Lyceum

На улице мерзко. Моросит дождь, и холодные колючие капли летят прямо в лицо. Дима не жмурится, мокрые даже ресницы, будто он только что плакал. Но плакать не в его стиле. В его стиле запирать все чувства в себе, поспешно запихивать их на задворки сознания, как убирают в шкаф тёплую куртку по окончанию зимы. Можно сдержать слёзы, натянуть на лицо счастливую улыбку, но эмоции никуда не уходят. Они скапливаются комом в горле, давят изнутри, ты чувствуешь, что рано или поздно тебя разорвёт на части, ведь в тебе бомба замедленного действия. Чтобы пролиться из стакана, иногда не хватает одной единственной капли воды. Дима не знает, когда наступит его последняя капля. Сейчас он совершенно один, и никто его не увидит. В один момент можно выплеснуть всё, отдохнуть от постоянной игры в прятки с собственными чувствами. Но для Димы это значит дать слабину, сломаться. Предать то, к чему всё время стремился. Все говорят: «Поплачь, станет намного легче». Но Дима знает, что боль не уходит со слезами. Со слезами уходит собственное достоинство, выдержка. Со слезами приходит жалость к себе. После жалости приходит осознание своей ничтожности, за ней − ненависть. Дима знает, поэтому влага на его лице — всего лишь дождь. Виднеется кирпичный бок общежития. Здание уснуло, как толстый кот, свернувшийся калачиком, в окнах погас свет, и только большой жёлтый фонарь, похожий на глаз, освещал чёрный вход. Ларин подминает пальто и садится на сырые ступеньки, закрывает глаза и направляет лицо прямо под освежающие струи дождя. Капли искрятся золотом в тёплом свете фонаря, словно с небес на землю сейчас снизойдёт какое-то божество. Дима умывается дождём, и дождь смывает с него стресс прошедшего дня. Лицо расслабляется: Ларин больше не хмурит брови и не поджимает губы. Он просто сидит на холодной лестнице и смотрит в небо цвета сливового варенья. Об обнажённую лодыжку трётся что-то мягкое и ласковое. Котёнок недовольно мяукнул, когда Дима взял его под живот и усадил на колени. На брюках явно остались следы земли с кошачьих лап. Да, тот самый бродяга, которого они с Хованским часов пять назад практически вместе спасли. Странно, но кот его до сих пор помнил и был благодарен. На губах заиграла улыбка. − Мурзик, ты куда, бля, убежал? Кис-кис-кис, − громкий крик заставил Ларина вздрогнуть. Он сразу узнал голос: шепелявый и по-своему тёплый, домашний. Продолжая поглаживать кота, Дима следил за витающим в темноте огоньком от сигареты. Полная фигура в тонкой толстовке подходила всё ближе и ближе. — Ларин, ты что делаешь на улице в блядский дождь в блядские два часа ночи? — Юра присел рядом на ступеньки. Дима поморщился от запаха дыма, резко ударившего в нос. — И тебе здравствуй. Тот же вопрос могу задать и тебе, − холодный и железный тон. Дима не любил, когда кто-то перебивал его внутренний монолог или внутреннее молчание с самим собой. — Я курю и подкармливаю кота. А ты, похоже, сидишь тут, как бомж, и угораешь по дождю. Так охуенно в небо смотреть что ли? — Юра наклонился назад и распластался на лестнице. Рыжие кудри разметались по бетонной поверхности, а ступеньки впились в спину. Звёзды сегодня ночью не блистали в небе, скрытые пеленой серых туч. − Небо красивое. Мрачное. Ларин прилёг рядом. Стоит только повернуть голову вправо, и можно разглядеть Хованского, его морщинки в уголках глаз, ямочки на щеках. Можно почувствовать горьковатый запах табака, исходящий от его волос. Очень интимное расстояние, лицо слишком близко. Такое доброе, по-детски круглое, мечтательный взгляд, направленный в небо. Сигарета, зажатая меж плотно сомкнутых губ, никак не списывалась в этот уютный образ. Табак тлел, дым расползался в воздухе, как клякса на белоснежном листе бумаги, горчил на кончике языка. Для Хованского запах сигарет — запах детства. Сигаретами пахли руки матери, ласково прижимающие его к себе. Сигаретами пахли руки отца, крепко сжимающие его маленькую ладонь по пути в детский сад. Дым для Юры был слаще сахарной ваты. Но у него был привкус разочарования и разрушенных надежд. — Да, согласен, — докурив до фильтра, Хован затушил сигарету о сырой бетон и небрежно кинул окурок куда-то в сторону. — А что у тебя случилось вообще? — Эм? — Ларин нахмурился, по спине пробежался холодок, будто его только что уличили в каком-то преступлении. — С чего ты взял, что у меня что-то случилось? − Ну, знаешь, нормальные люди не сидят в два часа ночи на зассаных ступеньках за общежитием с охуительно мрачным лицом. Причём в дождь. Считаешь, я подумаю, что ты просто так решил среди ночи выйти принять душ на улице в природных условиях? — Ты понимаешь, что ты сам лежишь сейчас вместе со мной на тех самых ступеньках? — Дима не любил говорить о своих проблемах. Он предпочитал не обнажать свою душу. Поэтому от обороны он часто переходил сразу к наступлению. — Да-а-а, мы с тобой товарищи по несчастью, точнее, по пиздостраданию. Люди вообще несчастные создания: даже если у них всё заебись, они найдут себе причину для грусти. — Юра достал из пачки очередную сигарету. Щёлкнуло колёсико зажигалки, мелькнули искры, и вот в темноте снова порхает алый огонёк. — Люди так устроены. Им всегда чего-то не хватает. Иногда им не хватает проблем, чтобы страдать, поэтому они придумывают себе новые. Алкоголь, курение. А потом жалуются, что не могут избавиться от зависимости. Слабые люди. Сами себя уничтожают. Юра опустил взгляд и нервно сжал пальцами фильтр сигареты. — Наверное, поэтому тебя так не любят в лицее. — Кто будет любить того, кто постоянно напоминает тебе о твоей ничтожности? Они отмахиваются от критики, они даже не признают, что зависимы. Только жалеют себя. — Я тоже слабый, как и они, — Хованский уныло смотрел на тлеющую сигарету. Наблюдал, как та постепенно превращается в пепел, и он спадает на землю большими серыми хлопьями. Как сгорала сигарета, зажатая меж его узловатых пальцев, так сгорал сам Юра. Морально и физически. Желание курить куда-то улетучилось, появилась лишь ненависть к себе. От запаха дыма затошнило, и Юра откинул тлеющий бычок куда-то под ноги и растоптал. — Сейчас ты одним движением руки доказал, что это не так. Я верю в тебя, Юра. Ты не слабый. — на губах Ларина расцвела улыбка. Такая добрая и Ларинская: Дима морщил нос и обнажал клыки. Это было бы похоже на хищный оскал, если бы не солнечные морщинки в уголках глаз. − Ты так странно улыбаешься. − Не все красивые модельные улыбки — искренние, Юра.