24 года назад…
Тошия Кацуки вошел в палату. Его жена, Хироко, сидела у кровати. На кровати — сверточек из пеленок — их маленький мальчик Юри, которому было всего три недели от роду. На лице молодой женщины, возможно, должны были бы отражаться радость, но лицо ее было изнеможенным, заплаканным и абсолютно печальным. От взгляда на жену и ребенка у Тошии сжималось сердце. В заплаканных глазах Хироко, обращенных на него, немая мольба о помощи. Скорее всего, теперь, как и он, она боялась будущего еще больше, чем при рождении Юри. Тошия прошелся по палате, стараясь ступать как можно тише. Нет, он не разбудит Юри, нет. Ах, если бы малыш мог проснуться от простого топота ног, как обычные дети! Тошия еще раз взглянул на жену. Хироко, его милая Хироко! Всего три недели назад, до рождения сына, она была веселой и жизнерадостной, как и всегда, но теперь она полностью опустошена. Оба они, с рождением Юри, забыли, что такое радость, а дни превратились в мучительное ожидание ужасного конца. — Ты сама еще не достаточно оправилась. Не проводи тут так много времени, прошу. Не истязай себя, — обратился он к ней. Выражение ее уставшего лица не изменилось. — Скоро начнутся подготовки. Хочу провести с ним как можно больше времени. Пока еще есть возможность побыть с ним наедине… Тошия не нашел чем возразить. Он прекрасно понимал ее. Он вовсе никого не хотел — и попросту не мог, — винить в случившемся. Это было лишь веление судьбы. Может, и нет. Так или иначе, он все чаще спрашивал у собственной тени, кто же виноват в том, что подобное произошло именно с ними и с их сыном? Сегодня вместе они приняли очень ответственное решение. Правильный ли выбор они сделали? Может, это спасет Юри, может, убьет, а может… пострадает кто-то еще? Они не знали ничего, но оба понимали, что неосознанно подписали сделку с дьяволом… С чего же все это началось, и, если бы он знал, где они допустили ошибку, можно было ли все исправить?***
Сразу после колледжа, по настоянию своего родственника, Тошия и Хироко стали работать в закрытой лаборатории, о месте нахождения которой знал лишь немногочисленный состав сотрудников и высшее управление. Они не были уверены, что именно у них получится да и получится вообще — результат был непредсказуемым, но у них была четкая цель — создание особого вируса, который был бы способен восстанавливать мертвые клетки мозга, и не только. Оживление? Воскрешение? Это было бы слишком громко сказано, но и это было недалеко от правды и от того, к чему они стремились. Таких попыток за всю историю науки было множество. Люди на протяжении многих веков не прекращали попытки вывести тот самый «эликсир жизни», а, может, и бессмертия… Люди хотят победить смерть, и это факт. Именно в таком ключе начались все эксперименты в секретной лаборатории. Работа в ней была очень сложной и тяжелой. По правде говоря, и у Тошии, и у Хироко было недостаточно опыта и знаний. Но, по мнению тех, кто был с ними знаком, у них был необычайный талант и, самое главное, живой, пытливый ум. Они были полны сил, энтузиазма и необыкновенных идей, что и продвинуло эксперименты на много шагов вперед. Результаты оказались ошеломительными. Под умелым руководством лучших вирусологов и в команде с не менее знаменитыми и великими вирусологами со всех уголков земли, в том числе и Яковом Фельцманом, супруги Кацуки своими глазами наблюдали рождение совершенно нового, уникального по своей природе вируса. Работу в лаборатории совершенно внезапно прервали. Из-за каких-то разногласий между штабом Японии и Англии (слухи среди сотрудников гласили, что штаб Англии не был удовлетворен результатами за все время, что они не оправдывают вложенных финансов, и все это лишь пустая трата времени и ресурсов) совместный проект закрыли. Все исследования были прекращены, а работники расформированы по другим лабораториям. Большая часть информации была утеряна для Тошии и Хироко, и им казалось, что к этим исследованиям они больше никогда не получат доступ. Это означало бы, что несколько лет их работы были потрачены впустую. К счастью, Япония была несогласна с решением Англии. Была открыта другая лаборатория, на этот раз в Токио, в которой и смогли продолжить исследование Тошия и Хироко. Хироко нравилась их новая лаборатория в Токио. Она была просторнее, хотя, возможно, просто казалась таковой из-за меньшего количества сотрудников. Многие из их коллег остались в Англии, как Яков Фельцман, например. Хироко нравился этот мужчина. Хоть характер его и назовешь легким, он казался ей удивительным человеком. Реалист, он всегда видел самую суть вещей, действовал точно и принимал верные решения. Иногда он ругал ее и Тошию, иногда хвалил. Так или иначе, это всегда было заслуженно. Для всех в лаборатории Яков создавал впечатление немного грубого, замкнутого, но невероятно талантливого ученого. Теперь его не было, тут, в Токио, и Хироко поняла, что в какой-то степени скучала по нему. Поначалу она не верила в свои силы. Казалось, они не справятся, кто бы ни оказался в лаборатории вместе с ними. Однако, пусть и медленно, но они двигались вперед. Началось тестирование вируса. В основном оно проходило на крысах, иногда на других мелких грызунах. Вирус вводили живым здоровым крысам внутривенно и внутримышечно, сравнивая результаты. Самое странное, вирус никак не проявлял себя — крысы не болели физически, не проявляли никаких признаков психической нестабильности. Они ничем в целом не отличались от крыс, которые вовсе не подвергались никаким опытам. Стало понятно, что в здоровом организме вирус либо не проявляет себя, либо погибает. Потом было принято решение тестировать вирус таким же способом, но уже на больных крысах, с расчетом, что больные клетки начнут восстанавливаться. Увы, и это не принесло никаких видимых результатов. — Кажется, мы ошиблись в чем-то, — сухо обратилась Хироко к своему мужу, при этом не сводя глаз с контейнеров с больными крысами. — Вирус не действует так, как он задумывался. Мы рассчитывали на то, что он сможет лечить их, но, кажется, он совершенно никак не влияет на организм. Что с ним происходит? — Может, мы просто что-то упустили из виду? — по Тошии было понятно, что он не собирается опускать руки. Хироко же отчего-то была настроена пессимистично. Может, она просто устала? В последний месяц она чувствовала себя очень странно — по утрам тошнило, настроение все чаще менялось, все тело ломило. Она убеждала себя, что попросту перетрудилась. — Может, стоит прекратить? — Хироко просунула руку в один из контейнеров и подняла со дна тело крысы, что недавно погибла от болезни. Хироко перенесла эту крысу в отдельный контейнер. Позже ее выкинут. — Мы лишь теряем время. У меня такое чувство. — Мы не можем прекратить! — внезапно произнес на повышенных тонах Тошия. Он начал нервничать, и это было понятно. — Мы будем продолжать, до тех пор… пока нам, по крайней мере, платят за это. Ноги пекли от усталости. Хироко присела на стул рядом с контейнером. Она вздохнула от безысходности, что повисла в воздухе, и уставилась на неподвижные тела мертвых крыс. — Может, мы просто что-то упустили из виду? — неосознанно повторила она слова мужа. — Мы могли? Может, стоит попробовать что-то еще? — Что, например? — нервно передернул плечами Тошия. Хироко задумчиво вглядывалась в контейнер напротив. — Мертвые… — наконец-то тихо произнесла она. Тошия не расслышал и переспросил: — Что? — Мертвые крысы. Надо попробовать ввести вирус в их тела. — Нет… Нет-нет! В этом нет смысла. Как ты думаешь, вирус станет действовать в мертвом организме, если он не жизнеспособен в живом? Это невозможно! Это… противоречит структуре вируса. — Ты прав, но… Что-то подсказывает мне, что мы должны попробовать. Хироко встала со стула и подошла к холодильнику, в котором хранилась сыворотка с вирусом. Тошия не знал, как поступить. Это была очень странная, абсурдная идея. Они никогда не планировали проводить эксперименты на мертвых тканях. Более того, у них не было разрешения на это. То, что собиралась сделать Хироко, очень беспокоило Тошию, но он не мог остановить ее — он, словно в оцепенении, наблюдал за тем, как она достает несколько мертвых крыс из контейнера и вводит им небольшую дозу сыворотки. Смотря на все это, он боялся признаться себе, чего он ожидал. Разумнее и безопаснее было бы, если бы ничего не произошло, и об этом странном эксперименте никто не узнал, но… Какой-то частью себя он надеялся, что Хироко окажется права. На протяжении всей ночи они боролись со сном. Это, на самом деле, было для них уже привычно. С десяток чашек кофе на протяжении всего ночного дежурства позволяли их головам мыслить связно. Они наблюдали за маленькими мертвыми белыми крысами, но ничего не происходило. А чего они ожидали? Хироко взглянула на часы — почти что пять утра. Скоро в лабораторию начнут стекаться прочие сотрудники. Необходимо избавится от тел до того, как кто-то поймет, чем они тут занимались. Хироко быстро встала со стула, и внезапно ее живот пронзила боль. Она склонилась вперед, прижимая руки к болезненному месту. Тошия так же подскочил. — Живот? Ты пьешь слишком много кофе. Так можно и язву заработать. — Пустяки… Просто плохо ем в последнее время. Нет аппетита. — Это все из-за давления Имаи? — он положил руку на ее макушку и с заботой погладил. — Он не давит на меня, но я все равно чувствую себя загнанной в тупик, — она закусила губу, так, словно случайно проговорила какую-то тайну. Ей не хотелось, чтобы Тошио предавал ее плохому самочувствию так много значения. Это не было так уж важно сейчас. — Пойду, выпью таблетку, — взяв сумочку, Хироко направилась в туалет. Там она приняла обезболивающее. Склонившись вперед, она прислонилась к зеркалу так, словно его прохладная поверхность помогла бы ей навести порядок в мыслях и чувствах. Так много вещей беспокоило ее сейчас… А еще и эти боли… Боли внизу живота вовсе не были признаком расстройства желудка. Хироко долго думала над тем, что могло стать причиной ее плохого самочувствия, а потом, недолго покопавшись в сумочке, нашла тест на беременность…***
Дождаться результата она решила в лаборатории. Если бы она так долго времени была бы в туалете, Тошия бы точно заволновался и отправился бы на ее поиски. Когда она вошла в лабораторию, она заметила, что Тошия уже отключил тела крыс от аппаратов, что отслеживали физическую и мозговую активность. — Ничего… — покачал он головой раздосадованно. — Как видишь, это не действует. Я выброшу их прямо сейчас, пока никто не пришел. Хироко так же с досадой кивнула. Это был последний шанс. Теперь им оставалось лишь одно — вновь и вновь изменять вирус, в надежде, что рано или поздно им удастся добиться результата. Вот только как скоро это произойдет? Она сжимала в ладони тест, прикрывая его рукавом халата. Она не знала результат, но ей казалось, что время больше не на ее стороне. Они должны были что-то делать, двигаться дальше, думать о собственном будущем, а не о будущем лабораторных исследований. Ей хотелось иметь нормальную семью. Чаще бывать дома, готовить и убирать. Ведь именно этим занимаются нормальные женщины, разве нет? Ей было… года и… она хотела иметь ребенка. Не вирус, созданный ей, а кое-что другое. Живое существо. — Тошия… — тихо произнесла она, опустив голову, боясь смотреть ему в глаза. — Честно говоря, я… Я хочу уйти… из лабора… — Хироко! — внезапно выкрикнул он. Кажется он совершенно ее не слушал. — Подойди! Ну же, скорее! В его голосе звучала… радость? Хироко осторожно приблизилась к контейнерам с крысами. В контейнере, за которым наблюдал Тошио, копошились крысы. Она не сразу поняла, что в этом странного, но когда она поняла, что смотрит на тот самый контейнер, в котором должны были быть мертвые крысы, ее сердце затрепетало от волнения. Она моргнула несколько раз, все еще не веря своим глазам. Неужели они ожили? Неужели они наконец-то поняли, как найти применение своему вирусу? — Мы хотели, чтобы он лечил, — произнес Тошия. В голосе его звучали торжественные нотки. — Но он воскрешает. Ты понимаешь, что мы создали, Хироко? Ты можешь представить это себе?! На душе Хироко было по-прежнему неспокойно. Великие открытия накладывают великую ответственность, и ей это не нравилось. Теперь у нее не было шанса сбежать. Все выходы перекрыты, и она точно те крысы — мечется в замкнутом пространстве контейнера, ожидая часа, пока ее либо выберут для очередного эксперимента, либо пока она не умрет. Тошия был поглащен радостным открытием и не заметил ее беспокойства. Вспомнив, Хироко взглянула на часы, а потом с опаской разжала тест в ладони. За одно мгновение все вокруг потеряло ценность в ее глазах. И крысы — живые или мертвые, — и вирус, и лаборатория в целом. Все, что для нее осталось значимым — лишь изображение двух тоненьких полосок.***
Беременность, а, точнее, ее осознание, вдохнуло в Хироко новые силы и эмоции. Она больше не смотрела на работу так пессимистично и наконец-то разделила весь энтузиазм своего мужа. Конечно, им пришлось рассказать о своем открытии управляющему и всему персоналу лаборатории. Они не могли скрывать это, даже учитывая то, что эксперемент, который они провели, был незаконен. Однако, мистера Имаи, их управляющего, больше заботил результат, чем законность или незаконность метода, поэтому все что он сказал, это: — В экспериментальной науке никогда не бывает чего-то абсолютно законного. Все, что мы делаем, отчасти накладывает на нас груз вины перед правительством или самой природой. Мистер Имаи имел достаточно нетипичную для японца внешность. Он был высоким, лицо его было бледно-серым и квадратным, каштановые волосы переходили на висках в рыжеватую седину. Вокруг круглых, немного выпуклых глаз собрались складки морщин. Возможно, из-за этого его глаза напоминали глаза мертвого кальмара. Имаи пристально взглянул прямо на Хироко, и от этого взгляда ей стало дурно. — Не беспокойтесь ни о чем и продолжайте исследования. — продолжил он, подходя к выходу. — Только результат важен сейчас, а о последствиях можно подумать и позже… После того, как Имаи ушел, Хироко неосознанно погладила живот. Прошло четыре месяца, и она уже замечала изменения в своем теле. Хироко не сразу смогла рассказать Тошие о беременности. Она не планировала скрывать это, но если Тошия и другие сотрудники узнают об этом, ей не позволят проводить в лаборатории так же много времени, как и обычно. Она осознавала всю важность своего положения и старалась не работать на износ, больше спать и есть, не пить кофе и не находиться рядом с опасными реактивами, но работа все равно не давала возможности полноценно отдохнуть. Все почти что буквально кипело вокруг контейнеров с частично-мертвыми, как их прозвали, крысами. И все они были правы — это действительно очень важно. Рассказать Тошие о беременности Хироко решила на пятом месяце, когда живот стало сложно утаить. Тошия был невероятно счастлив этой новости, хотя и возмущен тем, что Хироко скрывала свое положение так долго. — Я не хотела тебя отвлекать… — попыталась оправдаться она. — В лаборатории было очень много работы. Ты бы переживал и чувствовал себя виноватым, что не можешь проводить со мной больше времени. — Если бы я знал, я бы ни за что не позволил тебе и носа в лабораторию сунуть. Это очень опасно. Хироко кивнула лишь для того, чтобы убедить его, что она сожалеет, хотя все было совершенно иначе. Она была счастлива от мысли, что у нее наконец-то появится ребенок, о котором они мечтали. Она была счастлива, что дела в лаборатории наконец-то наладились. Все, казалось, было просто замечательно, но… Внезапно начались проблемы. Ожившие крысы вдруг стали болеть. Случались приступы агрессии, потом они становились слабее и слабее, а затем и вовсе возвращались к тому состоянию, из которого выбрались благодаря вирусу. Хироко уже не могла попасть в лабораторию. Мистер Имаи, да и Тошия тоже не позволяли ей заниматься работой. Обо всем, что происходило в лаборатории, ей удавалось узнать лишь из слов мужа. — Что с ними произошло? — спросила она, когда Тошия вернулся домой. Было уже очень поздно, он был до жути уставшим. — Ведь их состояние было стабильно на протяжении стольких месяцев. — Мы еще не выяснили причину. Все, что мы знаем, это то, что вирус еще нестабилен. Он недостаточно устойчив. Наверно поэтому эффект восстановления исчез. Хироко была очень расстроена и не могла найти себе место. Ей необходимо было исследовать все самой. Ей было крайне важно добраться до истины, но сейчас ее руки были связаны. Она часто переживала об этом, может, именно из-за этого ей начали сниться странные, а порой и страшные сны. Ночью ее мучали кошмары, а днем — беспричинная тревога. Примерно за неделю до родов ей так же приснился сон. Это был кошмар, в котором все лабораторные крысы, какие только были в их контейнерах, разом напали на нее. Эти маленькие грызуны с алыми точечками глаз на белоснежно-белой шерсти, охваченные животным голодом, прогрызли ее кожу, вгрызлись в живот, вывернули внутренности. Они, искупанные в ее крови, добрались своими маленькими желтыми зубками до самых костей. А потом не осталось и их. Хироко, там, во сне, словно наблюдала за всем этим ужасом, за собственным исчезающим телом. Она не чувствовала боли, но страх ее был намного сильнее. Это приводило в ужас. Хироко никогда не уделяла снам много внимания. Прежде ей снились кошмары, но все совершенно обычные. Она игнорировала их, но этот не смогла. В этом не было совершенно никакого смысла, но в то же время Хироко чувствовала связь между сном и реальностью. Внутри поселилось страшное предчувствие, и она едва могла совладать со своими страхами, а потом… Потом родился Юри, страхи пробрались наружу, и кошмар продолжился. Ишемия головного мозга. Тяжелая стадия. Необратимые повреждения и никаких надежд на то, что он выживет. Он так и не пришел в себя — с самого рождения находился в коме. Его поместили в реанимацию. Лишь благодаря аппаратам жизнеобеспечения ребенок все еще был жив. Жив… Хироко казалось, что он был где-то совершенно далеко. Он так и не открыл глазки, не произнес ни единого звука. Он был маленьким и бледным в свете больничных ламп, был похож на куклу, не на ребенка. Эти мысли ужасали ее. Она ощущала истязающую ее тело и душу вину… Почему? Может, это ее вина, что он болен? В лаборатории они постоянно работают с опасными реактивами. Может, она недостаточно спала и ела, и именно это так губительно повлияло на развитие ребенка? Ей не следовало проводить в лаборатории так много времени во время беременности. «Это моя вина», — она нежно коснулась бледной маленькой щеки. Это было непросто, потому что большую часть лица прикрывала кислородная маска. За спиной послышался звук раскрывающихся дверей и шаги. Хироко незаметно смахнула слезу и обернулась. Это был не Тошия. Это был мистер Имаи. — Как вы? — обратился Имаи к Хироко. Она пожала плечами и вновь взглянула на ребенка. Несмотря на странную, немного отталкивающую внешность, мистер Имаи никогда не казался плохим человеком. Он был всегда добр к ней и Тошии, с пониманием относился к ним, прощал какие-то ошибки, строго не судил. Хироко была благодарна ему за возможность работы над вирусом, но что-то при общении с ним не давало ей покоя. — Послушайте… — он помедлил, видимо, не зная, с чего начать. — Не хочу показаться грубым, но заболевание вашего сына… очень серьезное. Она дернула головой, уставившись в черный прямоугольник ночного окна. Боль смешалась вместе со злостью. Конечно, она понимает, что с ее сыном! Зачем он начал подобный разговор, зная, что ей больно говорить об этом? — Да, — все же сдержанно ответила. — Ранее вы уже выражали свое сочувствие. Спасибо, что навещаете меня в этот сложный момент, но… — Погодите, — перебил он, и подошел чуть ближе. — Я хочу предложить помощь. Хироко злостно улыбнулась: — Нам всего хватает, спасибо… — Вы не поняли. Лекарство… я могу предложить лекарство. — Лекарство… — задумчиво протянула Хироко. — Ни одно лекарство не способно вылечить его. Вы знаете это. Замечательно знаете. — Есть еще кое-что, что вам не предложили бы обычные врачи. То лекарство, что мы создали в нашей лаборатории. Где-то с минуты три Хироко непонимающе смотрела на него. Когда же к ней пришло понимание того, что именно он ей предлагает, злость еще сильнее захлестнула ее. — Это не лекарство! Это вирус, который еще не доработан. Совершенно! Да, он показал некоторые результаты на крысах. На крысах! И вы видели, что с ними произошло. Вирус не задержался в организме, они вновь погибли… — Мы не знаем, как он поведет себя в человеческом организме. Это и плюс, и минус. Результат может быть другим. Мы можем провести опыт… — Опыт? — Хироко подскочила со стула так, словно на нее вылили ведро кипящей воды. — Мой ребенок вам не крыса! — Мы можем спасти его! — прокричал Имаи. — Мы можем убить его! — Он и так умрет! — выпалил он сгоряча и замолк. Хироко застыла. Внутри все перевернулось. Полыхая от злости, она схватила вазу, стоящую на столике возле кровати, и швырнула ее в его сторону. Он испуганно отскочил назад — вовремя, — иначе ваза прилетела бы прямиком в него, но вместо этого разбилась у его ног. Искрящаяся крошка стекла вместе с каплями воды обрызгала его брюки и туфли. — Убирайтесь! — прошипела Хироко. — В вашей чокнутой лаборатории… ноги моей больше не будет! Он шагнул назад и быстро скрылся за дверьми. Хироко обессиленно упала коленями на пол и зарыдала. Спустя какое-то время в палате вновь кто-то появился. Это был Тошия. Он нежно обнял ее и гладил по плечу, пока слезы не прекратились. Он помог ей подняться с пола, усадил в кресло. Она подрагивала, не отрывая взгляда от осколков вазы, лужи воды и свежих цветов на полу. — Зачем ты так? — произнес Тошия, когда Хироко, наконец, успокоилась. — Он хочет помочь. — Помочь? Он пытался вынудить меня на эксперименты над нашим ребенком! — Это не так. — Он ученый! Думаешь, я не знаю, что у него на уме?! Для таких, как он, нет людей! Есть просто мясо, биоматериал! Крысы! Мы всего лишь крысы для него. — Все лекарства на ком-то тестируются. Крысы, обезьяны… люди. Будто ты не знаешь, что это неизбежно. Да, они гибнут, но ради того, чтобы спасти кого-то другого в будущем. Миллионы несчастных людей, что нуждаются в этом лекарстве! — Погоди, ты… — Хироко отодвинулась от него на расстояние, достаточное чтобы внимательно заглянуть в его темные глаза. Он поджал губы, смотря с виной. Она почти что шепотом выдохнула: — Ты согласился… — Родная… — Как ты мог?! Почему ты согласился? — она встала и нервно зашагала по палате. — Ты не можешь так поступить с нами! — Хироко! — Тошия так же поднялся, взял ее за руку, попытался одернуть, успокоить. — Послушай, это имеет смысл. — Это… ужасно. Неужели ты веришь Имаи? — Дело не в Имаи. Дело в том, на что мы потратили столько лет. Мы сделали нечто великое! Мы создали вирус, способный восстанавливать мертвые клетки! Мы создали то, что может воскрешать! Губы Хироко недобро искривились: — Наверно поэтому наш сын умирает? Мы сунули носы туда, где лишь Бог может решать, и поплатились за это его жизнью! Я не хочу продолжать это безумие! Она развернулась, сложив руки на груди, и отвернулась к окну, показывая, что больше не желает поддерживать эту тему. Злость и отчаянье буквально прожигали ее до самых костей. Она и так измучалась за последние месяцы, и теперь была на грани безумия. Тошио, однако, не отступился, как бывало обычно. — Пойми меня, — с жаром сказал он. — Я не хочу сидеть сложа руки! Я ученый, который родился для того, чтобы искать пути там, где, казалось бы, нет ни малейшего шанса пройти. Я не могу просто ждать, день за днем наблюдая, как наш сын умирает. И ты, я знаю, тоже не можешь. Хироко вздохнула. Злость немного отошла. Что-то в словах Тошио все же тронуло ее. Она тоже не могла бездействовать. Это противное чувство, будто она уже сдалась, будто все утрачено навсегда, терзало ее. Оба они привыкли все время двигаться вперед. Даже если опыты давали плохие результаты, они всегда были на несколько шагов впереди. Они боролись с изнеможением, но не опускали руки никогда. Никогда… Хироко развернулась и вновь взглянула на Юри. Подошла к кровати, аккуратно сжала в руке его маленькую, точно кукольную ладошку. Даже если эффект от введения вируса будет временный, это позволит хоть ненадолго оттянуть ужасное… Может, если изменить дозу, вводить другим способом? Думая об этом, в один момент она осознала, что ей стало легче. Может, дело в том, что она переключила внимание, а может… у них действительно есть шанс спасти сына?.. — Хорошо, — измученно согласилась она. — Если есть хоть крошечный шанс спасти Юри, я готова рискнуть всем…***
Спустя несколько дней начались подготовки. Медлить они не могли. Сердце Хироко билось часто и неровно, она все еще недостаточно хорошо восстановилась после родов, и усталость ее приобрела хронический вид. Но, несмотря на слабость и страх перед неизвестностью, она торопилась начать. Боялась терять время. Оно стоило слишком дорого. У нее не было желания общаться с Имаи, которого она все еще не могла простить, поэтому они практически, насколько позволяла работа в лаборатории, не разговаривали друг с другом. Подготовка прошла быстро. Юри перевезли в лабораторию, оградив его кроватку от всего ее пространства прозрачными стеклянными перегородками до самого потолка, создав тем самым отдельное помещение-палату. Они приняли решение подавать вирус вместе с кислородом в кислородную маску. Помимо этого они продолжали тестировать вирус на крысах, изучать его структуру, взаимодействие с разными лекарствами. Сам по себе он был довольно устойчив, и они так и не могли понять, почему крысам не удается надолго сохранить жизнь. Это состояние, которое могло продлиться не более трех дней, в лаборатории прозвали ‚синдром частичной жизни‘. — Ты и сегодня?.. — Тошио немного задержался в дверях, наблюдая за тем, как Хироко надевает на себя защитный костюм, который было положено одевать, входя в ‚палату‘ Юри. Хироко не покидала лабораторию с того самого момента, как его поселили сюда. Уже почти что месяц. Состояние его было стабильно. Ничего не менялось, он по-прежнему был в коме, но, по крайней мере, он все еще был жив, хотя до этого врачи давали ему не более трех недель. Это подпитывало надежду. Юри мог умереть и сразу после родов. Редко младенцы с подобным диагнозом держатся больше суток. Он еще боролся за свою жизнь. Спасти его так же стало смыслом жизни для Хироко. Она не могла оставить его одного, поэтому не покидала лаборатории. Благо, условия для этого тут были достаточные. Когда Тошия ушел, она зашла в отделение, в котором был Юри. Она часто сидела и подолгу смотрела… то на него, то на приборы жизнеобеспечения, то на ингалятор, через который поступал воздух, зараженный вирусом. Хироко не спала нормально уже несколько суток, и, так вышло, что, сложив руки на кровати Юри, уложив голову на них, она полностью отключилась. Отключилась, потому что это не было обычным сном. Это было все равно, что обморок — без снов, без ощущений, просто черная дыра. В лаборатории не было окон. Дневной свет сюда не попадал, поэтому Хироко сразу не могла сказать, сколько она проспала, была ли все еще ночь, или уже в разгаре новый день? Разбудил ее какой-то странный, непонятный звук, похожий на писк, ритмичный, повторяющийся. Он сильно искажался, попадая в ее сонное сознание. Хироко открыла глаза; Юри, как и обычно, лежал перед ней в своей кроватке, закутанный в белоснежные пеленки, погруженный в подобие сна. Писк продолжал донимать Хироко. Она протерла глаза. Они болезненно реагировали на яркий, искусственный свет лабораторных ламп. В горле все жутко пересохло, в желудке словно лежал камень, и в целом чувствовала она себя совершенно ужасно, но это перестало волновать ее, когда она наконец-то взглянула на экраны мониторов жизнеобеспечения. Она тут же поняла, откуда этот раздражающий звук в ее ушах — так работал датчик мозговой активности. Хироко подскочила на ноги, буквально попятилась назад, словно боясь, что, отойди она на шаг, все исчезнет, потом развернулась, быстро выбежала из секции и, найдя телефон, набрала номер. — Хироко? — послышался сонный голос Тошии. — Почему ты звонишь так… Она не дождалась, перебила его: — Он очнулся!***
Спустя четыре года.
Маленький Юри, весело смеясь, схватил зеленый кубик и кинул его на пол. — Родной, не делай так, — мягко пожурила его Хироко и отошла от детского столика, чтобы поднять игрушку. На протяжении всего этого времени Юри рос как совершенно нормальный ребенок. Болезнь полностью отступила. Врачи, что обследовали его раньше, разводили руками, говоря, что это чудо. Хироко тяжело вздыхала, потому что знала — чудес не бывает. Лишь благодаря вирусу им удалось спасти жизнь ребенка, но будущее виделось Хироко совершенно размытым. Крысы, зараженные вирусом, восстанавливались лишь на некоторое время, и полагатся на него нельзя. Хироко жила в постоянном страхе, что и на Юри вирус действовать перестанет, и он закончит тем, чем должен был закончить еще в месячном возрасте. Хироко протерла кубик спиртом, хотя в лаборатории пол, как и все, был стерилен, и вернула его Юри. Тот засмеялся и затряс игрушкой в воздухе. Он был невероятно милым, спокойным ребенком, но судьба была так несправедлива к нему. Он не видел солнечного света, не играл с другими детьми, и единственные животные, с которыми он был знаком — лабораторные крысы. Ему не позволялось покидать лабораторию в целях безопасности и поддержания секретности. Это было разумно, необходимо, но… «Но сколько это еще продлится?» — спрашивала себя Хироко. За спиной послышался звук открывающейся двери. Хироко обернулась и увидела, как мистер Имаи входит в лабораторию. На нем, как и на всех, входящих сюда, был защитный костюм. Хироко без особого желания отошла от Юри, подошла к мистеру Имаи. — Как продвигаются опыты? — спросил он, когда они подошли к контейнерам с крысами. Тут были те, над которыми они недавно ставили эксперимент. Почти все они были мертвы, исключение составляли лишь несколько штук, но и они выглядели уже малоактивными и не подавали особых надежд. — Никаких положительных результатов. Мы испробовали все, но… не нашли ответа, почему эффект восстановления так недолговременен. — Понятно… Может, нам следует попробовать что-то другое. — Что же? — Хироко со вниманием посмотрела на его лицо, но он не ответил. Лишь спустя несколько минут спросил: — Как Юри? — его голос имел оттенок холодной заинтересованности, и это напрягало Хироко. — Стабильно. Анализы в пределах нормы, даже лучше, я бы сказала. Как вы видите, угрозы для людей он не представляет. — Она осторожно заглянула в серьезные глаза Имаи. — Поэтому… Позвольте мне забрать его. Домой. — Хироко с надеждой смотрела на мистера Имаи. Ей хотелось забрать сына, воспитывать, как совершенно обычного ребенка. Забыть обо всех ужасах лаборатории и просто позволить ее Юри жить нормальной жизнью — отправить в садик, гулять с ним на детских площадках, завести ему маленького щенка. Не труситься над каждым его вздохом и не протирать спиртом его игрушки. Хотелось просто обнять его без этого дурацкого защитного костюма, который она не могла снимать в пределах лаборатории. Мистер Имаи, кажется, был не особо доволен этой просьбой. — Вы же понимаете, пока мы не добьемся стабильных результатов, пока не удостоверимся, что внешний мир безопасен для Юри, как и Юри безопасен для внешнего мира, мы не можем позволить ему покинуть лабораторию. — Прошло уже четыре года, разве он недостаточно… — Простите. Я не могу этого позволить. Решение не только от меня зависит. Хироко нахмурилась, пытаясь сдержать слезы обиды. Это так. Даже если она получила бы одобрение мистера Имаи, тех, кто стояли за ним выше, ее слезы бы никак не разжалобили. Все серьезные научные проекты, в особенности с вирусами, легко распространяющимися воздушно-капельным путем, должны быть под строгим контролем. И если Юри был носителем этого вируса, он должен был оставаться отрезанным от нормального общества. Внезапно послышался грохот такой силы, что Хироко подпрыгнула на месте. Следом за грохотом раздался пронзительный детский плач. Сердце Хироко точно остановилось на те несколько мгновений, за которые она преодолела расстояние от контейнеров с крысами до палаты с прозрачными стенами, в которой был Юри. Видимо, какая-то из игрушек упала, и ребенок, потянувшись за ней, перевернулся на пол вместе со стульчиком-трансформером. Юри сидел на полу, заливался слезами и дико кричал. Хироко быстро осмотрела его — вроде не ушибся сильно, — и, подхватив на руки, принялась успокаивающе покачивать его. Он долго не мог успокоиться — все кричал и кричал. Такой истерики у него Хироко еще никогда не видела. Да и не случалось ничего подобного раньше. Тут в лаборатории с малыша глаз не сводили. Как же она допустила подобное сегодня! Мистер Имаи поспешил принести теплого чая, и только когда Хироко напоила им Юри, он стал постепенно успокаиваться. Уход за ребенком притупил их внимание, и Хироко с мистером Имаи не сразу услышали, что за пределами палаты так же образовался какой-то шум. Он исходил от клеток с крысами. — Что там происходит? — спросила Хироко, поглаживая Юри по голове, покрытой мягкими черными волосами. Имаи вышел из палаты, а когда вернулся, лицо его стало бледным. — Вы должны посмотреть… — в голосе звучал испуг. Хироко и Имаи подошли к контейнерам с крысами. — Они… — Хироко впервые слышала, чтобы голос Имаи так дрожал, хотя можно было догадаться, что он, скорее, не напуган, а взбудоражен. — Они ожили! Крысы в контейнерах, те, что всего минут пятнадцать назад представляли собой маленькие холодные трупики, сейчас резво бегали по контейнерам. Они бились мордочками об их стенки, упирались передними лапками, так, словно всеми силами стремились вырваться на волю. Глаза их больше не были красными. Они выцвели, став белесо-желтыми. Юри, что уже достаточно успокоился, тихо засмеялся и протянул руку вперед. Когда его пальчики коснулись стекла, крысы взбудоражено сбились в этом месте, нервно шкрябая стенку. Они явно стремились к нему, словно он, точно магнит, притягивал их. Хироко испуганно шагнула назад. Повернув голову, она встретилась взглядом с мистером Имаи. — Кажется, — сказал он полушепотом, отчего все происходящее выглядело еще более зловещим, — нам понадобится провести еще кое-какие исследования…***
Тошия примчался в лабораторию сразу, как только узнал о том, что произошло. Большая часть лаборантов так же собралась вокруг Юри. И хоть его анализы совершенно не изменились, они продолжали осматривать его и подвергать всяким тестам. Это длилось несколько дней. На третий день они наконец-то дали ребенку отдохнуть. Нервное напряжение Хироко росло. Она стояла в стороне, но горела желанием схватить Юри и умчаться из лаборатории куда подальше. Наблюдать за всем этим было невыносимо. Тошия обнял ее, успокаивающе провел ладонью между лопаток. Тихо проговорил: — Наконец-то мы поняли, как можно распространять вирус. Кто бы мог подумать, что такое возможно. Это облегчит работу. — Это облегчит работу, но не жизнь Юри, — упрямо проговорила она. — Пока что, но скоро мы найдем способ помочь ему. — Скоро? Его не отпустят. Никогда. Замучают насмерть вечными экспериментами. Теперь ты видишь, на что мы обрекли его? Теперь ты понимаешь, почему я была против? «Ты была против, но все равно согласилась, — шептал внутренний голос. — Ты сама виновата во всем, больше кого-либо еще. И только ты можешь все исправить…» Около двенадцати часов Тошия, как обычно, покинул лабораторию, а Хироко приступила к своему ночному дежурству. Ей нравилось оставаться в это время в лаборатории — людей почти не оставалось, по крайней мере, в палату Юри редко кто заходил, и Хироко имела возможность побыть с сыном наедине. Сейчас он спал очень крепко, не ворочался, лишь посапывал носиком. Еще бы, ведь на протяжении всего дня ради экспериментов его заставляли испытывать стрессовое состояние, при котором, как оказалось, вирус и набирает активность и необходимую концентрацию в воздухе. Вот только у них это все никак не получалось. Наконец-то они решили, что стоит немного подождать, дать ребенку отдохнуть и занялись изучением оживших крыс. — Я не хочу… — Хироко провела кончиком пальца по его маленькой розовой ладошке, по линии судьбы на ней, что едва успела проявиться. — Не хочу для тебя такой жизни, мой малыш, Юри. Лампы все так же ярко освещали их. Хироко еще около двадцати минут просто сидела, задумчиво глядя на своего ребенка. Потом она встала, резко, словно в голове ее что-то щелкнуло. Она склонилась над кроватью и принялась отключать все датчики, которые были подключены к Юри. Справившись с уймой проводков, она аккуратно сгребла Юри на руки, замотав в одеяло, крепко прижала к себе и вышла из лаборатории…***
Тошию разбудил шум, доносившийся из кухни. Он не сразу понял, что происходит. Поняв, что в доме кто-то находится, он с испугом подумал ‚воры? ‘. Он схватил в руки первое, что попалось — настольную лампу, — и медленно прокрался в кухню. Какого же было его удивление, когда тем самым ‚вором‘ оказалась его жена. — Хироко? Ты же должна быть в лаборатории. Я уже было подумал, что к нам пробрались грабители… — Грабители? — Хироко выглядела неестественно спокойной. — Может, я тоже вор, в каком-то смысле… — О чем ты? — Тошия протер глаза. Он был без очков, и картинка вокруг была размытой. Он взглянул на стол — там лежали какие-то тряпки. Только приглядевшись, он понял, что это ребенок, завернутый в одеяло. Юри. — Что он делает тут? — громким шепотом спросил Тошия. — Что ты наделала, Хироко?! — Мы должны уехать, — отрезала она. — Ты не понимаешь, что это преступление? — Преступление? — Хироко всплеснула руками. — Преступление — это оставлять все как есть! Это обрекать Юри на жизнь в лаборатории. Вот что преступление. Я же всего лишь хочу спасти его! — Мы должны вернуть Юри. Пока никто не узнал. Если кто-то узнает, тебя отстранят. Тогда уж ты точно никогда его не увидишь. Не думай, что у меня нет сердца. Я тоже делаю все, что в моих силах. Я тоже забочусь о нем, как могу. Она замерла, перевела на Тошию взгляд. Потом, жалобно глядя в его глаза, подошла ближе, накрыла ладонями его руки. — Прошу, если ты любишь нашего сына, ты должен… Мы должны уехать! Как можно скорее, как можно дальше от лаборатории и от Японии. Тошия взглянул на Юри. Тот крепко спал, не осознавая, как тяжело сейчас приходится его родителям. Тошия молчал еще минут десять, все обдумывая. Потом вновь взглянул на Хироко и кивнул: — Хорошо. Я согласен. Давай сделаем это.***
Так они и оказались в Роартоне. Почему именно Роартон? Сложно сказать. Они буквально тыкнули пальцем в карту. Чем непредсказуемее и отдаленнее было место, тем лучше. К Англии они уже привыкли, и графство Ланкашир казалось им достаточно уютным местом. О Роартоне они не слышали раньше, никто о нем не слышал, и это было несомненным плюсом. Роартон казался идеальным для того, чтобы скрыться в нем, однако… Жизнь в Роартоне оказалась не такой уж и легкой, как Хироко рассчитывала. Да, здесь никто не знал, — даже подумать не мог! — что они вовсе не обычная молодая семья. Люди, по большей части, были невежественными, наукой не интересовались, да и не задумывались над чем-то подобным. Это было плюсом — никто не узнает в них известных в своей сфере исследователей. Минусом было то, что прижиться в этом обществе, в этом маленьком сером городке, между таких же маленьких серых жителей было почти что нереально. Когда Хироко заезжала скупиться в магазин, или просто гуляла с Юри, встречные смотрели на нее пристально, даже с долей осуждения. Они словно винили ее в самом факте ее появления на их глаза. Хироко было невероятно тяжело привыкнуть к этому месту. Она едва не плакала, вспоминая огромный, яркий Токио, ну или шумный Лондон. Она так привыкла к городской жизни, что жизнь в Роартоне оказалась для нее сущим адом. Долгое время она чувствовала себя оторванной от другого мира. К счастью рядом всегда был Тошио, согревающий ее своей неугасающей любовью, и, конечно же, ее чудо — Юри. Юри рос. Ни с ним, ни с окружающими, не происходило ничего странного, и с каждым годом она надеялась, что вирус так и не проснется. Если этого не произойдет, они просто забудут обо всем и продолжат свою жизнь в Роартоне. Жизнь неприметную и скрытную. Юри… Хироко очень любила своего сына, как могло быть иначе. Она часто корила себя за совершенное. Счастьем было то, что, как и обещал эксперимент, с носителем вируса не должно было произойти ничего непредвиденного. Тело ребенка было лишь сосудом, маленькой шкатулочкой, в которой врачи хранили свои сокровища. Юри рос и вел себя так же, как и прочие, совершенно нормальные дети. Почти никогда не болел. Даже сильные ссадины заживали очень быстро. Хироко понимала, что это не может быть заслугой вируса, что он не должен так влиять, но, так или иначе, она заостряла свое внимание на любой мелочи. После того случая подобного больше не повторялось. Юри был очень спокойным, истерик у него никогда не было, да и плакал он очень редко. Хироко не могла быть полностью спокойна. Не было известно, способен ли Юри оживлять мертвых в могилах, но ей все время казалось, что их ждет какая-то опасность. Кроме того, ей все время казалось, что за ними следят… Возможно, и не казалось. Исключать того, что их обнаружили даже тут, в Роартоне, нельзя было. Иногда мимо их дома проезжала черная, дорогая машина. На таких машинах в Роартоне никто не ездил. Хироко не хотелось думать об этом, но она была практически уверена что за ними следят. Они наблюдали. Чего только они ждали?***
Время шло. Прошло пятнадцать лет. Юри вырос. К этому времени и Хироко, и Тошия и думать забыли и о лаборатории, и об экспериментах, и о способе, каким излечили в ней сына. Они жили совершенно обычной жизнью, и это устраивало их. Юри не особо любил Роартон. Он никогда не говорил об этом прямо, но Хироко это чувствовала. К сожалению, она не могла предложить ему другую жизнь. Ради его безопасности ему не стоило покидать это место. Хироко с трудом позволила ему начать учебу в Оксфорде. Это было настоящей мукой для нее. К счастью, вскоре Юри вернулся домой. А потом… Потом появился Виктор. Какое-то время Хироко с тревогой смотрела на их с Юри отношения. Не случится ли чего? Все ли будет в порядке? Да, это всего лишь отношения, что может пойти не так? Юри выглядел счастливым — счастливее, чем когда-либо, — и Хироко так же была счастлива за него. Она бы не смогла помешать им, разлучить. Уже потом, когда конец был близок, ее посетила мысль, что, вероятно, она должна была помешать их отношениям лишь ради того, чтобы спасти… их всех. Нет, она никогда бы не стала винить Виктора во всем случившемся. На его месте мог оказаться кто угодно, и произойти это могло и раньше, и позже, или вообще могло не произойти. Так или иначе, он сыграл свою роль, стал и палачом, и жертвой одновременно. В тот момент, когда погиб… В телефонной трубке прозвучала ужасающая новость, а Хироко думала лишь о Юри. В голове промелькнула сцена из далекого прошлого, когда маленьким он впал в истерику, и те странные последствия, которые эта истерика за собой повлекла. Напрасно убеждала она себя, что такое не должно повториться. Она всей душой надеялась на это, но их жизнь начала меняться. Юри практически не покидал своей комнаты, от еды чаще всего отказывался, видеть никого не хотел, а если и спускался вниз, то разговаривал очень мало, и вел себя так, словно его вовсе и не было в этом месте. Так, словно он лишь эхо того родного ей Юри. Он очень изменился, но, по крайней мере, нигде не было видно оживших мертвецов. До определенного момента. Сказать наверняка, почему это случилось именно почти что спустя месяц, Хироко не могла. Для этого понадобилось бы более тщательное обследование. Она могла лишь предположить, что именно столько времени потребовалось вирусу, чтобы пропитать землю и тела в могилах. Может, были и другие причины, но, честно говоря, в тот момент, когда на улице раздались крики испуганных людей, ее это уже не заботило… Мир вокруг превратился в один из ее кошмаров. На улице слышны были крики, шум. Воздух наполнился запахом земли, сырости, крови и страха. Казалось, даже земля под ногами начала дрожать. Хироко тихонько подошла к включателю и выключила свет, чтобы не привлекать внимание. Слышалась возня возле входной двери. Кто-то пытался пробраться в дом. Хироко подошла к двери, прислушалась. — Юри? — спросила она тихо, хотя точно знала, что это не Юри. Кто-то — или что-то — еще больше оживилось и пыталось разрушить дверь, чтобы пробраться внутрь. Хироко выбежала из коридора, пытаясь придумать, чем защититься. На кухне она взяла нож — это все, что было в доме, больше никакого оружия. Когда Хироко вновь вернулась в зал, послышался скрип ступеней. — Хироко? — это был Тошия. — Что происходит? Она подошла к нему и сжала его руку свободной ладонью. — Тише. Он замолк и прислушался к шуму за дверью. Потом заметил блеск ножа в ее руке. — Кто там? — Я не знаю, — ее голос дрожал. — Но мне… мне кажется, что это… не человек. Тошия молчал. Он пытался все обдумать, понять, что она имеет в виду. Потом спросил: — Где Юри? — Он ушел. О, Боже, надо найти его! — Хироко двинулась к двери, но Тошия остановил ее, напомнив о незваном госте, чье присутствие еще ощущалось по ту сторону двери. — Не думаю, что сейчас там безопасно… — на улице вновь послышался крик, звук колес проезжающей мимо машины. — Там что-то происходит, и мы должны понять, что именно, прежде чем покидать дом, — Тошия подошел к окну и осторожно отогнул занавеску. Хироко последовала за ним и встала с другой стороны окна. По улице бродили люди. Очень много людей, но все они странно выглядели и непонятно вели себя. Люди? Нет… Хироко пришла в ужас от собственной догадки. — Эти люди… они мертвы? — Кажется, они были мертвы. Хироко задернула штору и прижалась к ней лицом, пытаясь успокоить себя. — Неужели это действительно из-за… Юри? — она с надеждой взглянула на Тошию, но он лишь покачал головой. — Что нам делать? Как остановить это? — Вряд ли мы можем что-то сделать. Хироко начала плакать. — Если это действительно то, о чем я думаю… если это наш вирус… то они будут преследовать его. Так же, как и в лаборатории, — ее голос звучал слишком громко. Тошия услышал за окном шелест. Он подошел и попытался ее успокоить. — Тише! Но Хироко не слушала его. — Чего они хотят? Убить его? — Мы не знаем этого. Мы ничего не знаем. Нам… нужно как-то выбраться. Найти Юри, и уезжать. Хироко молча кивнула, прикусив нижнюю губу, чтобы не застонать от безысходности. Внезапно окно рядом с ними разбилось. Тот, кто поджидал их у двери, устал ждать и решил ворваться через окно. Осколки разлетелись по всему залу. Хироко почувствовала, как печет от боли щека. Тошия схватил ее за руку. — Скорее, к заднему выходу. Успеем добраться до машины. Нужно ехать, в доме небезопасно. Под ногами хрустело стекло. В руке все еще был нож. Хироко казалось, что она была во сне. В жутком, безумном. Она резко замерла, потому что все поняла, и тихо проговорила: — Это он… — Кто? — Он… — Хироко улыбнулась, но улыбка ее была безумной. На лицо легла плотная тень, и лишь глаза, в которых стояли слезы, блестели. По щеке стекала кровь. — Он вернулся. Конечно! Конечно, он вернулся… к Юри. Тошия дернул ее, пытаясь привести в чувства: — Я не понимаю, о чем ты. Нам нужно уходить! Скорее, пошли! — но когда он обернулся, перед ними кто-то стоял, преграждая дорогу. В темноте можно было разглядеть лишь силуэт, но даже так Тошия наконец-то понял, о чем твердила Хироко. — Виктор… Это действительно был он, что подтверждало две вещи: во-первых, на улице толпились не простые бродяги, а во-вторых, у них серьезные проблемы. Виктор двигался медленно и тихо, словно зверь, выжидающий момента, чтобы совершить прыжок на свою жертву. И Хироко понимала, что этот момент уже очень близко. Виктор кинулся вперед. Тошия выхватил нож из рук Хироко и выставил его вперед. Лезвие прошло в тело Виктора, в грудь, где-то в области сердца. Виктор замер, издал звук, похожий на шипение, но уже через пару секунд рана не заботила его. Он не чувствовал боли. Его сердце не билось. Оно было лишь куском мертвой плоти и не имело значения, сколько бы раз в него ударили ножом. Это не остановит его, даже не задержит надолго. Он был хуже, чем зверь, ибо даже зверь боится смерти. А Виктор… Сейчас, наверно, он не боялся ничего. Он был одержим лишь одним чувством — голодом, а может, и каким другим желанием. Виктор схватил Тошию за шею, и сжал свои пальцы вокруг нее с такой силой, что ногти, испачканные землей, вошли под кожу. Хироко не могла ничего сделать, даже пошевелиться и просто выдохнуть. Она была напугана и шокирована, но более того, она попросту потеряла смысл бороться. — Вик… Виктор, — позвала она его, хотя было понятно — он не понимает ее. Он едва ли узнал, кто она такая. «Но если он пришел сюда, значит, что-то же он все-таки понимает?» Послышался хруст. Это было стекло под ее ногами? Тошия вдруг перестал сопротивляться. На пол упало несколько капель крови. Виктор разжал пальцы, и тело Тошии безвольно упало. Хироко зажала ладонями рот, чтобы сдержать крик. Она все еще не могла поверить, что это конец. Она взглянула на Виктора. В черных впадинах глазниц — бледные и блестящие, словно две жемчужины, глазные яблоки. Хироко не знала, насколько хорошо он мог ее видеть, но, судя по его повадкам, он по большей части ориентировался по запаху. Она понимала, что он едва ли отдает отчет своим действиям. От Виктора, которого они знали, не осталось ничего. Он был монстром, одним из тех, которого они создали. И вирус, и Юри, и это существо — все это было делом их рук. — Виктор… Я сделала слишком много ужасных вещей. Но все это было лишь для того, что бы Юри жил и чувствовал себя нормальным. Я хотела, я так старалась защитить его, но ничего не вышло. Мне очень жаль, очень жаль, Виктор… — она снова заплакала. Ей не было страшно. Ей было невыносимо грустно и больно. Виктор склонил голову набок, принюхиваясь и словно пытаясь понять, что она ему говорит. Все слова для него были лишь пустым звуком. Он изучал свою жертву. Хироко чувствовала, что ни она, ни Тошия не представляли для него настоящего интереса. Они были лишь случайной помехой на его пути. Он пришел совершенно за другой жертвой, и, если бы тот, кого он искал, был здесь, возможно, он даже бы не обратил на них внимания. Но того, кого он искал не было, и теперь он должен был удовлетворить голод тем, что было…***
14 октября 2016 года.
Джеймс уже успел убрать во всех шкафах, во всех ящичках, которые только были в кабинете Якова Фельцмана. Он пересортировал бумаги, навел порядок на столе, немного протер пыль. Он даже забыл о том, что это не входит в его обязанности, и что уборку он в принципе терпеть не может. Нет, это не было очередным приказом Якова. Это даже не было необходимо, так как раз в неделю санитарки и без того вылизывают тут все до блеска. Он делал это все, потому что попросту не знал, что ему еще делать. Он был в какой-то степени растерян. Яков, который редко упускал возможность отчитать своего ассистента за какую-нибудь мелочь, на этот раз даже не взглянул на него, и всю ночь он провел за компьютером. Джеймсу он не рассказывал больше никаких подробностей касательно Юри Кацуки или его родителей, или исследований, которые они проводили. Молчаливость Якова пробуждала в Джеймсе страх наполовину с нездоровым любопытством, но он не мог просто спросить, что такого откопал Фельцман. А он точно нашел что-то, что полностью приковало его внимание к монитору. Потом Яков достал листок бумаги и принялся писать. Письмо? Его он закончил лишь спустя полчаса, поскольку оно было довольно объемным, насколько мог судить Джеймс со стороны. Потом он свернул лист бумаги вдвое, сунул его в белоснежный конверт и протянул Джеймсу. — Вот. Это письмо… передай Виктору Никифорову. Лично. Не допусти, чтобы оно попало в руки кому-то, кроме Виктора, ты понял? Джеймс кивнул, тогда Яков отключил компьютер, встал из-за стола и вышел из кабинета. Джеймс неловко потоптался на месте, борясь с сомнениями и желанием узнать, что же Яков откопал. Спросить ли это сейчас, напрямую (уж вряд ли только Яков удостоит его ответом) или позже тайком прочитать все с письма? Что же за информацию Яков мог отыскать, что решил написать Виктору Никифорову?..***
Они вернулись в дом. Виктор — обратно на диван, а Юри — в кресло напротив. Долго, однако, терпения просто сидеть на месте не хватило, и он встал. Он не двигался, — боялся отвести от Виктора взгляд, — лишь крутил на пальце кольцо с таким усердием, что, еще немного, и кожа, казалось, могла вспыхнуть огнем под блестящим драгоценным металлом. Они молчали. Оба рады были бы получить ответ на все терзавшие их вопросы и утешение на все их сомнения. Юри бы хотел быть тем, кто мог бы дать это Виктору, но он мог лишь делать вид, что все идет так, как и задумывалось. Сейчас он чувствовал себя актером на сцене театра, который допустил ошибку в одной из важнейших сцен, и теперь был вынужден импровизировать, но каждое слово и движение было крахом. Виктор протянул свою дрожащую руку вперед и уставился на нее. Юри так же посмотрел, пытаясь побороть собственную — нервную, — дрожь. — Что делать? Что мне делать, Юри? — прохрипел он осипшим голосом. — Как остановить это? Юри быстрым движением стянул с кресла плед и, приблизившись к дивану, накинул этот плед на плечи Виктора. — Все хорошо, — проговорил Юри, крепче укутывая Виктора в теплую ткань. — Если тебе холодно, нужно просто согреться, — он ласково улыбнулся, заглядывая в светло-голубые, как выгоревшие на палящем солнце незабудки, глаза. — Обычно так делают простые смертные. Лицо Виктора так же озарила улыбка, пусть и неуверенная. Он почувствовал, что ему стало немного теплее, а вместе с тем и спокойнее. Юри обнял Виктора крепко, так, насколько только мог себе позволить. В этот момент он чувствовал себя для Виктора кем-то намного больше, чем жених, чем любовник. Он ощущал потребность подарить Виктору все тепло, как если бы тот был его ребенком. Сейчас он почувствовал, что они по-настоящему, необратимо близки друг другу. Они действительно нуждались друг в друге. Разрыв этой связи для них сулил лишь одно — быструю, мучительную смерть. И связывала их вовсе не любовь или привычка, как это должно было быть, как он думал в начале. Связывало их что-то более крепкое, чем простые, глупые человеческие чувства, что-то глубже и болезненнее. Что-то, что делало его счастье и боль просто невыносимыми. — Когда, — вдруг начал Виктор, не разжимая рук. — Когда не ощущаешь тепла, мир вокруг кажется таким холодным и… не жестоким, но попросту безразличным. Был ли я в Норфолке, бродил ли по улицам Лондона, был ли частью Армии Нежити, я всегда, всегда… Мне все казалось, что этот мир ненавидит меня. Холодный, безразличный мир, в котором для меня не оказалось места. Я стал — не спорь, — жестоким и холодным. Таким же бесчувственным, как и мир, смотрящий со своей величественной высоты. — Виктор поднял голову, заглянул Юри в глаза, и тогда Юри заметил кое-что поразительное — щеки Виктора были влажные от слез. — Я думал, что Виктор Никифоров мертв. Но только ты можешь сказать правда ли это. Кто я, Юри? — Я не знаю, — Юри нежно убирал со лба Виктора пряди челки, что падали на глаза. — Я даже не уверен, кто я. Мне все время кажется, что все, что я знал — лишь обман. Но это уже не имеет значения. Пока я могу быть рядом с тобой, ничто не имеет значения. Виктор прижался к Юри, прислонив щеку к его груди. Прислушался. Тут можно ощутить вибрацию — дыхание, сердцебиение. Он освободил одну руку и прикоснулся ладонью к своей груди. Ничего. Тишина, пустота. Может, ему все это приснилось? Этот холод и тепло, которые он чувствует. Это ошибка, и он вовсе не изменился, а остался тем же трупом без чувств. Ему впервые было страшно вернуться назад. Ему так хотелось услышать звук своего сердца. Прошла одна секунда, вторая, и… внезапно он ощутил внутри толчок. Удар. Виктор сильнее вжал пальцами в кожу. Показалось? Он мысленно сосчитал. Секунда. Две. Три. Удар. Оно действительно билось. Всего двадцать ударов в минуту. Так медленно и тихо, что можно и не заметить. Но оно было живым, или, по крайней мере, оно очень хотело жить. Юри обратил внимание на то, как Виктор крепко прижал ладонь к груди, и обеспокоенно спросил: — Что-то не так? Что-то болит? Виктор задумчиво покачал головой. — Нет… — он взял руку Юри и сжал ее в своей руке. Прислушался к непривычным ощущениям. Приятное, обволакивающее, мягкое чувство. Это и было тепло. Простое, человеческое тепло. Он никогда не предавал ему значения, когда был жив. Он не задумывался над тем, насколько это важно — просто чувствовать тепло или холод, ощущать собственное сердцебиение, прислушиваться к своему дыханию. Это было неважно тогда, но теперь это все было словно подарок на Рождество. Виктор чувствовал страх и счастье. Его переполнили эмоции, и, казалось, даже воздух вокруг затрепетал от волнения. Юри крепко переплел их пальцы. — Твои руки… такие теплые, — Виктор прижал руку Юри к своей щеке. — Правда? А раньше ты говорил, что они холодные? — он улыбнулся. Виктор тоже. — Глупости. Я ничего не понимал в этом мире, когда говорил такие глупости. — Тебе уже теплее? — Немного. Юри склонился к Виктору и поцеловал его в губы. Виктор прикрыл глаза, наслаждаясь прикосновением, тем же теплом, которое хотел бы впитать в себя, и сохранить в сердце, что пыталось заново жить. Его серебренные ресницы дрожали на щеках, которые казались уже не такими бледными. Юри провел по ним кончиками пальцев для того, чтобы стереть белые разводы от слез. — Холод уйдет. Скоро он уйдет навсегда… Сумрак вокруг уже не так пугал, и тишина больше не сводила с ума. Впервые Юри почувствовал, что надежда еще была с ними.