Пожалуйста, хватит

Впервые ступив на лёд и сделав несколько робких движений, Юри осознал, ради чего должен жить. Юри было пять — это тот возраст, когда весь мир наваливается штормовой волною во всей своей полноте, и ты начинаешь захлёбываться красками, звуками, запахами, начинаешь не просто смотреть и осязать, но видеть и чувствовать. Юри было пять, и мама наконец-то отвела его в Ледовый дворец после долгих уговоров Минако, настаивающей на необходимости воплотить редкую выносливость и естественный шарм мальчика в фигурном катании. «Он будет сиять», — любила повторять легендарная балерина после третьей чашки саке, особенно усердно растягивая «я» и, впрочем, как думается Юри сейчас, не особо веря в свои хмельные слова. Юри было пять — он подолгу смотрел наверх, в самые небеса, так подолгу, что солнце слепило ему глаза и он невольно щурился, улыбался, а дни тем временем текли журчащим потоком к самыми низам, не предвещая ничего плохого. Все казалось невероятным и необъяснимым, и Юри, будучи в целом тихим и застенчивым ребенком, постоянно и крайне настойчиво задавал окружающим вопросы обо всем вокруг (почему сегодня небо синее? почему сакура не цветет круглый год? — это же так красиво! почему ты не носишь юбки, папа? — Мари же носит!). Но самым удивительным явлением для Юри стал балетный станок в студии Минако-сенсей, а затем — Ледовый дворец, олицетворяющий красоту и незыблемость мира вокруг. Впервые ступив на лёд и сделав несколько робких движений, Юри осознал: каток заменит ему всё. Счастливая улыбка до ушей, взмахи руками, шероховатое скольжение — и он падает, больно ушибает правую коленку, и его улыбка сползает на ладошки какой-то старшей девчонки, стремительно подъехавшей помочь ему. — Эй-эй, всё хорошо, — торопливо заверяет она и подаёт ему руку, помогая подняться. — Это всегда случается, когда только-только встаешь на лёд. Не расстраивайся, хорошо? Юри недоверчиво кивает, поправляя задравшуюся тёплую кофточку, скрывающую небольшой животик, и бормочет слова благодарности — всё как учила мама, — но девочка не спешит прощаться. — Меня зовут Ёсида Юко, но ты можешь звать меня Ю-чан. Хочешь, я буду помогать тебе? — предлагает она, и Юри, на самом деле до чёртиков боясь незнакомых людей — особенно детей, — торопливо соглашается, потому что понимает: это место станет — уже стало — его домом. Юри не просто нравилось кататься — он испытывал подлинную эйфорию лишь от одной мысли о льде. Катаясь, он словно сам превращался в лёд — застывшую консистенцию гармонии и природной красоты, обжигающую своим холодом и величием. Юри исполняется шесть, семь, восемь — начинаются самые первые, местные соревнования, на которых он, дрожа от волнения и запарывая свои обыкновенно удачные прыжки, неосознанно очаровывает зрителей и судей великолепным чувством ритма и выносливостью. «Этого юного фигуриста ждет большое будущее», — проносится по всей Японии, тем временем как Юри исполняется десять и он впервые видит его: происходит иллюминация. Старенький телевизор с вечными помехами в гардеробной; угрюмый Нишигори на краю расшатанной скамейки, с тоской глядящий на Юко; Юко, нетерпеливо подпрыгивающая на месте, сжимает ладошку Юри в своих руках; и Юри впервые видит его. — Виктор Никифоров, — завороженно ахает Юко прямо ему в ухо. — Это он в третий раз подряд занимает первое место в юношеском турнире, Юри! Ты только посмотри на него! И Юри смотрит — во все глаза смотрит. Смотрит, как развеваются светлые волосы юноши в движении, как гибок его стан, как плавны его скольжения. Юри еще не знает, что представляет собой истинное произведение искусства — на первой в своей жизни художественной выставке он побывает лишь в восемнадцать, когда переедет тренироваться в Детройт (и это будет Моне, которого Юри, к сожалению, не поймет), — но он готов поклясться в том, что катание Виктора Никифорова — сам Виктор Никифоров — превосходит всё виденное им до этого. — Когда-нибудь и ты будешь соревноваться с ним на одном льду, Юри-кун! — восклицает Юко, приобнимая друга за плечи, и Юри верит, действительно верит ей. Впервые увидев Виктора и его знаменитую юношескую произвольную программу, Юри осознал, ради чего (кого) должен жить: стать подобным Виктору; стать лучше Виктора; (узнать Виктора). И теперь, когда Юри знает Виктора и готовится соревноваться с ним на Чемпионате мира, все кажется таким хрупким и непрочным, таким недопустимым и неправильным, таким… Надломленным. Теперь Юри знает Виктора. Знает, что он забавно сопит во сне и пускает слюни на подушку, знает, что у него действительно шило в заднице и энергии хватает на двоих, знает, что он всегда просыпается ровно на полчаса раньше будильника и иногда, когда ему особенно — как это по-русски? — tosklivo, курит на балконе, наполовину вывалившись из окна. Знает, что Виктор был одинок в своей гениальности, в своей любви ко льду, и никого не подпускал к себе достаточно близко (но потом появился он — Юри). Знает, что Виктор — в сущности, взрослый ребенок, у которого к концу третьего десятка только начинаются подростковые кризисы — вот он и спелся с Юрио. А еще Юри знает — хотя и предпочитает лишний раз не напоминать себе об этом, — что Виктор с ума по нему сходит, принимая колебания воды на поверхности за глубинное клокотанье. Юри чувствует себя диковинной статуэткой, с которой будут смахивать пыль лишь первые три недели после покупки на аукционе за баснословные деньги, а затем оставят пылиться в самом углу и изредка будут показывать гостям: «Посмотри, Димон, какие формы! Нехило я за них отвалил, ага?». Юри чувствует себя одной из гравюр Кацусики Хокусая, завезенной в Музей изобразительных искусств имени Пушкина, на которую приходят поглазеть русские, совершенно не разбирающиеся не то что в японской живописи XIX века — в искусстве в целом. Юри чувствует, что Виктор смотрит на него так же, как люди смотрят на извержение вулкана, на закрывающие небо штормовые тучи, на половодье рек и заживо горящих людей во время холокоста: ему страшно, но он не может оторвать взгляда. Юри тоже страшно, потому что он даже не представляет, когда вулкан проснется, набегут тучи, река выйдет из своих берегов, а в плененных людей, облитых керосином, бросят горящую спичку — правда, не представляет. — Юри, — Виктор игриво пихает его локтем в плечо, — сделай лицо попроще и прижмись ко мне как можно ближе. Нас снимают. — Ох, — только и выдыхает Юри, послушно приобнимая Виктора за талию и притягивая к себе. — Тебе не кажется, что это слишком?.. — Попахивает фансервисом? Возможно. Можно еще показать наши кольца, если мы действительно планируем взорвать Твиттер. И да, в кисс-энд-край я поцелую… Твой конек, разумеется. Улыбнись! Юри лишь закатывает глаза на это, а Виктор аккуратно, красиво смеется на камеру — раздаются торопливые вспышки, и Юри невольно думается, что это будет очередная фотография из серии «Красавица и чудовище мужского одиночного фигурного катания» — кто есть красавица, а кто чудовище в представлении журналистов, догадаться несложно. Утомительная пресс-конференция наконец-то подошла к концу, но никто не отменял фотосессию, которую Юри ненавидит всеми фибрами своей души. Стой и позируй с приклеенной улыбкой на лице, но при этом не будь фальшивкой или — еще хуже — деревянным истуканом (у Юри получается лишь неловкая, зыбкая полуулыбка). До короткой программы Чемпионата четырех континентов осталось два часа. Вокруг — суета и шум. Виктор ощутимо надавливает на плечи Юри, помогая ему растягивать мышцы спины, и осторожно замечает: — Ты сегодня задумчивей, чем обычно. Мне стоит переживать? — Нет, — честно отвечает Юри, потому что впервые за долгое время не видит в этом проблемы. Он сосредоточен, сконцентрирован и максимально собран. Юри ушел в себя и не видит необходимости возвращаться в сомнительное «здесь и сейчас». — Хорошо, — Виктор ласково поглаживает выступающие косточки его плеч и, помедлив, все же убирает руки. — Это очень хорошо. Воды? — Spasibo, — Юри с жадностью присасывается к горлышку бутылки и вытирает выступающий пот со лба. — Пойду на каток? — А ты точно хорошо разогрелся? — уточняет Виктор, забирая из рук Юри бутылку — их пальцы мимолетно соприкасаются, сверкая золотом. — Думаю, да. Не суетись так, ладно? Виктор лишь сардонически усмехается. — Как я могу не суетиться, Юри? — отвечает он, слегка запнувшись. — Я же твой тренер. — Раньше такой проблемы у тебя не было. Раньше… — Я вел себя как последний мудак. Да и сейчас иногда тоже, говоря откровенно. — Да, — выдыхает Юри, слегка улыбнувшись. — Но совсем немного, Виктор. Не переживай из-за этого. — Конечно, — и лицо Виктора разрезает кривая улыбка. Полтора часа. Юри неторопливо откатывает дорожку из середины короткой программы, близоруко глядя вперед, пока Виктор о чем-то переговаривается с Алтыном у самого бортика, внушительно положив руку тому на плечо, и думает: эрос как концепция успел изжить себя. Эрос — это слишком поверхностно, шлифованно, однобоко. Эрос Юри — это пьяные танцы на шесте, неумелое танго на двоих, быстрые поцелуи только в уголки губ за углом — словно клюнули, легкое касание к тонкой талии и горячее дыхание прямо в раскрасневшееся лицо. Эрос Юри — это на удивление удачная попытка завоевать Виктора, оказавшегося таким падким на неопытность и неловкость. Но теперь всё это в прошлом. Виктор завоеван, завоеван неосознанно и как-то случайно, сексуального и жизненного опыта прибавилось, а неловкость среди русских как-то не прижилась. И теперь Юри не видит необходимости вытаскивать из себя то, чего уже нет (и, наверное, не было). Поэтому он решает для себя сосредоточиться на технике — благо, он наконец-то может позволить себе это. Техника Юри, к слову, значительно улучшилась. Он не знает, в чем причина — то ли бесконечные тренировки принесли свои плоды, то ли Виктор набрался опыта и стал объяснять по-человечески, а не «вот я сейчас сделаю эту khuynyu, а ты потом повтори», а может, редкие, но от этого еще более ценные указания Фельцмана сделали свое темное дело — Юри не знает. Но видимо, фигурист из него получился не такой безнадежный, как ему казалось всего лишь год назад. Юри делает четвертной сальхов, вызывая визг трибун, и ловит на себе внимательный взгляд голубых глаз. Леруа же наворачивается с тулупа, и Алтын, уже прекративший разговор с Виктором, тихонечко, почти незаметно и явно довольно хмыкает в кулак. Час. Виктор трещит без умолку, смеется над чем-то, понятным ему одному, и кидается в Юри принесенными с собой зелеными яблоками, намеренно промахиваясь. — Черт, и снова мимо! — стонет он, сокрушенно пряча лицо в ладони. — Как тебе удается избежать моих яблок? Юри лишь хмыкает и, когда Виктор кидает очередной фрукт, ловит его и с чувством внутреннего превосходства вгрызается в сочную мякоть — кислый сок стекает в уголки губ; слегка щиплет. — Вау, — выдыхает Виктор, зачарованно глядя на губы Юри. — Один-один, zolottse. — Когда ты говоришь zolottse, становится просто неприличным получить что-то, кроме него, знаешь. — На то и рассчитано, — Виктор игриво подмигивает и присаживается на скамейку рядом. — К тому же, я целую только золото… — Фетишист, — смеется Юри легко-легко, внутренне натягиваясь струною, и быстро целует Виктора в почему-то сладкие губы. Виктор улыбается в поцелуе и мягко притягивает Юри за шею ближе. — Не волнуйся, — говорит он тихо, потираясь носом о покрасневшую скулу. — На данный момент ты один из лучших фигуристов мира. Но не хочется ли тебе сместить меня с многолетнего пьедестала, мм? А уделать Юрио, которому еще и шестнадцати нет, а он уже зажрался? Подумай об этом, Юри. Ведь у тебя есть все шансы. — Твои способы мотивировать меня поражают, — честно признается Юри, запуская пятерню в шелковистые волосы Виктора. — Ты ведь прекрасно знаешь, как я мечтал разделить с тобой лед с самого детства, и поэтому трясешь этой перспективой передо мной как красной тряпкой перед быком. — Кстати, говоря о красных тряпках… На следующий сезон мы можем сделать твой костюм для короткой программы красным. Но нет, подожди! — не таким вот слепящим и вульгарным, как ты себе уже представил, а цвета выдержанного бордового вина. Тебе пойдет, Юуууури… Пять минут. Юри делает глубокий вдох и вставляет наушники, слепо нащупывая в кармане олимпийки телефон. Виктор стоит позади, озабоченно просверливая макушку взглядом, и Юри невольно дергается — все очень странно, все очень напряженно, все очень хрупко, и он не представляет, что с этим делать. «Главное, — напоминает себе Юри с убежденностью террориста-смертника, — сосредоточиться на программе и достойно откатать ее. Разве это так сложно?» — И плевать, что откатывает он сегодня последним. Если бомбанет, так хотя бы в конце. Когда Юри был маленьким, Мари часто говорила ему: «Не думай так много, Юри. Просто созерцай». И сейчас, сейчас Юри почти не думает. Напротив, он отстранённо осматривается вокруг, пока в наушниках играет очередная попсовая песня Бейонсе, и замечает: спокойного как смерть Отабека, с призрачной улыбкой отвечающего на чье-то сообщение; наигранно жизнерадостного Джей-Джея, стоящего в обнимку с младшей сестрёнкой, которая, насколько помнит Юри, на данный момент фаворит среди юниоров; группку других фигуристов, которых Юри обыкновенно не замечал и сейчас словно видит впервые; хмурого Виктора в своем коричневом пальто поверх белоснежной рубашки, до сих пор не сводящего с него глаз. И Юри улыбается ему светло и расслабленно, сигнализируя: полный порядок, товарищ Никифоров. Виктор вздыхает и отвечает вымученной улыбкой. Видимо, что-то говорит наподобие «люблю тебя» или «ты сможешь», но Юри, разумеется, не слышит. Он прикрывает веки и считает до тринадцати. Струна внутри натянулась, готовая в любой момент издать всхлипывающий звук под давлением смычка. Время вышло. По результатам короткой Юри располагается на третьем месте, ожидаемо уступая Леруа и Алтыну. Виктор, казалось бы, не берет этот факт во внимание и крепко-крепко обнимает его в кисс-энд-край, тряся из стороны в сторону словно игрушечного. — Горжусь тобой, — шепчет этим же вечером он в номере прежде, чем опуститься ниже и взять в рот. Юри стонет, извиваясь всем телом, и помутневшим взглядом гипнотизирует потолок, думая, что там определенно есть трещины, просто он, такой близорукий и оттого бесполезный, ни черта не видит. Утром, перед произвольной, Юри звонит в Ю-Топию и, выслушивая пожелания удачи от родных и близких, невольно рассматривает Виктора, высушивающего волосы полотенцем возле зеркала и напевающего себе под нос какую-то русскую песню. Он правда не понимает, за что ему досталось такое несносное счастье. Виктору подошел бы кто-нибудь другой: более успешный, более открытый, более нормальный. Юри же — ходячая катастрофа, полное недоразумение, попавший в изысканное блюдо волос, жвачка на подошве ботинок от Louis Vuitton, незаконченная и разорванная в порыве гнева картина, недописанная симфония, панический крик среди разношерстной толпы. Он ничего не может поделать со своими комплексами и страхами и постоянно перемалывает их, рассматривает так и этак в надежде как-то прикрыть эту срамоту, спрятать ее от чужих глаз подальше. Но Виктор все равно видит и явно не одобряет. Виктор говорит: «надо верить в себя, принимать себя, любить себя, в конце концов, если ты хочешь чего-то достичь в этой жизни». Виктор много чего говорит, на самом деле, и иногда — надо признать это — попадает прямо в точку. Потому что, каким бы балбесом мужчина ни казался, он все же умудрен опытом, в отличие от Юри, и достаточно разбирается в жизни. — Etot gorod slishkom mal dlya tvoyey lyubvi, tak mal dlya tvoyey lyubvi, tak mal dlya tvoyey lyubvi, — неожиданно громко горланит Виктор, и Юри, бормоча в трубку неловкое «Gomen’nasai»* под заливистый смех Юко, не выдерживает и запускает в него подушкой. — Ауч, Юри! — возмущается Виктор, когда подушка залетает ему прямо в голову. — Ты бы мог просто попросить помолчать! — Shikata ga nai**, — лишь пожимает плечами Юри и ойкает, когда Виктор с разбегу запрыгивает на него и начинает лупить все той же подушкой. — Baka! *** В результате Юри выигрывает не золото, а серебро, и этого оказывается достаточно для прохода на Чемпионат Мира. На следующий день они с Виктором сразу улетают в Остраву, где их уже ожидает русская сборная во главе с обыденно недовольным Яковом и возбужденным Плисецким, страстно желающим взять реванш перед Виктором за Национальные. Город оказывается солнечным, приветливым и очень уютным, и Юри начинает ориентироваться в нем быстрее, чем Виктор. Они за один день осматривают главные достопримечательности в компании Юрия и Милы, бесстыдно навязавшихся к ним, а позже сидят в небольшом ресторанчике с элегантно сервированным греческим салатом и скромными чашками пахучего чая. Лишь Юра рискнул нарушить режим — у него горячий шоколад с маршмеллоу, выпрошенный криками и мольбами у непонятно кого (скорее всего, у Виктора, как самого старшего). — Скажете Якову — глаза выцарапаю. Поняли? — выплевывает он, зыркая огромными зелеными глазищами преимущественно в сторону Никифорова. — Конечно, kotenochek, — мурлычет Виктор в ответ, умильно глядя на Юру. — Этот kotenochek через два дня надерет тебе зад, — усмехается Мила, делая глоток из своей чашки под яростное поддакивание Плисецкого. — Точнее так: подерет тебе зад. Когтями. Юра моментально пунцовеет, и Виктор, больше не в силах выносить всего этого, прыскает Юри в плечо. — Да вы, — задыхается Юра в праведном возмущении, тряся свою кружку так, что содержимое выливается за края, — совсем уже okhuyeli, blyat'?! Нахуй идите оба, поняли? А тебе, Никифоров, пусть Кацуки твой жопу дерет, потащишься ведь от этого, petukh krashennyy. Tvari. — Drozhashchiye? — не выдерживает Никифоров и на пару с Милой заливается громким смехом. — Когда ты успел прочитать «Преступление и наказание», Юрочка? — спрашивает Мила, все еще продолжая смеяться. — Мне не надо читать Достоевского, потому что моя жизнь и так сплошное преступление и наказание, — бормочет Юра раздосадованно и по-детски надувает щечки. — А я люблю Достоевского, — неожиданно замечает Юри, намеренно отвлекая внимание от смущенного тезки. — Куросава-сан снял фильм, основанный на его романе «Идиот». Ты смотрела, Мила? — Конееечно, — тянет девушка шутливо. — Обожаю японский кинематограф. — Серьезно? — удивляется Юри, и Виктор слишком громко шепчет ему на ухо: — Нет. — Прости, — улыбается Мила ни капли не виновато и уводит разговор в сторону Сары, которая буквально выхватила у нее золото на ФГП, обойдя всего лишь на ноль целых двадцать четыре сотых балла. Позже, по пути в отель, Виктор оживленно болтает о чем-то с Милой, переходя с английского на русский, тем временем как Юри и Плисецкий плетутся сзади, наслаждаясь блаженным покоем. Юри хочется побыстрее встать под горячую воду и смыть с себя этот день и липкие, такие гадкие переживания, пробуждающиеся в его голове после недолгой спячки, и он уже готов возвести очки к небу и воскликнуть: «Ками-сама, пожалуйста, давай сегодня без этого», — но вряд ли его кто-то услышит. — Эй, Кацуки, — начинает Плисецкий неуверенно, поравнявшись с Юри. — Ну это, аригато тебе и все такое. — За что? — удивляется Юри, повернувшись к нему лицом. Плисецкий болезненно красный в теплом свете уличных фонарей. — За то, что из неловкой ситуации выручил. Эти идиоты рано или поздно в могилу меня сведут, оба на голову ебанутые и искренне довольны этим. — А, ты про это, — кивает Юри. — Не стоит благодарить, Юрий. — Ты мне только скажи, — продолжает Плисецкий, — как ты его терпишь? Виктор же не человек, а сплошной pizdets — ты и то со своими японскими заморочками нормальнее кажешься. — Я, — Юри медлит, не зная, стоит ли говорить это, тем более Юрию, — я люблю его. А когда любишь, недостатки блекнут. Это так работает, насколько я знаю. — Понятно, — Плисецкий вздыхает и чешет затылок. — А ты-то сам нормально? Вот это вот повторялось с тобой? — Панические атаки? — уточняет Юри и, получая в ответ кивок, отвечает: — Нет. Нет, ведь Юрио необязательно знать о том, что сегодня утром Юри не мог выйти из ванной комнаты, потому что иррационально боялся обвала стен за ее пределами, и Виктор, настойчиво стучавшийся в дверь, заверял его, заслышав всхлипы, что нет никакой нужды дрочить себе самому, когда есть он, «пятикратный чемпион мира в удовлетворении одного японского красавчика». — Круто, — Юрий моментально расслабляется и даже начинает улыбаться. — В таком случае для меня будет честью уделать тебя на Чемпионате мира, Кацудон. — Могу сказать то же самое, Юрий. Но сначала с Виктором справься. — О, считай, что этот старпер уже вне игры. Хотя программы у него в этом году не без изюму. А тема-то какая заумная: фаундин сэнс. — Нет, Юрий. «Мэйкин сэнс». — Да какая разница? Программы у Виктора в этом сезоне действительно бесподобны, на уровне «Stay close to me». Особенно учитывая тот факт, что свои короткую и произвольную Виктор создал буквально на коленке (коленях), занятый в большей степени Юри (его возбуждением). Хотя — Юри прекрасно знает это, — Виктор придумывал что-то подобное еще в Хасецу, обыкновенно по утрам, ведь Юри на утренние тренировки нещадно опаздывал — полуночные лазания в интернетах и все такое. Согласно замыслу Виктора (насколько Юри его понял — Виктор отказался что-либо объяснять, загадочно улыбнувшись), в короткой программе преобладают чувства потерянности, одиночества, бессмысленности и бесцельности происходящего. Виктор мечется, поначалу оставаясь внешне спокойным и невозмутимым, но постепенно срывает с себя все маски в попытках зацепиться за что-то в этом мире и найти свой смысл, в котором можно будет укрыться, но вокруг нет ничего, кроме пустых страстей и напрасной суеты. Заканчивается программа, по меткому выражению Плисецкого, «драматичным Никифоровым в pizdastradatel’noy позе». Но если короткая программа получилась отличной, то произвольная — великолепной и перехватывающей дыхание. В ней было все, необходимое для победы: драматизм, накал, эмоциональная динамика, искренность и главное — любовь; любовь безграничная и необъятная, составляющая весь смысл человеческой жизни. Именно она накладывает на человека чары и бросает его среди океана чувств без спасательного жилета. Именно так, оказывается, чувствует себя Виктор, любя Юри. Пока в первый день Чемпионата Европы Виктор готовится к выходу, облаченный в свой простой, но невероятно элегантный костюм — белоснежную, почти что прозрачную блузку, расстегнутую на три пуговицы, и серо-голубые брюки, обтягивающие тонкие, но сильные ноги, — Юри сходит с ума от предвкушения и изливает свои восторги Миле, которая откатала короткую вчера и на данный момент находится на первом месте. Крис, оказавшийся поблизости и по привычке цапнувший Юри за задницу при первой же встрече, с радостью присоединяется к его фанатским излияниям. — Прямо настоящая русская зима, — в восхищении замечает он. — Ему бы сейчас под Вивальди накатывать среди сугробов и метели на Красной площади, а не вот это вот все. — Открытые катки — отстой, — тоном знатока вещает Мила. — Особенно в России. — Вас послушай, так там вообще никакой жизни нет, — усмехается Крис и уточняет у Юри: — Или эти русские действительно не врут нам? Как иностранец на их территории, мой сладкий, ты просто обязан поведать мне правду. — Эм, — Юри невольно медлит, — даже не знаю. Нормально там. Я же все еще жив. Крис и Мила начинают смеяться, вцепившись друг в друга, и Юри невольно вжимает голову в плечи и немного краснеет. Разве он что-то не так сказал? — Я его обожаю! — восклицает Бабичева, моментально втягивая Юри в свои объятия. — Он невероятный, правда? — Правда-правда, — соглашается Джакометти, улыбаясь тонко и понимающе. — Виктору следует беречь такое сокровище, а то уведут в любой момент и не подумают возвращать. Я вот и уведу. Ты же не против, Юри? — Ничего личного, Крис, но я не вынесу твоего французского акцента на постоянной основе, — улыбается Юри, нервно хрустя пальцами рук за спиной. — А русский, значит, ты выносишь, да? А еще говоришь, что ничего личного. — Это же Никифоров, — объясняет Мила, — Юри от него все стерпит. «Не то чтобы все», — хочется возразить Юри, потому что это неправда, и он далек от типичного образа русской жены, прощающей своему непутевому мужу каждую выходку. Однако он не делает этого, не успевает сделать, потому что Виктор выходит на лед и начинает творить волшебство. Юри зачарованно смотрит на катание Виктора и вспоминает тот старенький телевизор с помехами в раздевалке Ледового дворца в Хасецу, вспоминает маленькую Юко, восторженно ахающую ему на ушко, вспоминает Виктора с длинными волосами, собранными в высокий хвост и его возвышенно-одухотворенный лик, так мало соответствующий действительности. Вспоминает тот момент, когда в его жизни произошла судьбоносная иллюминация, и быстро смахивает слезу с уголка глаз. Виктор прекрасен. Юри готов отдать ему свое кровоточащее сердце, самолично достав из грудной клетки. Виктор широко улыбается и радостно машет трибунам, пока на каток летят цветы и игрушечные пудели. Юри замечает букет белоснежных роз и вздрагивает, когда насчитывает четырнадцать штук — возможно, он просто пересчитал или недосчитал одну, такое очень часто бывает с ним. Покинув каток, Виктор первым делом летит в объятия Юри, улыбается ему в шею и заливисто смеется на сбивчивую, но такую искреннюю похвалу, а затем убегает к Фельцману в кисс-энд-край. Оглашают баллы Виктора — к концу первого дня он ожидаемо лидирует. — А давайте я тоже буду посвящать программы своему возлюбленному олуху, авось что-то да выйдет, — сквозь зубы бормочет раздраженный Плисецкий, отставший от Виктора на ничтожное количество баллов. — У тебя есть шанс вырвать золото завтра, — пытается подбодрить его Юри. — Именно, — встревает Мила, как всегда оказавшаяся где-то поблизости. — А в следующем сезоне можешь поставить короткую под «За тебя калым отдам, душу дьяволу продам». Гарантирую: судьи оценят твой публичный камин-аут. — Zavali, baba, a, это вот вообще не смешно. А с золотом Никифоров в любом случае обломится — обручального кольца ему по горло хватит. И Юрий не соврал: на пьедестале возвышался именно он, на более нижних же ступенях стояли Виктор и Крис, несколько сконфуженные таким поворотом событий. Виктор откатал безупречно (как будто он умеет иначе). Ни единой осечки, полное попадание в ритм, идеально сбалансированная скорость, коронный квад с четвертным сальховом в самом конце и невероятно высокие прыжки, на которых каждый невольно затаивал дыхание. Но Виктор был чем-то ощутимо встревожен, что не могло остаться незамеченным; невзирая на то, что он вел себя как обычно — смеялся так же заразительно, шутил так же пошло, таскался с места на место так же стремительно, — на льду все его истинные эмоции выходили наружу и моментально впитывались восприимчивыми зрителями. А он был встревожен и взвинчен, и Юри понимает: дело в нем. Пятнадцатилетний Плисецкий оказался проворнее не только на ноль целых пятнадцать сотых балла, но и на эмоциональную составляющую — его произвольная получилась триумфальной и победоносной, программа же Виктора — кричащей от бессилия и еле сдерживаемого отчаяния, когда подразумевалось абсолютно иное; это понимают все. — Не золотая, но я старался, — неловко улыбается Виктор, безрезультатно пытаясь сдуть взмокшую челку со лба. — Что скажешь, Юри? Юри вздыхает тяжко и невольно поправляет серебро на его груди. — Целовать не буду, — бормочет он, и Виктор облегченно смеется, втягивая его в свои крепкие объятия. Юри пытается не думать о том, что он виноват в столь зыбком состоянии Виктора, который далеко не первую неделю находится на грани истерии. (Не получается.)