***
Отабек сосредоточенно листал один из тех старых журнальчиков, в которых для него не было уже ничего нового, просто из необходимости занять себя чем-то. Время от времени он напряженно поглядывал в окно. Ждал. Юра уехал всего полчаса назад, поэтому надеяться на его возвращение так скоро бессмысленно. Интуиция редко подводила Отабека. Он чувствовал, что вскоре на его пороге окажется неприятный гость. Интуиция не подвела Отабека и в этот раз. Раздался стук в дверь, и на пороге Отабек увидел Николая Плисецкого. Тот, игнорируя всякое приличие, прошел в дом так свободно, словно он был его собственностью. Пройдясь по комнатам, медленно, будто отмеряя каждый шаг, он внимательно осмотрел все вокруг. — Юры тут нет, — предупредил вопрос Отабек, сложив руки на груди. Плисецкий взглянул на Отабека с таким подозрением, словно слова парня казались неправдоподобными, а его внук точно спрятался где-нибудь, например в шкафу. — Уехал. Полчаса назад, — заверил Отабек, и тогда мужчина выдохнул недовольное «понятно». — Впрочем, я не за этим сюда перся, — начал Николай. — Я, надеюсь, ты понимаешь, зачем? — Догадываюсь… Мужчина протянул руку вперед. — Ключи от машины, форма и оружие не забудь. Отабек медлил, сверля спокойным взглядом мозолистую руку мужчины. — Я предупреждал. Я, кажется, четко тебе все объяснил. Никаких отношений с моим внуком. Можешь забыть об Отряде. Больше ты никогда не будешь носить на руке голубую повязку. — Хорошо, — Отабек отлучился в другую комнату и вернулся уже с заготовленными заранее вещами. Он знал, что так произойдет, и не собирался умолять Николая оставить его. Отряд был для него словно семья, но он не станет унижаться ни перед кем, чтобы задержаться в нем. Да и очевидно — никакие мольбы не склонят Николая. В плане гордости и упертости этому мужчине не было равных. Возможно, благодаря этому он и был таким, каким сейчас стоит перед Отабеком — сильным мужчиной, обладающим огромным влиянием среди всего населения городка. Плисецкий осмотрел вещи. — Очень жаль, что из-за подобных глупостей мне приходится выгонять тебя. Если бы ты послушался меня, мы бы оба выиграли. — Я бы не выиграл ничего. Я проиграл с того самого момента, когда послушал вас… Плисецкий недовольно выдохнул. По его лицу было понятно — он воспринимает Отабека не более, чем глупого мальчишку. — Когда-то я ценил тебя, как солдата, но… это время прошло. Подумай о том, что ты потерял, как последний идиот, противясь моей воли. — Уходите… — Отабек подошел к двери открыл ее и сложив руки на груди, занял выжидающую позицию. — Скажи спасибо — от меня в городе никто не узнает настоящую причину твоего исключения. — Это не делает мне одолжения. Это не волнует меня. Это важно лишь для вашего статуса. Я всегда был бастардом, и моя репутация никогда ничего не стоила. Николай в удивлении поднял вверх густые брови. Бастард? Отабек использовал это странное слово, но он так точно передавало суть. Алан Леруа был женат дважды. Первый брак принес ему чудесного сына — Жан-Жака. Мать его была так же хорошей женщиной, но слишком рано скончалась от болезни. Алан женился во второй раз, однако вторая жена мистера Леруа по работе часто бывала в командировках, и оказалось, что не была особо верна своему супругу. Даже наличие маленького ребенка, Жан-Жака, который и не был ей родным, но ответственность, за которого она стала нести, не мешало ей крутить интрижки в разных уголках планеты. После одной из поездок в Казахстан оказалось, что она беременная. Мистер Леруа был охвачен вполне естественной яростью. Для него это был очень ответственный период в жизни — он только стал членом в совете. Шум бы помешал ему утвердиться на своей должности, поэтому он принял решение позволить женщине остаться в семье, родить и воспитывать ребенка в Роартоне. Ребенок рос в семье Леруа вместе с Жан-Жаком, но кроме матери никто не относился к нему как к полноправному члену. Ни отчим, ни названный брат. И несмотря на все потрясающие качества этого парня в качестве солдата ОД, Николай относился к Отабеку с подозрением. Отабек напоминал ему о собственной дочери, которая по глупости выскочила за вечно пьющего несостоявшегося актера, взяла фамилию Никифорова и родила никому не нужного, ни ей, ни этому пьянице, ребенка — Виктора. «И Отабек — еще одно подтверждение того, что от глупых женщин рождаются глупые дети», — подумал Плисецкий и покинул маленький белый домик Отабека.***
Злость продолжала буравить Николая изнутри на протяжении всего пути до фермы. До того, как вернуться в дом, он выкурил еще три сигареты, прежде чем смог хоть немного умерить свой пыл. Войдя в дом, он замер на месте, прислушиваясь к какому-то шуму со второго этажа. Из комнаты Юры доносилась неестественная возня. Зайдя в нее, Николай увидел, как Юра выворачивал вещи из своего шкафа на кровать. Признаться, большая часть его вещей зачастую и так была разбросана по комнате, иногда они вываливались из шкафа сами по себе, но никогда раньше Юра сам не опустошал шкаф таким образом. Среди всего этого хаоса мужчина заметил сумку, которая уже была наполовину набита, и напрягся. — Как это понимать? Не оборачиваясь, Юра продолжал напихивать сумку. — Я переезжаю. — Куда? — К Отабеку. — Что за глупости? Это переходит все границы, Юра… Юра замер на месте и обернувшись, внимательно уставился на своего деда. — Все границы были пересечены, когда ты решил вмешаться в мою личную жизнь. Я не хочу видеть тебя и находиться с тобой в одном доме. С этого дня я буду жить у Отабека. Юра заметил в руках деда вещи и тут же понял, кому они принадлежат. Он помрачнел еще сильнее. — Ты выгнал его, не так ли? Мужчина выдержал паузу, пытаясь предугадать реакцию внука. Он был почти что уверен, что Юра может повести себя очень резко, но тот на удивление был спокоен. Настолько, насколько вообще мог быть спокоен Юрий Плисецкий. — Да. И когда ты, наконец, поразмыслишь своими мозгами, ты поймешь, что все это я делаю лишь для твоего блага. — Забудь, — отвернулся Юра. — Вот, можешь и мою забирать. — он сгреб пакет со своей формой. Там так же он оставил кольт. С ним ему было особенно сложно расстаться, но он прекрасно осознавал, от чего отказывается. «Сегодня начинается моя новая жизнь. Мне больше не нужно сражаться с зомби. Больше не нужно бороться с этим миром. Мне не нужен кольт. Он никогда не утешал меня по-настоящему. Никогда так, как это может сделать Отабек…» — Мне больше не нужно это барахло. Знаешь, я понял, мне никогда не нужно было это. Ни оружие, ни форма. Не это делает меня мужчиной. И это никогда бы не сделало меня таким, каким ты хочешь. Потому что я не хочу быть таким человеком. В отличие от тебя мне не нужно это, чтобы чувствовать себя полноценным. Он застегнул сумку, повесил ее на плече, немного покосившись в сторону — она оказалась тяжелее, чем он планировал. Обойдя дедушку, он кинул ему под ноги пакет с формой. Голубая ленточка, выгоревшая на солнце и пожелтевшая от дождливых дежурств, мелькнула среди одежды и оружия. С легкой тоской в глазах Юра посмотрел на нее, а также на темно-бордовый берет, который так ему шел. — Ничего не жду от тебя, лишь надеюсь, что ты поймешь, почему это так важно для меня быть рядом с теми, кого я люблю в независимости от того, какими людьми они являются. Николай, взглянул в спину уходящему внуку, раздраженно выдохнул, ткнул пакет с вещами носком своего сапога и вновь потянулся в карман за сигаретой.***
Пхичиту было сложно оставаться дома. У него совершенно не было настроения. Сил для того, чтобы притворяться для Юри, что все хорошо, у него так же не было. Поэтому он и «сбежал» из дому, под предлогом прогулки. У него и правда не было особых планов. Он больше не надеялся на встречу с Сынгилем. Ему хотелось просто прогуляться, забыв обо всем. Захотелось сходить на кладбище. Старое кладбище, конечно. Это место привлекало своей пустотой, тишиной. Пхичиту так и не удалось побывать там после возвращения в Роартон. Пхичит, по обычаю, принял все меры предосторожности — капюшон на половину лица, и маска — на остальную его часть. Так он выглядел как маньяк или неформал, но, в любом случае, внимания он привлекал меньше, чем зомби. Он не сразу понял, как пробраться на кладбище, поскольку ворота были под замком и цепью. Немного оглядевшись, он заметил брешь в заборе и смог пролезть на ту сторону — территорию кладбища. Там было совершенно пусто, что устраивало Пхичита. Он немного прогулялся среди низких и высоких изваяний из гранита или мрамора, прикоснулся к некоторым из них, в попытке ощутить их холодную грубость, но они остались лишь легким покалыванием в кончиках его пальцев. Сильный ветер трепал его одежду. Да, сегодня была необычайно ветреная погода, и потоки воздуха то и дело стремились сорвать с него капюшон. Ленточки горели привычным лимонно-желтым цветом, разбавляя серость этого тусклого, мрачного места. Пхичит не любил кладбище. Он никогда не любил чувство скорби. Он ненавидел траур и все, что связано с устрашающим образом смерти. Теперь он чувствовал себя заложником всего этого. Поначалу Пхичит хотел найти свою могилу, но сейчас вот резко передумал. Ему было невыносимо смотреть на чужие могилы, а уж на свою — тем более, поэтому он решил закончить свое маленькое путешествие в запретные места и вернуться домой, к Юри, который наверняка переживает. Пхичит выбрался из кладбища и быстро зашагал вниз по крутому спуску дороги. — Что ты делаешь тут? — внезапно раздался чей-то голос. На мгновение он показался Пхичиту настолько холодным, настолько грубым и незнакомым, что он не поверил своим глазам, когда обернулся. Перед ним стоял Сынгиль… Да, это был он, Ли Сынгиль, но его лицо больше не было спокойным и мягким, как раньше. — Кто ты? — спросил Сынгиль, ставя Пхичита в недоумение. — О чем ты? Ты ведь знаешь… — Сними маску. Сними ее и покажи мне свое лицо, — грубо требовал Сынгиль. Пхичит вздрогнул, но подчинился и опустил маску, открывая часть лица. Он догадывался, что происходит. «Он все знает. Уже знает, что я ПЖЧ. Все пропало…» Ли внимательно разглядывал лицо Пхичита. На его собственном лице отразились недоверие, ненависть и страх. Таким его лицо Пхичит видел впервые. Он надеялся, что никогда не увидит его таким. Сынгиль поднес руку к лицу Пхичита, легким касанием провел по щеке. Часть мусса размазалась по его ладони, а в маскировке Пхичита оказалась брешь. Теперь Сынгиль мог разглядеть его настоящий бледный цвет кожи. Губы Сынгиля исказились в гримасе отвращения. — Понятно… Все так и есть. Мне следовало догадаться раньше. А я все думал, идиот… Я был на твоих похоронах, я видел тебя в гробу, я был у твоей могилы во время Восстания. Ты — ПЖЧ. Пхичит испуганно глядел прямо в блестящие черные глаза Сынгиля. В эти маленькие черные врата, вытягивающие из него всю душу. — Да, это так… — И… Как долго ты собирался еще притворяться? Даже в церковь пришел… Ты сумасшедший просто. С какой целью? — С какой целью что? — Ты крутился возле меня. Чего ты добивался все это время? Пхичит невольно улыбнулся, поскольку осознал — его причина была так наивна, так глупа и так ничтожна, что над ней впору было лишь смеяться. — Я… лишь хотел быть тебе другом. И Сынгиль так же зло хохотнул: — Смешно. И как ты думал, я захочу с тобой дружить? Кто в Роартоне захочет дружить с гнилью, как думаешь? Никто. В Роартоне все ненавидят таких как ты. Тебе не следовало появляться здесь, понимаешь? Такому существу как ты вообще не следовало появляться на свет. Пхичит чувствовал, как все его тело подрагивало. Внутри расползался странный холод. Он в последнее время часто испытывал то, что не мог объяснить. Его тело вело себя странно, но он был так подавлен, что не мог беспокоиться еще и за это. Он отчаянно думал, что ответить. Как убедить Сынгиля, в том… в чем? Что ПЖЧ не такие уж и плохие? Но это не так. — Прости, — произнес Пхичит. Он не знал, за что извиняется. Он чувствовал тяжелейший груз вины, словно все преступления и грехи человечества внезапно взвалили на одни лишь его плечи. Он хотел извиниться то ли за факт своего существования, то ли за убийства совершенные им. Просто за то, что он так наивно надеялся понравиться кому-то. — Я не хотел причинять боли кому-либо. Мне очень жаль Сынгиль… — Это уже ничего не изменит. Я был там. Во время Восстания. И я отчетливо помню крики людей и кровь, текущую по дорогам и впитывающуюся в землю. Ты спрашивал меня демоны ли ПЖЧ, и я отвечу тебе правду — да, демоны. Ужаснейшие из демонов, с которыми человечеству случалось столкнуться. Даже не рассчитывай, что когда-нибудь получишь прощение. Вы живы вовсе не по милости божией, а лишь благодаря проискам темных сил. Советую тебе убраться из Роартона или вовсе исчезнуть с лица земли. Так было бы намного лучше. Пхичиту хотелось расплакаться или убежать, но так как он не мог сделать ни то, ни другое, он просто наблюдал, как Сынгиль уходит. Больно. Что-то в его груди не переставало рушиться. С каждой секундой внутри становилось все меньше радости, и все больше всепоглощающей грусти.***
Юри открыл глаза и зажмурился от непривычного яркого света. Ну вот, кажется, он ненадолго задремал, согревшись под одеялом. Виктор все еще был рядом. Он спал, а может лишь выглядел спящим, но не шевелился. Его тело лениво утопало в молочных волнах одеяла. Волосы, словно отлитые из тусклого металла, рассыпались по подушке. Его грудь не шевелилась. Ни единого признака дыхания. Словно труп, каким он и был, но не оживший, а настоящий — Виктор, что лежал в гробу четыре года назад. Тогда жемчужно-блестящий шелк, усыпанный прекрасными цветами, так же обрамлял его остывшее тело. Рука Виктора, которую сжимал Юри, была такой теплой, приятной и мягкой. Совсем как у живого человека. Юри скользнул пальцами немного выше по запястью. Может, это все было сном? Весь этот зомби-апокалипсис, смерть Виктора и Пхичита, смерть родителей. Такой долгий, кошмарный сон… Вот бы прочувствовать под кожей Виктора трепет живого сердца, и вздохнуть от блаженного облегчения. Вот бы… Но, нет. Не было пульса на запястье Виктора, а значит, что этот кошмарный сон продолжался. Близость к Виктору в этот момент порождала в Юри необычные мысли и эмоции. Странно, но, как и тогда, чуть ранее, когда он делал Виктору укол, в Юри вновь проснулась эта потребность в прикосновениях. Юри, против своей воли, вновь и вновь представлял, как касается прохладной кожи Виктора, или как Виктор проводит пальцами по его теплой коже, и от этих мыслей в теле рождалась дрожь, но не от страха или холода, а такая странная, но приятная дрожь. Юри немного приподнялся на локтях. Может, он еще недостаточно проснулся? Потому что этот момент был похож на обрывок сладкого сюрреалистического сна, и он сам будто погружался в его тягучую патоку. Он протянул руку, пальцами легко коснулся щеки Виктора. Провел кончиком пальца вниз, очерчивая дугу — путь слезы каким бы он был, если бы Виктор заплакал. Палец преодолел гладкий холм щеки, задержался на остром обрыве подбородка, прежде чем скатиться вниз по изысканному склону шеи. Палец скользнул по бугорку ключицы и застыл в маленькой четкой впадинке — долинке под ней. Ресницы Виктора дрогнули, и он приоткрыл глаза. — Юри?.. Юри склонился вперед, нависнув над Виктором. — Прости меня… — он крепко обнял Виктора, прижался к нему всем телом, уткнулся носом в шею, своим дыханием согревая кожу на ней. Сладкий и терпкий аромат Виктора впитался во все вокруг: и в одежду Юри, и в кожу, и в волосы. Аромат умерших цветов. Сырых листьев и иссохших крыльев бабочки. Запах смерти, одновременно и завораживающий, и отталкивающий. — В чем дело? — взволнованно и немного испугано спросил Виктор. Он не ожидал от Юри чего-то подобного. — Я соврал тебе… Я все это время врал тебе. Ты… нет, твое тело… Оно стало другим. Но оно все еще беспокоит меня. Будоражит, да и, черт возьми, возбуждает! Это правда… Я не ненавижу твои прикосновения, не боюсь и не испытываю к ним отвращения. Я хочу твоих прикосновений, хочу сам прикасаться к тебе. Я хочу тебя… — Тогда еще раз… Прикоснись ко мне еще раз, прошу, — прошептал Виктор с мольбой. Эти слова проникали под самую кожу, как шипы. Они обволакивали теплотой все внутри Юри. Он поддался мягкому напору Виктора и склонился над его лицом, любуясь им вплотную. Оно… оно было прекрасным. Теперь для Юри оно было прекраснее всего на свете, и он не представлял себе никого и ничего более красивого. Без какого-либо страха или сомнения он коснулся темных губ. Губ, которые будто окрашены чернилами. Провел языком по тонким складочкам медленно и осторожно, словно изучая температуру воды перед погружением. Губы Виктора были прохладными, но приятными. Они оказались не такими уж и холодными, как он думал. Они были более живые, чем он мог представить. Более мягкие, влажные и нежные. Юри приоткрыл рот, позволяя языку Виктора ласкать его язык. Все в голове бешено завертелось. Вспыхнуло. И он вспомнил поцелуи Виктора, какими они были всегда. То, как он целовал его и при первой встрече, и в последний раз… и ничего не изменилось. Это был Виктор. Это был его Виктор! Только когда воздух стал кончаться, Юри немного пришел в себя. Он не без труда оторвался от Виктора и произнес, тяжело дыша: — П… погоди. Не забывай, что у меня-то все еще есть потребность в кислороде. Виктор почти что невинно улыбнулся: — Действительно. Прости, солнышко. Юри ласково потерся о его щеку. Он был счастлив. Это было необычно. Может, это противоречило всему нормальному, противоречило самой природе, но он был так счастлив вновь целовать и обнимать Виктора. Быть ближе к нему и душой и телом. Принадлежать ему, как он привык. Лишь одно его тревожило: что же чувствует сам Виктор? Чувствует ли он эти прикосновения? «Мое сердце бьется так быстро, выдавая все мои желания, но что испытывает он — мучительная загадка». — Ты ведь… не чувствуешь тепла? — спросил Юри осторожно. — Что ты чувствуешь, и справедливо ли я поступаю, делая… все это? — Тебе не нужно переживать из-за этого, — спокойно заверил Виктор, прижимая Юри ближе к себе. — Но… — Да, я действительно не чувствую тепла, и осязание притуплено. Но я все помню. В моей памяти остались воспоминания о том, как это приятно. Все, что мы делали вместе, я все еще храню все это в своем теле. Я не забыл, какая на ощупь твоя кожа, не забыл ее тепла. Ты рядом, и все это всплывает в памяти так четко, что я вовсе забываю, что ничего не чувствую. Понимаешь? Твои прикосновения делают меня живее… К тому же… ты так чудесно пахнешь, — Виктор уперся носом в изгиб его шеи, коснулся губами чувствительной кожи, немного закусил ее, оставляя розоватый след. — Да? — тихо усмехнулся Юри. — И чем же? Уж не мозгами ли? — Хах, я не уверен, но это бы объяснило, почему этот запах так сводит меня с ума. — Виктор… — Да? — Я люблю тебя. Я… очень люблю тебя. Юри понял, что больше не может вздохнуть — его дыхание перехватило от подступающих слез. Виктор крепко сжал его, прижимая темную голову к своему плечу. — Я тоже. Безумно люблю тебя. Поток сильного ветра еще сильнее раскрыл окно и ворвался в комнату. Погода была не из приятных, но свежий воздух напомнил Юри о том, что там, за пределами его дома, существует огромный мир. Мир, может недостаточно дружелюбный, но все же живой и волнительный. Теперь, когда Виктор был рядом, Юри не боялся этого мира. Он не боялся больше ничего… — Как насчет того, что бы немного прогуляться? — предложил он. Виктор озадачился: — Ты… уверен? Неужели мой домашний арест подошел к концу? — Впервые слышу о чем-то подобном, — кокетливо ухмыльнулся Юри. — Да. Я не буду держать тебя взаперти. Я знаю, как для тебя важна свобода. А город… Пусть смотрят. С ненавистью и злобой. Я выдержу этот взгляд, и я смогу защитить тебя. Мы справимся с этим, ведь так? — Да, — нежно улыбнулся Виктор и прижал Юри к себе еще крепче. — Конечно, мы все преодолеем. Вместе.***
— Виктор, ты уже собрался? Чего так долго? — Юри уже оделся и даже натянул куртку, но Виктор, что скрылся в ванной комнате, не подавал никаких признаков полужизни. Юри стало жарко, и он ко всему немного разволновался, не стало ли Виктору плохо? Когда он уже хотел в который раз обеспокоенно поколотить дверь, раздался тихий щелчок замка, и Виктор едва не налетел на него. — О, прости. Я немного… ну… думаю, так будет лучше, чтобы не пугать никого, в том числе и тебя. Юри уставился на его лицо. В первые секунды он не мог понять, что произошло и почему лицо Виктора выглядит так странно и непривычно. Потом он понял — мусс и линзы. Виктор старательно закрасил свою бледную кожу муссом, а его выцветшие глаза скрывали серо-голубые линзы. — Тебе ведь так проще? — нервно отозвался Виктор, не в силах определить реакцию застывшего на месте Юри. Тот наконец-то неуверенно качнул головой. — Да, наверно… — Тогда идем? — Да. Они вышли на улицу, и разгоряченное лицо и шею Юри тут же обдало холодным октябрьским ветром. Сейчас это было на удивление приятно. Странно, но холод начинал нравиться ему все больше и больше. Это совершенно не было на него похоже. На улице, как обычно, было мало народу. Те из горожан, что встречались им на пути, провожали их взглядом, пропитанным подозрением, но Юри старался не думать об этом. Изредка он неуверенно поглядывал на Виктора. Тот недовольно хмурился и иногда почесывал глаз. Юри думал, что так Виктор должен был казаться более привычным. Да, так он был больше похож на человека, но… это был не тот Виктор, которого он знал. Не тот оттенок кожи, не тот цвет глаз. — Мешает? — Эти линзы? Из-за них глаза болят. Никогда не любил их носить. — Это так странно. — Что? — Я думал, у вас ничего не болит. — О, поверь, на самом деле болит много чего, но совсем не так, как при жизни. — Когда Юра выстрелил в тебя, было больно? — Немного щекотно, — хохотнул Виктор. — Без шуток! — Нет, серьезно! Хах, ладно, ну, может, неприятно немного, не знаю. Я почти не обратил внимания, больше за тебя волновался. Юри затормозил на месте и взял Виктора за руку. — Спасибо… за то, что вернулся. Прости за жестокие слова, я никогда… Я очень счастлив, что ты рядом. Виктор ласково улыбнулся и притянул Юри к себе, коснулся осторожно его губ. Ветер трепал их волосы и одежду, скользил по влажным губам. — Куда хочешь пойти? Ты ведь нигде кроме легиона не был с тех пор, как вернулся? — Да. Не знаю, может, парк аттракционов? Его еще не закрыли? — Нет, как не странно. — Тогда туда. Раз уж я терплю эту ужасную маскировку на своем лице. — Хорошо, сейчас там не много народу, я думаю. — Ну… если много, то тогда я стану еще одним из аттракционов. — Не говори так! Виктор усмехнулся, направился вперед, но резко затормозил. Юри удивленно взглянул на него, а потом в сторону, куда он так ошарашено смотрел. На их пути стояло двое парней. Он видел их впервые и сразу заметил, что они были ПЖЧ, оба без маскировки. Тот, что был повыше, улыбался им. — Ну здравствуй, Виктор, детка, ты все не отвечал на звонки, и мы решили сами проверить, как ты тут. — Крис… — прошипел Виктор, глядя на улыбающегося блондина.***
— Что вы говорите? «Простите?» Мы два года пытались найти Виктора Никифорова, и теперь вы просто говорите мне свое «простите», Джеймс? Яков, нервно разминая хрустящие суставы пальцев, не сводил раздраженного взгляда со своего помощника. Тот виновато опустил взгляд в пол. — Нам любым способом необходимо вернуть Виктора. Он очень ценен тут. Я не могу продолжать важную работу. Придумайте что-нибудь. Неужели опекунство так сложно обойти? Они даже не кровные родственники. Выдумайте какую-нибудь причину. — Если будем упорствовать — на верхушке заинтересуются. Фельцман оглядел лабораторию вокруг себя — в этот момент это было единственное место, где они могли поговорить без опасности быть подслушанными. Правительство очень тщательно следило за каждым шагом тех, кто работал в Норфолке. Они имели власть, но необходимо действовать осторожно и незаметно. — Этого нам не надо. — В том-то и дело. Нужно действовать крайне осторожно, доктор Фельцман. — Как, говоришь, его зовут? Этого опекуна… — Юри Кацуки. Мужчина задумался, потирая шершавую кожу на ладонях. — Ладно, найди всю, какую только сможешь, информацию об этом человеке. — Хорошо.