Lyceum

Ларина на кухне уже не было, когда Юра вернулся. Остывшая сковородка стояла на плите, столешницы были протёрты от крошек — Дима не был свиньёй, как большинство его соседей по общежитию. Может, он был даже излишне аккуратный, это было видно по его внешнему виду: белоснежные рубашки, строгие чёрные брюки, волосы всегда расчёсаны и уложены. Пахло от него приятным парфюмом, а не потом или пивом, как от Хованского. Дима был похож на правильного человека. Не пить, не курить, в мятой рубашке не ходить. Когда Юра смотрел в зеркало, он видел свинью. Вечно лохматого алкоголика с опухшим лицом. «Я редко такой добрый. Впредь покупай еду сам». Пожелтевший листок с аккуратными, круглыми буквами. У Ларина даже почерк красивый. Не то что корявые буквы Хованского, которые он сам с трудом мог прочитать. Под листком тарелка, а под тарелкой две до сих пор тёплые гренки. Очень заботливо с его стороны. Со времен своего переезда в общагу Юра впервые почувствовал себя так тепло и уютно. Щедрость. Он давно с ней не сталкивался. Надо сегодня позвонить домой. — Юрас, идешь с нами уроки делать? — Юра был в паре шагов от выхода, и голоса друзей за спиной были совсем некстати. После четырёх пар Юра уже не понимал, голова болит от похмелья или же усталости. В животе урчало, но единственным желанием было доковылять до общаги и завалиться спать аж до самого утра. — Вы, бля, издеваетесь? Я похож на человека, который делает уроки? — Похож, — отрезал Кузьма. — Ты хочешь, чтоб тебя с первых дней учителя чмырить начали? В столовую с нами пиздуй, это не обсуждается. — Я думал, лицеисты только бухать умеют, — Хованский недовольно промычал, но всё равно пошёл в сторону столовой. Он должен измениться. Привыкнуть к труду. Он сделал первый шаг к новой жизни и должен отпустить прошлого себя. В столовой, которая скорее была рестораном, если сравнивать со старой его школой, было достаточно много людей, свободные столы можно было пересчитать по пальцам одной руки. Пахло кофе, сосисками в тесте и свежими учебниками. Большинство розеток было занято — физмат делал домашку по информатике. За каким-то небольшим столиком сидела парочка учителей и мирно попивала чай. Идиллия. — Почему всем так нравится заниматься вместе? — Ну, тут тебе помогут, если что. А ещё так веселее. А дома домашка делается тухло и не с таким энтузиазмом. Только если у тебя под ухом Гридин не поёт гимн СССР. — Юлик единственный остался за столом, пока Никита и Руслан пошли в буфет за едой. — Тебе как вообще у нас в лицее? Нравится? — Тут всё очень... Непривычное. — Хованский неловко повёл плечами. — Всё в новинку. И люди здесь совсем другие. Скучаю по дому, но вернуться нет желания вообще. Иногда кардинальные изменения — то, что нужно. — Мы бы тебя не отпустили никуда, надумал чего, — рядом внезапно появился Кузьма с двумя кофе в руках. — Держи, взбодрись, дружище, а то скоро над тетрадкой уснёшь. Юра осторожно прикоснулся к картонному стаканчику, будто это всё — шутка, и вместо кофе там пустота или какая-нибудь гадость. Жизнь научила его не доверять даже самым близким. Но стакан приятно грел руку, а может, его грело осознание того, что он наконец нашёл хороших друзей. Он знает их всего второй день, да, это легкомысленно. Но ему было хорошо с ними здесь и сейчас. Голова уже болела от всяческих дат и имён исторических деятелей. Поздно. Большинство уже начинало разбредаться по домам: столы пустели, и возле выхода даже начиналась давка. Пёстрые футболки, свитшоты, рубашки. И вдруг среди этой катавасии белоснежная рубашка и чёрное, как смоль, пальто, накинутое на худые плечи. Внутри что-то ёкнуло. Ларин. Шёл, устремив взгляд в пол, ссутулившись. Лавировал между людей, пробиваясь к выходу. Спешил. А ведь Юра до сих пор не поблагодарил его за завтрак. — Дима! — Хованский был уверен, что тот его услышал. Он шёл достаточно близко. Он даже мимолётно стрельнул глазами в его сторону, но прошёл мимо, не произнеся ни слова. Плотно сжал челюсти и прикрыл лицо высоким воротником. — Ты дружишь с Лариным? — Юлик округлил глаза и даже оторвался от математики. Презрительно поджал губы. — А что такого? Вы знаете его? — Да... — Онешко замялся. — Я дружил с ним в начале десятого класса. Никита тоже. Дима был классный парень, а сейчас он стал совсем другой. — Другой? — образование СССР подождёт. Хованский отодвинул учебник в центр стола. Ему не хотелось копаться в тёмном прошлом и собирать слухи, но от этого никуда не денешься. — Я не знаю, как тебе его описать. Это Ларин, бля, он не от мира сего. Он перестал тусоваться. Стал презирать всех пьющих и курящих, считает всех слабыми. Не знаю, что ему стукнуло в голову, вроде был нормальный, а сейчас как старый дед какой-то. Один раз он чуть не вылетел из лицея за избиение одноклассницы. Это вообще отдельный разговор. В прошлом году с ним хоть Соболев тусовался, а сейчас он вообще остался один. Изгой. — губы Юлика всё время кривились в надменной усмешке, а возмущение всё наполняло и наполняло Хованского с каждым его словом. Изгой. Юра знал, что значит быть изгоем. Ему хотелось перебить Юлика. Со всей силы ударить кулаком по столу, чтобы все учебники подскочили в воздух. Выкрикнуть, что надо уважать чужие решения. Чужой менталитет. Люди не резиновые. Стресс может сделать из человека чудовище. С какой-то стороны Юра тоже ненавидел алкоголь. Ненавидел родителей. Ненавидел себя. Свои вредные привычки, свои слабости. Может, Дима — тот человек, что поможет ему перебороть свою ненавистную сторону. Унизит и заставит ненавидеть себя ещё больше. Мотивирует. Но Юре не хватило духа высказаться. Ему остается только молчать.