Пожалуйста, хватит

Виктор всегда увлекался моментально и с полной самоотдачей, но ненадолго и без особых последствий. Неважно, чем или кем: французской культурой, живописью эпохи Возрождения, соседкой по парте Машкой или совсем еще юным Джакометти, столь обворожительным в своей непосредственности. Это не было чем-то серьезным — так, необходимая имитация жизнедеятельности и маленькое напоминание о том, что в этом мире существует что-то еще помимо льда, хотя знание французского языка до сих пор неоднократно выручает Виктора, а Крис, пожалуй, может считаться единственным близким другом, готовым в шутку предложить «руку помощи». Виктор, разумеется, ни о чем не жалеет — не тот характер, не тот возраст, не те обстоятельства, — но иногда ему кажется, что где-то он серьезно просчитался. — Ты просто стареешь, — как-то пошутил Крис, при этом звонко шлепнув его по заднице — Виктор лишь закатил глаза на это. — Серьезно, Виктор. Может, для обычных людей двадцать пять — это и не возраст, но для нас, фигуристов, где-то поблизости уже звучит похоронный марш. — Вот ты это специально сейчас, да? Нагнетаешь атмосферу? Крис лишь невинно хлопнул ресницами и приобнял Виктора за талию. — Что ты, Виктор. Просто морально готовлю тебя к скорой отставке. Но знаешь, — Джакометти наклонился ближе и задел губами ухо Виктора, — к твоему счастью, уход из фигурного катания ну никак не взаимосвязан с ранней импотенцией. — Мудак. Крис хохотнул и отступил назад. — Конечно. Но в случае чего ты знаешь, где найти мой номер. Виктор, на самом деле, никогда не был настолько легкомысленным, ветреным и беззаботным, как любили выставлять его СМИ и многочисленные знакомые — напротив, он непрерывно обдумывал свои программы и элементы, программы и элементы других фигуристов, высчитывал вероятность проебаться и не занять свое законное место на пьедестале (которая, к слову, всегда стремилась к нулю, но это ни черта не успокаивало). Он вовремя заметил ебучего Плисецкого, который уже в двенадцать показывал необходимые навыки для того, чтобы в скором времени сместить Виктора с первого места, и, черт подери, Виктор не был к этому готов. Виктор жил фигурным катанием, был укротителем льда, практически живой легендой и совсем немного — божеством, и никто, никто не посмел бы оспорить этого. И так бы было и дальше, если бы капризная муза не покинула его на двадцатишестилетие, игриво подмигнув и шепнув на ушко: «Arrivederci» (Виктор моментально проникся отвращением ко всему итальянскому, в том числе — к живописи). Впрочем, столь скоропостижное расставание с музой нисколько не помешало ему выиграть золото в финале Гран-при, а затем — на Чемпионате мира. Причем, был кое-кто на примете… Виктор всегда увлекался моментально и с полной самоотдачей, но ненадолго и без особых последствий. В Юри же он вляпался неожиданно, но обмазывался им медленно и мучительно. Всё в лучших русских традициях — любить так любить, гулять так гулять. Все началось, разумеется, с банкета в Сочи. О, его все запомнили, еще как запомнили. И Виктор — к счастью ли, к сожалению ли — запомнил лучше всех; так запомнил, что спустя пару месяцев примчался в Японию, толком не осознав опрометчивость своего поступка, и уже готовенький — одежда сброшена, улыбка напялена — в предвкушении потянулся к Юри, не ожидая, что тот его оттолкнет. «Никифоров-сан, вы сошли с ума», — так и кричал взгляд Юри, пока Виктор торопливо набивал щеки кацудоном как в последний раз, но ладно, еще не вечер, все впереди. Как же. Если честно, Виктор и сам не понимал, зачем прилетел. Ну да, Кацуки был горяч и возмутительно искренен на банкете — Виктор даже немножко в него влюбился тогда, — ну да, он откатал «Stay close to me» на том вирусном видео проникновенней и эмоциональней, чем в свое время это сделал Виктор, но — подождите — разве это повод, чтобы все бросать? Разве этот неотшлифованный талант стоит собственной карьеры? Черт его знает. Но Виктор готов был рискнуть. Сначала это было просто весело: смущать Юри, провоцировать Юри, мотивировать Юри. Виктор быстро втянулся в роль тренера и мастерки чередовал кнут с пряником, получая от своего занятия ни с чем не сравнимое удовольствие. Юри казался податливым, словно глина в руках — бери в свое удовольствие и лепи что душе угодно; на деле же он оказался упертым и своенравным, и Виктор здорово обломался в своих попытках обтесать эту каменную глыбу. Как там у Бродского? — «раздроблен изнутри, на ощупь тверд» — так вот, в случае Юри все в точности наоборот. — Хуйней страдаешь, Вить, — тяжко вздыхал Яков, когда Виктор звонил ему отчитываться о поведении Плисецкого, неожиданно так нагрянувшего в Хасецу. — Хватай Юрку и возвращайся в Россию, еще не поздно начать подготовку к новому сезону. — Не хочу я, дядя Яш, — наигранно канючил Виктор в трубку. — Здесь люди добрее и еда вкуснее. К тому же, тренировать надежду Японии очень даже так… — Ты не только себе, но и Кацуки всю жизнь испортишь, оболтус. — Ну право, Яков, я же не жениться на нем собираюсь, чтобы жизнь ему испортить. — Да кто тебя знает, Витя. Ты и такое выкинуть можешь, так и вижу тебя окольцованным этим японцем. Виктор лишь рассмеялся на это и начал уже серьезно: — Все будет нормально, Яков. Поставлю я Юре достойную короткую и отправлю к тебе целым и невредимым. А за меня не беспокойся — талант, как говорится, не пропьешь. — А рожу — еще как. Плисецкий, говоря кстати, приехал как раз вовремя, потому что Кацуки, начавший с таким запалом, стал неожиданно сдавать. Он все еще не особо стремился сблизиться с Виктором — скорее шугался его и прятался по углам — никак не мог поверить свалившемуся на его голову сомнительному счастью и громко, очень громко думал о том, что лучше бы Виктору вернуться на родину-мать и зарабатывать своей Федерации очередные медальки. И Виктор не знал, как убедить этого милого параноика в том, что он останется с ним как минимум до тех пор, пока не истечет срок действия контракта (да, они все же заключили контракт, да благослови господь Якова, невольно надоумившего Виктора на это — теперь отступать уже некуда). Плисецкий же ворвался в их маленький мирок ураганом и моментально растряс Юри, сам того не желая. Виктор со жгучим интересом наблюдал за их развивающимся соперничеством и не мог нарадоваться. Виктор пил как последняя тварь и все чаще ловил себя на том, что любуется Юри не только на льду, но и в других менее подходящих местах: на пробежке, на прогулке, в онсэне, в конце концов (у Юри была отменная задница, это Виктор еще на банкете приметил). Ну ладно, у Виктора иногда (крайне часто) стоял на Кацуки, чего скрывать, все свои, но одно дело, когда в твою жизнь вмешивается плотское желание — с ним еще можно справиться — ляг да подрочи, — а другое — когда необходимость валить и трахать перекрывается чем-то большим. Так вот: на вторую неделю пребывания Юры в Хасецу Виктор осознал, что начал влюбляться в Юри, и это определенно становилось проблемой. Как-то поздно ночью, вернувшись из бара Минако весьма и весьма подшофе, Виктор завалился в комнату Юри, которая была запретной территорией, и залез к своему подопечному на узкую-преузкую кровать, оплетая его конечностями. — В-Виктор!.. — воскликнул Юри, извиваясь в руках мужчины. — Что ты делаешь?! — Сплю и тебе советую, — Виктор уткнулся носом в ложбинку на шее и глубоко вдохнул. — Ты так вкусно пахнешь, Юуууриии… Юри запыхтел возмущенно и со всей силы дрыгнул ногой, заехав ему в пах — Виктор моментально ойкнул и свалился с кровати. — За что ты так, Юри? — застонал он, распластавшись в бессилии на полу. — Я к тебе со всей широтой русской души, а ты… — Иди проспись, Виктор, — посоветовал Юри устало, сел на кровати и сонно потер глаза. — Тренер из тебя, честно говоря, так себе. — Понимаешь, Юри, мы просто друг у друга первые, отсюда и эти сложности… Юри удивленно приподнял брови и почему-то покраснел. — Ты мой первый, Юри. Подопечный, я имею в виду. Прости, если я лажаю. — Виктор… Юри тяжко вздохнул и присел на самый краешек кровати, обнимая себя руками. Виктор невольно залюбовался им — таким хрупким, беззащитным и безумно красивым в лунном свете, — и забыл, как дышать. — Чего ты хочешь, Виктор? — тихо спросил Юри, внимательно рассматривая свои руки, и Виктор впервые в своей жизни не знал, что ответить. Чего он хочет? Много чего: опрокинуть на кровать, зацеловать, описать сотней эпитетов все великолепие Юри, признаться, что впервые чувствует себя по-настоящему живым, а еще… — Не отталкивай меня, — тихо попросил Виктор. — Пожалуйста. Юри смотрел на него долго и серьезно и в конечном итоге ответил: — Я постараюсь. Но ничего не могу обещать. Виктор запомнил это. Виктор прекрасно знал, что Юри долго и беспросветно фанател по нему — даже видел плакаты с собой, в спешке спрятанные под кровать. Виктор прекрасно знал, что Юри испытывал первое время перманентный шок, наблюдая за тем, как его кумир творит сплошную хуйню и ни капли не стыдится этого. Виктор прекрасно знал, что у них с Юри ничего не получится ровно до тех пор, пока божество — то бишь сам Никифоров — не сойдет на землю и не предстанет человеком из плоти и крови. А еще Виктор прекрасно знал, что вляпался по уши. Когда Юри перед своим выходом на лед неожиданно обнял Виктора, обнял крепко, до хруста, Виктор был готов закричать во всю глотку. Плисецкий, стоявший поблизости, скривился и демонстративно засунул два пальца в рот — Виктор еле удержался от того, чтобы не показать ему язык. Юри откатал свой Эрос так, что у Виктора не осталось сомнений. Юра, почти вовремя осознавший тот факт, что Виктор совсем ебанулся со своей любовью, тихонечко свалил в закат, милостиво избавив мужчину от необходимости объясняться. Золотой пацан, что еще сказать. И после этого импровизированного соревнования началась настоящая жара. Виктор падал дальше некуда: он лапал Юри при любой возможности, обрабатывал его израненные стопы мазью, нежно смазывал его пересохшие губы бальзамом, завязывал ему шнурки на коньках, будил по утрам нежнее любого будильника, подносил ему чай в перерывах, выслушивал часами рассказы Минако о его детстве, в наглую рассматривал в онсэне и много еще чего. Юри, разумеется, страшно смущался и ожидаемо думал, что это ничего не значит — просто Виктор такой… Виктор. Взбредет в голову — он и делает, особо не задумываясь о подтекстах. Так думал Юри, и Виктор не спешил его переубеждать. Пока не спешил. Но что-то осязаемо поменялось на Кубке Китая. Лед начал трескаться, напряжение тугой тетивой натянулось между ними, готовое выстрельнуть амурной стрелой в любой момент. Они заселились в номер с двумя до жути скрипучими кроватями, и Виктор не мог заснуть, потому что Юри, которому не спалось, никак не мог устроиться и ворочался, провоцируя громкий скрип. — Юри, — обеспокоенно позвал Виктор, повернувшись лицом в его сторону. — Ты в порядке? Молчание. — Юри? — Да, Виктор. Прости, если разбудил. «Он еще извиняется», — невольно умилился Виктор, расплываясь в широкой улыбке — благо, в кромешной темноте ее было невозможно заметить. — Не стоит извиняться. Ты волнуешься? — Немного. Все нормально, правда. — Юри… — Ладно, не немного. Это просто надо перетерпеть. Я справлюсь. Виктор тяжело вздохнул и предложил: — Идем ко мне. — В смысле?! — взвинченно уточнил Юри. — Спать, Юри, просто спать. Кровати здесь достаточно широкие, мы поместимся на одной. — Виктор… — Чего ты боишься, Юри? Что я раздавлю тебя во сне? Изнасилую? Зарежу лезвием конька? Да ладно тебе, я не такая сволочь. Юри многозначительно промолчал. Виктор уже подумал, что его предложение окончательно проигнорировали, и почти задремал, когда его кровать скрипнула, и Юри осторожно присел на ее край, не решаясь лечь. Виктор не шевелился, боясь спугнуть свой Север, Юг, Запад и Восток в одном флаконе, и просто ждал. Ждал, но не надеялся. Поэтому когда по его щеке осторожно, почти невесомо пробежались знакомые пальцы, которые прежде заправили прядь серебристых волос за ушко, он задержал дыхание и резко поймал кисть Юри. — Что ты делаешь, — просипел Виктор, все еще не открывая глаз. — Что ты делаешь, Юри… Юри не ответил — лишь пододвинулся ближе и свободной рукой ласково погладил Виктора по голове. Виктор сделал глубокий вдох и резко опрокинул Юри на кровать, нависнув над ним. Юри лежал под ним, раскрасневшийся и взволнованный, и не пытался вырваться или возмутиться. Он просто смотрел на Виктора, смотрел открыто и на удивление спокойно, ожидая следующего шага в их импровизированной игре. — Ты невероятный, Кацуки Юри, — выдохнул Виктор ему в губы и получил робкую полуулыбку в ответ. — Чего ты хочешь? — Спать, — невинно ответил Юри, взглядом гипнотизируя губы Виктора. — Пододвинешься? — Конечно, — Виктор неохотно выпустил Юри из своей крепкой хватки и скатился с него, устроившись рядом. Юри вздрогнул, когда Виктор обнял его поперек живота и притянул к себе максимально близко, кожа к коже. — У нас есть еще день перед короткой программой, — прошептал Виктор Юри куда-то в шею. — Прогуляемся завтра по городу? — Если… если ты хочешь. И они прогулялись. Зашли в ресторан, где встретили Пхичита с Чао-Чао — Виктор ожидаемо наебенился в щи и распустил руки под довольное улюлюканье тайца. Юри же раскраснелся как девица на выданье и подпрыгнул, когда губы Виктора поочередно коснулись его ключиц, заманчиво открытых в этом ужасном джемпере, который срочно необходимо сжечь. — В-Виктор! — закричал он, дрожа. — Прекрати! — Юри, не будь ханжой, — промурлыкал Виктор ему в шею. — Расслабься и получай удовольствие. — Ты пьян. — А ты недотрога, что крайне мило. Пхичит, успевший сделать селфи со своим потраченным тренером, снова переключил внимание на Виктора и Юри. — Ребята, вы же не против, если сейчас подойдут Лео и Чи? — Русские всегда за любую движуху. — Нет! — Ну Юри, не будь такой занудой, — взмолился Пхичит. — Нам же весело! — Очень, — угрюмо пробурчал Юри в ответ, все еще не оставляя попыток оттолкнуть от себя Виктора. — Так весело, что стыдно. — Веселье и стыд — это два взаимосвязанных понятия, дети мои, — продекламировал Виктор, осушая очередной бокал то ли джина, то ли тоника, то ли еще чего — черт разберешь в таком состоянии. Виктор настолько охмелел и увлекся лапаньем Юри, что не заметил, как прибавилось народа в их скромной компании. Юри ощутимо напрягся, и не зря — Виктор, распоясавшись, решил устроить импровизированный стриптиз на радость знакомой публике и всем посетителям ресторана впридачу. — О мой бог, — воскликнул кто-то — кажется, тот забавный латиноамериканец, когда Виктор начал стремительно скидывать с себя эту мешающую одежду и еще теснее жаться к Юри. — Слишком высокий рейтинг для моего инстаграма, — с сожалением протянул малолетний китаец, все еще продолжая снимать. — Но не для моего, — игриво поиграв бровями, заметил Пхичит, и наконец-то поймал идеальный кадр. — Только не трусы! — закричал Юри, хватая Виктора за обе руки, и тот лишь рассмеялся, признавая капитуляцию. Виктор не понял, как они оказались в номере — все было слишком быстро и смазано — но здорово завелся, когда Юри с силой опрокинул его на кровать, невозмутимо расстегнул его ремень и резко стянул недавно надетые штаны. «Куда так быстро», — пронеслось паническое в пьяных мыслях Виктора, когда Юри добрался до его носков, но опасениям было не суждено сбыться: Юри просто раздел его, не тронув трусов — как же иначе — и укутал в одеяло, при этом мученически вздыхая и раздраженно скрипя зубами. — Юриии, — протянул Виктор с мольбою. — Не уходи. — Куда я от тебя денусь, — вздохнул Юри и, раздевшись, прилег рядом с ним, утомленный и почему-то спокойный до чертиков. — Я идиот. — Знаю. — И провокатор. — Есть такое. — Тебе есть, за что меня возненавидеть. — Возможно. — Ты поцелуешь меня? Молчание. И затем — смазанное касание сухих губ ко лбу, почему-то парализующее сильнее, чем самый страстный поцелуй в губы. Виктору хотелось пошутить, что так в России целуют только покойников, но он все же не сделал этого — не хотелось портить ту хрупкую близость, установившуюся между ними. На следующий день Юри откатал Эрос так, что — Виктор готов был поклясться — встал у всех, даже у тех, у кого вставать было нечему. Джакометти, с возбуждением и легкой завистью наблюдавший за прокатом Юри, после заметил: — И все же он у тебя чертовски хорош. Горячий и определенно податливый мальчик — так и хочется заграбастать. Я рад, что вы спелись тогда, на банкете. — Податливый? — невольно рассмеялся Виктор, заламывая руки на манер истеричных героинь русской классики. — Если бы, Крис. Все зубы себе об него раскрошил. — Вот как, — задумчиво протянул Крис и хитро улыбнулся. — Что ж, тогда все становится намного захватывающей. Желаю удачи. Но знал бы кто-нибудь, как мне одиноко и тоскливо без тебя… — Не волнуйся, и на твои мозги найдется свой ебатель. — Да я не про это, боже упаси тебя, Виктор! Я скучаю по тебе на льду, и Кацуки, подозреваю, тоже. Ты непослушный мальчик, Виктор, ушел в самом расцвете карьеры. — Да? — Виктор неожиданно развеселился. — А кто меня два года назад гнал на покой? — Но кто же думал, что ты воспримешь все так буквально. Виктор тоже не думал. (А когда он вообще думает?) Виктор, охуевший после истерики Юри, поцеловал его на глазах у тысячи зрителей, болезненно опрокинув спиной на лед. Виктор был невыносимо, неприлично, охуительно счастлив. И теперь, не в силах сдержаться, Виктор целует Юри в висок на глазах у десятка журналистов и улыбается сладко и сыто. Вокруг щелкают камеры, раздается людской гул, фигуристы и их тренера толпятся за спиною, недовольно сопя, но Виктору плевать. Он ловит мимолетную усмешку Юри и присаживается рядом с ним. Начинается пресс-конференция. Сейчас — Чемпионат четырёх континентов. Через неделю — Чемпионат Европы. Виктор рядом с Юри как тренер, друг и, разумеется, возлюбленный. Юри спокоен и невозмутим, как водная гладь в штиль, под которой снуют мелкие такие рыбешки, но чем глубже — тем они крупней и неразличимей среди бурых водорослей. Журналисты, разогреваясь, обращаются сначала к Отабеку Алтыну, который с нечитаемым лицом кратко и лаконично отвечает на их вопросы. Затем — к Леруа, черт бы его подрал — такую наглую рожу надо еще поискать. Юри тем временем сидит собранный и отстраненный: вот он вам, мыслящий тростник, его руки аккуратно лежат на столе, и он гипнотизирует их взглядом, размышляя о чем-то своем. Виктор не выдерживает и кладет ладонь поверх его правой коленки, ласково поглаживает ее пальцами, пробирается вверх по бедру — Юри даже не вздрагивает, сама японская невозмутимость. Тем временем очередь доходит и до них. — Мистер Никифоров, — обращается к нему миниатюрная блондинка с легким французским акцентом, — как вам удается справляться с тренерством после возвращения в спорт во второй половине сезона? Хватает ли вас на все, учитывая такую нечеловеческую нагрузку? — Что ж, — Виктор тихо смеется, наклоняясь к микрофону, — мне неоднократно говорили, что я божество, спустившееся с небес, — пауза. — Пришло время это проверить. По залу рассыпается довольный смех, и Юри, сидящий рядом, тихонечко фыркает. Виктору хочется наплевать на все и вся и зацеловать его прямо сейчас. — Вы не опасаетесь того, что ваш подопечный Кацуки Юри может представлять для вас угрозу на Чемпионате мира? — лукаво улыбаясь, спрашивает какой-то японец. — О, — неожиданно вмешивается Юри, отвечая такой же лукавой улыбкой. — Мистер Никифоров этого жаждет и делает все возможное, чтобы это случилось. — Будет горячо, — добавляет Виктор, неотрывно глядя на Юри, — не пропустите. — И все же, — продолжает другая журналистка, — если вы, Кацуки-сан, выиграете золотую медаль на Чемпионате мира, мы увидим вашу с мистером Никифоровым свадьбу? По залу разносятся многозначительные смешки, и Виктор старательно, крайне старательно держит лицо — ещё немного, и оно треснет. — Мы только на Чемпионате четырех континентов, — мягко, словно извиняясь, отвечает Юри. — Рано делать какие-либо прогнозы, не правда ли? Но, — Юри неожиданно морщится, словно что-то припомнив, — не волнуйтесь, мистер Никифоров от меня в любом случае никуда не денется. Я держу у себя в заложниках его собаку. «И сердце впридачу», — невольно думается Виктору, который понял, что оно есть, только тогда, когда его наглым образом отобрали. По окончании Чемпионата Юри стоит на пьедестале, демонстрируя серебряную медаль, а рядом с ним, сверкая неестественно белоснежной улыбкой, возвышается Леруа, который еще с ФГП балансирует на самом крае и в любой момент рухнет в пропасть. Алтын, получивший бронзу, с невозмутимым видом глядит прямо перед собой и кажется единственным здравомыслящим человеком во всей этой вакханалии — Виктор безумно завидует ему и дивится тому, как такую скалу жизнь свела с неизменно горящим по поводу и без Плисецким. Позже, в номере, Виктор позволяет Юри вбиваться в себя медленно и от того мучительно, стонет под ним без передышки и думает о том, что у них с Юри никогда ничего не было и не будет нормально. Они ни разу не обсуждали характер своих отношений, за исключением того неловкого разговора на берегу моря в Хасецу, когда и отношений никаких толком не было — сплошной стыд да и только. Значит, Кацуки-кун, тебе нужен просто Виктор-тренер? — будет тебе Виктор-тренер, хорошо, замечательно, заебись. И ничего, что Виктор-тренер тебя лапает, постоянно делает недвусмысленные намеки, смотрит с болезненным восхищением, которое замечает каждый кроме тебя, идиота кусок, и по пьяни признается в любви — это же Никифоров, он гений, да еще русский — хуле ему вести себя подобающе. Они все в России пришибленные, у них климат не ахти и экономика в жопе. И ничего, что он засасывает тебя прилюдно, этот чертов эксгибиционист, виснет на тебе, как распутная девка, ночью делает крышесносный минет, во время которого постыдно спускает в штаны, а во сне обнимает крепко, оплетая конечностями — ну мало ли, вот захотелось человеку экзотики, зачем об этом лишний раз распространяться, и так все ясно. А потом эти кольца в Барселоне, от которых у Виктора окончательно снесло крышу. Ты это серьезно сейчас, Юри? Талисманы, значит, да? Ну давай, Виктор не против, он уже привык к многочисленным эвфемизмам и иносказаниям, связавшись с тобой. Но истина такова: это обручальные кольца. Золотые, грубые, некрасивые обручальные кольца, которыми они обменялись прямо у церкви, под католические, мать его, пения. Хотел золото, Никифоров? Получи и распишись. А потом эти посиделки в ресторане с другими фигуристами и ляп про свадьбу. С кем не бывает, Никифоров, но ты там держись. И с тех пор, в принципе, вопрос остается открытым: что происходит между ними? Они действительно поженятся? Они вообще кто друг другу? Живут вместе, тренируются вместе, ебутся, прости господи, вместе — это да, не отрицаем. Но что будет дальше? Виктор так любит, любит безнадежно и жалко — первая настоящая любовь на третьем десятке жизни, как никак, — что ему и не надо конкретики. Ладно. Ему очень-очень надо конкретики. Но поговорить с Юри никак не получается, потому что тот моментально закрывается, прячется за маской японской безмятежности, улыбается мягко и никак не комментирует происходящее между ними. Он, наверное, в силу своего японского менталитета думает, что и так понятно, что между ними все ебать как серьезно, но не осознает, что Виктору в силу менталитета русского требуются пояснения — желательно вслух, желательно английскими словами, а не четвертными сальховами на льду в конце программы и вежливыми улыбками во время разговоров знакомых и журналистов про свадьбу. Такие дела. Но ладно с этим. Черт его. Но тот факт, что Юри плохо, что он нервничает и тревожится без остановок и мучается от панических атак, но скрывает это, не дает Виктору спать. Юри, давай сходим к психотерапевту? — нет, все в порядке, спасибо, Виктор. Юри, хочешь поговорить об этом? — о чем поговорить, Виктор, все же нормально, ты чего. Юри, ты можешь поделиться со мной чем угодно, знаешь? — конечно, Виктор, спасибо. Спасибо, понимаете? Он постоянно благодарит за обыденные знаки внимания, словно не верит, что заслуживает их; заслуживает Виктора. Юри, ты придурок, каких еще поискать. На Чемпионат Европы Виктор прибывает во взвинченном состоянии, постоянно думает о Юри, который приехал вместе с ним для поддержки и теперь болтает то с Милой, то с удивительно добродушным Плисецким — и это не мешает ему откатать как боженьке и заработать первое серебро за последние пять лет. Золото у него все же вырывает Плисецкий с разницей в ноль целых пятнадцать сотых балла. — Теперь у вас и медали парные, — смеется Мила по-доброму, обнимая Виктора. — Это так романтично! — Совсем разомлел на вольных хлебах! — орет Яков больше для виду — как-никак золото досталось своему. Юрка довольно лыбится и даже не перебивает Лилию, со скрупулёзностью, достойной бывшей примы, объясняющей ему, где он все же умудрился налажать. Юри же, невероятный, серьезный, непредсказуемый Юри, в котором черти водятся, лишь вздыхает и небрежно поправляет медаль на груди Виктора. Виктор готов поклясться своими коньками, что он злится.