Воспоминания Драко Малфоя

Ludovico Einaudi — Burning

Я сделал это. Я отпустил ее, хоть и не представлял раньше, что такое вообще возможно. Я молодец, правда? Так почему, скажи мне, дневник, я четыре недели подряд сидел взаперти и никого к себе не пускал? Почему мало ел, плохо спал и занимался только тем, что твердил полушепотом ее имя? Ее удивительное имя, которое скользит сладостью по языку, спускается карамелью по глотке, а внутри разливается желчью и ядом. И от этого яда к утру я умирал, а с первыми лучами возрождался вновь, но только для того, чтобы убивать себя мыслями снова и снова. Обычно я валялся на кожаном неудобном диване, что стоял в кабинете, либо просто слонялся по дому. Иногда хватал «Нимбус», шел на тренировочную площадку и взлетал. Так высоко взлетал, что мог потерять сознание от разреженного воздуха и разбиться, поэтому вовремя одергивал себя и на полной скорости нёсся до земли. А там опять разворачивал древко метлы к небу, и все повторялось снова. Когда уставал, спускался вниз, бросал со злостью «Нимбус» и исчезал в многочисленных комнатах своего дома. Этан заботливо возвращал метлу на место. Я вышел прогуляться лишь раз за это время и, как назло, наткнулся на папарацци. На следующее утро в «Пророке» вышла статья под заголовком «Единственный отпрыск влиятельной семьи тонет в алкогольной зависимости». Я не пил — огневиски не излечил бы меня. Но этой статьи оказалось достаточно, чтобы с визитами ко мне заявились все, включая отца. Первым прервал мою депрессию Забини, без приветствия и формальностей заявивший: — Вставай, Драко. Так больше нельзя. Я по привычке лежал на диване и не сразу обратил на него внимание. Тогда Блейз подлетел ко мне, схватил за футболку и поднял меня. — Я не позволю ей сгубить тебя, слышишь?! Не позволю! Какой бы исключительной Грейнджер ни была, она не стоит этого. Она стоила, но я не стал спорить — я спросил: — Когда-нибудь станет легче? — Станет, но нескоро, — ответил Забини, сбавив тон. — Ты вроде бы смог жить без младшей Уизли. — Смог, — Блейз отпустил меня и присел рядом, — Хотя порой бывает паршиво. Но «паршиво» не означает «невозможно». Это был тот самый пинок, в котором я нуждался и после которого начал приходить в себя. Постепенно, медленно, полушагами. На следующий день я приехал в офис и даже смог активно вести дела, притворяться, что я в порядке и все это время находился в отпуске. Побывал в Германии, Чехии, Австрии. «Как там? Да неплохо, но дома лучше», — выручала меня заезженная фраза. Я провел в офисе весь день и подумал о Грейнджер всего четыре раза. Так я понял, что работа прекрасно справляется с ролью лекарства, и окунулся в нее с головой. Попутно разгребал проблемы — свои и Нотта. Разгребал успешно, однако с Тео мы больше не виделись, хотя он и присылал мне несколько писем, оставшихся без ответа. Забини говорил, что не стоит заводить такого врага, как Нотт, и весьма переживал на этот счет. И все же поддержал меня, когда пришло время исключить Тео из совета директоров. Не виделся я и с Надей. Пьянки и кутёж вместе с «Пристанищем вейл» остались для меня в прошлом. Закрытые вечеринки в богатых особняках отправились туда же. Нет, я не стал праведником и не начал вести затворнический образ жизни. Я просто повзрослел. Девушки были — время от времени и сплошь из «приличных магических семей». Отец рукоплескал, Нарцисса же относилась к этому настороженно. Она словно видела меня насквозь и понимала, что Грейнджер из меня никуда не исчезла. Понимала даже тогда, когда я сам этого не осознавал. А я решил для себя: все, хватит, пора забыть! Хорошо помню тот день. Я закончил завтрак, пил кофе на похорошевшей от августа террасе, как вдруг увидел ее фото в светских сводках «Ежедневного пророка». Грейнджер снова собиралась замуж и снова за Уизли. Я моментально скомкал в руках этот номер и отшвырнул его подальше. Сам себе поклялся, что гриффиндорка больше ничего не значит для меня. С тех пор газет не читал. Вместо этого отправился путешествовать: опять провел несколько месяцев в Азии, потом неожиданно взял билет до Нью-Йорка, а после поездил по старой-доброй рождественской Европе. Дела вел удаленно, хотя большую часть обязанностей, конечно, взял на себя Забини. Еще он сошелся с Дафной, а в день моего возвращения домой они «зачем-то» устроили вечеринку и пригласили на нее Асторию. Так в моей жизни появилась она — девушка, которая сумела отвлечь меня от Грейнджер хотя бы на время. Я не замечал Асторию в Хогвартсе. Да и после окончания школы ей не интересовался — у меня же была Грейнджер. А здесь, вероятно, все сошлось и совпало, и неожиданно для всех мы начали встречаться. Я ухаживал за ней даже слишком красиво, с таким рвением, что сам себя не узнавал. С чего бы вдруг? Кому и что я стремился доказать? Безусловно, я знал, что и кому, но отказывался это признавать. Я снялся в фотосессиях для нескольких магических журналов, дал несчетное количество интервью. Я убеждал себя: «Это только для того, чтобы восстановить благородную репутацию Малфоев». Но тогда к чему был этот напускной лоск на каждой колдографии? Зачем в каждом интервью я говорил, как сильно Асторию люблю, и предоставлял изданиям наши совместные снимки? Я доказывал всей магической Британии, что счастлив и что лучше пары, чем мы с Гринграсс, не сыскать, но понятия не имел, что обо всем этом думает моя гриффиндорка. Скорее всего, она не думала обо мне ровным счетом ничего. Мы пересекались на различных мероприятиях, и Грейнджер приветствовала меня сухо и отстраненно, как всегда со времен Хогвартса. Хотя что-то было в ее глазах — что-то странное. Я убеждал себя, что все это — выдумки, игра пока еще болеющего Грейнджер воображения, и старался не обращать на них внимания. Отношения с Асторией не продлились долго. Через полгода после их начала все пошло на спад. Я появлялся и пропадал. Я был до омерзения мил и я кричал на нее, обвиняя во всем, в чем Гринграсс была невиновна. Она уходила, не выдержав, а я заявлялся к ней в дом и умолял вернуться. В одно из таких примирений я сделал ей предложение, и некоторое время мы пробыли в официальном статусе «помолвлены». Магический мир был в восторге, водрузив нас на пьедестал «самой красивой пары года». Только Грейнджер по-прежнему всего этого не замечала, и я знал, почему. Да, я не прекращал следить за жизнью гриффиндорки и даже в какой-то мере вмешивался в нее. Я помог Грейнджер продвинуться по карьерной лестнице, я ссорил ее с Уизли, который все-таки стал ее законным мужем. Я преследовал ее и капля за каплей уничтожал. Уговаривал себя, что все это ради собственного покоя, что так выходит моя обида. Полнейшая чушь! Но я в нее верил. Гринграсс чувствовала, что в моей жизни она не единственная женщина, и в какой-то момент просто этого не выдержала. Она ушла. Окончательно. Уехала из страны, чтобы я не смог вернуться в ее жизнь. А я больше и не пытался. Я сдался. Сдался своему бессилию перед Грейнджер. И мне оставалось только надеяться, что когда-нибудь я забуду ее имя. Ее удивительное имя, которое скользит сладостью по языку, спускается карамелью по глотке, а внутри разливается желчью и ядом.