Lyceum

— Что это за мудень был, кстати? — с набитым ртом спросил Юра. Они с Димой, как вошло уже в привычку, после работы сидели на ступеньках за общагой и жевали что-нибудь из ларьков с фастфудом. После тяжёлого трудового дня они еле волочили ноги, но не забывали зайти в круглосуточный магазин, чтобы купить покушать своему пушистому другу. Едва узнав своих кормильцев то ли по запаху, то ли по звуку шагов, котёнок бежал навстречу, надрывая голос и держа трубой худенький, короткий хвостик.  — Да просто друг по лицею, он же сам сказал, — Дима слегка запнулся, называя Соболева другом, ведь кем-кем, а другом он ему точно не являлся. Но раскрывать Юре все тонкости своих взаимоотношений с «тем мудилой» Ларин не собирался.  — Друг? — Хованский подозрительно прищурился. — Глядя на то, как тебе с ним… некомфортно, я бы так не сказал. «А как тебе сказать, Юра? Парень? Любовник? Ёбырь? Моя первая любовь, которая разбивает моё сердце на всё более мелкие кусочки?» Дима всё прокручивал в голове те слова, что слетели с его губ в потоке злости и неимоверной тоски по тому, что уже прошло. По тому, что уже не вернуть. По воспоминаниям, за которые он хватался, как утопающий за соломинку. Слишком много раз он закрывал глаза на унижения, на обман и на явный факт того, что его используют, но… Он был слепо влюблён. А ведь если количество осколков Диминого сердца, которое мы возьмем за x, стремится к бесконечности, то х стремится к нулю. А х, стремящийся к нулю, умноженный на бесконечность, так и останется нулём. Огромной пустой зияющей дырой в груди у Ларина.  — На самом деле я не знаю, могу ли называть этого человека другом сейчас, но когда-то он им был. Все люди ссорятся, делают друг другу всякое говно или просто перестают общаться, но я всегда с теплотой вспоминаю о тех временах, когда мне с кем-то было хорошо, — парень развел руками с горькой улыбкой на губах, скомкал обёрточную бумагу из-под фалафеля и, опираясь на колени, поднялся с холодных, сырых ступенек.  — И какое же говно тебе сделал этот Соболев? — Юра чувствовал, что с тем слащавым подонком явно что-то не то. Безмолвная травля Ларина всем лицеем, фотографии, попадающиеся ему чуть ли не в каждой библиотечной книжке — интуиция говорила, нет, кричала ему, что Коленька сыграл в этом всем явно не последнюю роль. Но он не знал, что масштаб урона, причинённого им, уходит далеко за рамки этой ситуации.  — Забей, слишком долгая и бесполезная история, — Дима обнял себя руками и всем своим видом дал знать, что не хочет распространяться. Чем еще больше раззадорил любопытство Юры.  — Ладно, не хочешь, как хочешь, — кряхтя, Хованский тоже встал. Котёнок, что последние двадцать минут мирно лежал у него на коленях, свернувшись клубочком, спрыгнул и потёрся о его ноги. — Как думаешь, сильно ли мы получим пиздов, если заберем его в общагу?  — Правилами общежития строго запрещено держать всяких хомячков и даже рыбок, не говоря уж и о котах. Чего мелочиться, раз нарушать, так по-крупному, заведи лошадь, — фыркнул Ларин. Он был благодарен другу за то, что тот решил сменить тему и принял более расслабленную позу.  — Знаешь, а идея! Буду приезжать на пары как в рекламе олдспайс, — Юра хохотнул и сделал вид, как будто держится за поводья. — Посмотрите на своего мужчину, и снова на меня, о да, я на коне! — рыжий подмигнул, что должно было выглядеть заигрывающе, но на самом деле больше походило на нервный тик.  — Так насчёт кота… Ты серьёзно?  — Не знаю, как бы мне ни хотелось, это будет очень проблематично, учитывая, что у моего соседа аллергия на котов. Но я жить спокойно не смогу, если буду знать, что этот мелкий чапалах зимой где-то отмораживает свои лапы, — Юра прижал чёрный пушистый комочек к своей груди с самым траурным выражением лица.  — Ну, а я живу один, так что почему бы и нет? — Ларин аккуратно взял котёнка из рук Хованского и спрятал его, запахнув пальто.  — Ура! Наш сын не умрёт от холода зимой на улице! — Юра радостно захлопал в ладоши, но притих, когда его друг шикнул и приставил палец к губам.  — Кстати, знай, затраты на корм и наполнитель — пополам! — шепнул Дима и двинулся в сторону входа. Как настоящие шпионы из фильмов про Джемса Бонда они на цыпочках пробрались мимо вахтёрши, которая давно похрапывала в своём кресле и видела уже третий сон, и быстро шмыгнули на свой этаж. Увидев комнату Ларина, Хова удивился, как в ней на самом деле уютно. Ему почему-то казалось, что в Диминой комнате будет царить стерильная чистота, все книжки и тетрадки будут стоять ровно в ряд, вещи будут сложены аккуратными стопками в шкафу, а кровать будет застелена так, что не придерется даже самая лучшая горничная из всяких пятизвёздочных отелей, те, которые обычно всяких лебедей из полотенец крутят. Всё оказалось не так: на кровати был слегка смят пушистый плед и разбросаны подушки, на спинке стула висели спортивки и узорчатый «дедовский» свитер, в котором Дима обычно разгуливал по общаге, книжки и канцелярия были раскиданы по столу, будто кто-то буквально секунду назад над ними сидел и что-то зубрил, а на втором столе, который, видно, принадлежал несуществующему соседу, стоял (благо, выключенный из розетки) утюг и разложена рубашка, приготовленная на завтрашние пары.  — А почему ты живёшь один?  — Ну, как ты уже успел понять, меня не особо жалуют в лицее, так что жить со мной никто не хочет, — горько произнёс Дима.  — Ой, ну и пошли они в жопу, зато у тебя своя комната и куча личного пространства, — завелся Хова, которого очень бесил факт того, что все вокруг считали Диму каким-то графом Дракулой, которого надо обходить за километр, а то сожрёт. Такого искреннего, доброго и забавного Диму. Да, он был прямолинеен в плане высказывания своего мнения, но именно это Юре в нем и нравилось. — И никто тебя не будит утром в выходные дни своими мерзкими завываниями под гитару!  — И я могу держать у себя в комнате кота, не боясь, что какой-нибудь подлый сосед донесет про это коменданту, — Ларин достал из шкафа ненужную крышку от картонной коробки и стал рвать в нее какую-то ненужную исписанную тетрадку. — Надеюсь, ты поймешь, что свои дела надо делать сюда, а не на какую-то из моих вещей, — обратился он к котёнку, а тот уркнул, будто понял, что Дима сказал. — Так, а ты, запомни, завтра после пар идём в зоомагазин за лотком, мисочкой и прочей лабудой! — сказал хозяин комнаты, обращаясь уже к Хованскому и пригрозив ему пальцем.  — О, ты рисуешь? — спросил Юра, увидев выглядывающий из шкафа мольберт, и подумал, как же он не догадался раньше, видя Димин свитер, заляпанный маслом, и всякие волшебные зарисовки на последних страницах его официантовского блокнотика.  — Нет. Да. Не знаю… — Дима нахмурил брови. — Я всегда мечтал стать художником и прославиться своими картинами… Но жизнь показала мне, что я на этом я не заработаю, так что это дело отложено в долгий ящик тех увлечений, которыми я буду заниматься после кризиса среднего возраста. Ладно, всё, целуй сына на ночь и иди спать, — Ларин протянул котёнка к самому лицу Ховы. Тот, чмокнув «сына» в нос, гоготнул и бросил уже из коридора:  — Спокойной ночи, папаша. Засыпал Ларин со своим новым пушистым соседом, который вряд ли сбежит, потому что ему «мерзко жить с пидорасом и шлюхой». Засыпал, согретый мыслями о том, что у них с Юрой теперь есть свой общий секрет, такой невинный и детский. Но стоило ему уснуть, ночные кошмары проложили тревожную морщину у него на лбу. Утром разбудил его кошмар, только уже не ночной, а тот, что наяву. Надпись «Коленька ❤» на экране мобильного телефона была ведром ледяной воды на его плечи. Дрожа внутри, дрожащими руками он поднял трубку и, прикрыв от ужаса глаза, ждал, когда же собеседник заговорит.  — Ты, надеюсь, достаточно подумал и решил взять те вчерашние слова сгоряча обратно. Очень обидно, когда тебе желают смерти, — как обычно, Соболев играл обиженного ребёнка, чтобы вызвать чувство вины. Дима был готов поспорить, что сейчас, по ту сторону трубки телефона, он насмешливо надул губки. Но этот фокус больше не сработает. Дима хотел процедить что-то едкое в ответ, огрызнуться, но просто бросил трубку и упал лицом в подушку, что заглушила его рыдания. Ему было тошно от себя, такого тупого, слепого, слабоумного дурачка, что позволял собой манипулировать, как марионеткой, а скорее куклой для секса и кайфа. Ещё больше Ларин ненавидел в себе то, что даже после осознания, что Соболев за человек, его сердце пропускало удар, стоило ему увидеть имя мучителя на экране телефона. Дима не знает, сколько прорыдал, колотя себя по всему телу, и как добежал до лицея, минуя места, которые раньше были связаны с самыми счастливыми воспоминаниями его жизни… А теперь были перечёркнуты огромным жирным крестом и отдавали горечью и унижением. Каждая лавочка, каждый фонарь, каждый подъезд — всё напоминало о НЁМ, и Дима зажмурился, как никогда в жизни желая оказаться где-нибудь далеко-далеко, дистанцироваться от тех вещей, что делали ему больно, и от того человека, что разбил, нет, что беспощадно топтал и рвал его сердце на куски. Но стоя на пороге лицея, созерцая доску объявлений, Дима понял, что может быть Бог, в которого он не хотел верить, потому что не хотел верить в нечто настолько жестокое и безразличное ко всему, что происходит в мире, может быть он всё-таки есть, и может быть, он всё-таки милосерден. Ведь на доске объявлений висело имя победителя конкурса живописи (приз, кстати, поездка в Прагу вместе со всем лицеем). Его имя.