеркалам, с распаренной кожей и в мокром испорченном платье. Та Грейнджер, что — я уверен — была знакома только моим рукам.