Путь к тебе

"It's time to let go, It's time to carry on with the show Don't mourn what is gone, greet the dawn, N' I will be standing by your side" * "Любить иных - тяжелый крест", - писал Пастернак. Отабек последнее время часто вспоминает эти строки, а еще мысленно прибавляет к ним: "для иных". Любить Плисецкого - это как жить на пороховой бочке в окружении берсерков с зажженными факелами. У Юры семь пятниц на неделе и все - тринадцатое; все кошки либо черные, либо белые - серого не дано; медаль либо золотая, либо никакая. Нет ни полутонов, ни акварельных красок - все по-подростковому вывернуто на максимум и по-взрослому посылается нахер. Ответов на вопрос "зачем?" и "почему?" нет, не было и не предвидится. Отабека жалеет Мила. "Как же тебе, наверное, с нашим Юркой тяжело", - огненные кудряшки забавно пружинят, когда Бабичева сочувственно качает головой. Отабека пытается поддерживать Виктор. "Ты не думай, Юра на самом деле добрый и ранимый, ему просто любви не хватает", - говорит он, а лицо задумчивое, строгое, не такое, какое бывает обычно во время тренировок или дружеских посиделок. И Алтын понимает, что не один он вспоминает порой стихи Пастернака. Совсем странно слышать нечто подобное от Якова. "Вот оторва с шилом в одном месте! С тобой он себя так же ведет? Плисецкий, будешь прыгать сегодня, я тебе ноги оторву и скажу, что так и было!" Отабек с Юрой живет уже месяц, временно тренируясь в Питере. Город его принимает, отзывается теплыми ливнями, а один раз даже приветственно посыпает градом около выхода со станции Черная речка - неожиданно и резко. Пастернак снова приходится очень кстати. Любишь Санкт-Петербург - люби и мелкими кусочками льда по голове получать. Град тогда быстро растаял под появившимся уже через десять минут солнцем, а Отабек снова подумал о Юре. Тот тоже может обматерить свою кошку, пролив из-за нее кофе, даже разбить тарелку со злости, зато потом будет ходить по квартире тихо-тихо, а после отправится в магазин: за новой посудой и пакетиком дорогого кошачьего корма. Это объясняет, почему дома у Юры все тарелки из разных наборов. Ураган, шторм на море, неожиданный град по темечку, - все это и многое другое в одном человеке. Слишком много для него одного, слишком непонятно, ярко и взрывоопасно для других. Отабек отвечает "нет" на вопросы Милы и Якова, молча кивает на слова Виктора. Он видит обратную сторону, видит чуть больше, будто его пустили на ту самую иную, огороженную ото всех зону. Юра трогательно извиняется вкусной едой и лаской перед кошкой за свою несдержанность; он разговаривает со своим кактусом, который - Отабек по энциклопедии проверял - не цветет, хотя Плисецкий почему-то уверен, что рано или поздно должен; забавно прячет слезы после грустных фильмов под длинной челкой, которая, если высыхает после душа без расчески, пушится на кончиках и торчит в разные стороны. Алтын раньше и не верил никогда, что любить кого-то можно до боли в легких. Любить вот так - как Пастернак в своих стихах писал, чтобы ни окружающие не понимали, ни ты сам. Когда не злит ничего: ни Юркина вспыльчивость, ни характер, который все называют "откровенно дерьмовым", ни подростковый возраст, ни каждый день, как пятница тринадцатое. Потому что только один Отабек знает, что после банкета в Барселоне Юра снял с себя золотую медаль, отнес ее в номер, положив на кровать Лилии Барановской, и попросил отвезти его проветриться. На байке. В четыре часа утра. Алтын встречал с победителем Гран-при блеклый зимний рассвет, обнимая его сзади и чувствуя, как ходят ходуном, как в лихорадке, под руками маленькие худые плечи. Отабек тогда легонько поцеловал Юру в макушку и сказал, что рассвет красивый. Потому что больше ничего говорить просто не стоило. Отабеку не "сложно" с Юрой, не "тяжело" и совсем не "невыносимо". Он и слов-то таких не может к нему применить. Даже после ссоры, когда Алтын посмеялся над статьей, где Плисецкого в очередной раз назвали "русской феей". Юра вспылил, хлопнул входной дверью, зато потом вернулся промокший под дождем и уставший, с влажными волосами, с которых капало на паркет, и долго прижимался к груди Отабека, пока не пробурчал тихое "прости". "Любить иных - тяжелый крест", - писал Пастернак. И продолжал: "И прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен". С Юрой, с этой пороховой бочкой, непостоянством на коньках, ураганом и градом - что в Питере жить, что рассвет в Барселоне встречать - незабываемо. Настолько, что Алтын это не променяет ни на что на свете. * "Время отпустить, Время продолжить шоу... Не плачь по тому, что прошло - встречай рассвет, И я буду рядом с тобой"