Frenemies

— И Крис Джакометти передает вам привет! — сообщил Жан-Жак. Крис плюхнулся рядом с ним и вытащил у него из уха наушник. — Я лично. Привет, Мэдди, привет, Арт. Младшие отпрыски Леруа заулыбались и замахали руками, хотя Жан-Жак точно знал, что Мэдди относится к Крису довольно равнодушно, а Арт при случае лепит нелестные эпитеты на предмет сексуальной ориентации. Но это, конечно, в силу возраста. Артур, как Юрочка, — на самом деле, добрый. Вырастет и поймет, что к чему. Тем более, что в ближайшем — хотелось бы надеяться — будущем его ждут поразительные открытия по поводу собственного брата. — Здесь, вообще-то, раздевалка, — проворчал Микеле. — Здесь люди, вообще-то, переодеваются. А ты своим телефоном размахиваешь. — Микки, — произнес Жан-Жак. — Ну, зачем ты такой. Моя сестра и мой брат встали ни свет ни заря, чтобы пожелать мне удачи, подожди уж пять минут. — Тоже мне жертва! — фыркнул Микеле. — Пожелают и обратно задрыхнут. — Не задрыхнут, — пообещал Жан-Жак. — Я не задрыхну! — тут же воскликнула Мэдди. — Ну… Мэдс меня разбудит, когда ты выйдешь, — сказал Арт. — А Юрий там? — спросила Мэдди. Арт сделал в камеру большие глаза и покрутил пальцем у виска. Жан-Жак оглянулся, но Юры видно не было. — Здесь где-то, — вместо него ответил Крис. — Где ему еще быть? Мэдди открыла рот, и Жан-Жак быстро произнес, переходя обратно на французский: — Я передам. Давайте прощаться, ребята, а то тут Микки при посторонних штаны снять не может. — Но тебе больше удачи! — с комически серьезным лицом объявила Мэдди. — Потому что ты мой брат! — Я тоже тебя люблю, Мадлен. Арт не стал ничего говорить, но все-таки сложил пальцы в сердечко, усиленно изгибая брови в попытке изобразить на лице сарказм. Жан-Жак помахал в ответ и нажал на кнопку сброса. — Твоя сестра так выросла, — заметил Крис. — Скоро увидим ее на юниорских. Общительный Джакометти познакомился со всем семейством Леруа в прошлом сезоне на Скейт Канада. Брат тогда еще делал не слишком успешные попытки поучаствовать в соревнованиях. Сестре было восемь, и она с тех пор, пожалуй, не особенно изменилась внешне, но смотреть стала совершенно по-другому. — Не очень скоро, — ответил Жан-Жак. — Ей только десять. — Твоя сестра фигуристка? — неожиданно миролюбиво спросил Микеле. — Ну, да. — Жан-Жак пожал плечами. — Я же об этом говорю в каждом интервью. — Как будто я читаю твои интервью. — А стоило бы. Я там иногда даю советы для начинающих, — произнес Жан-Жак и подумал, черт, Леруа, это еще что такое. Юрочка на тебя дурно влияет. Вчера вечером они с Юрой и Милой сидели в скверике возле отеля, и Юра обкладывал соперников изрядным количеством матов, Мила вяло ему возражала, а Жан-Жак только нервно хихикал, подставляя лицо под прохладный весенний ветер, пока Юра не сказал, а ты чего ржешь, думаешь ты такой охуенный что ли, и начал рассказывать ему, что он сделал не так на тренировочном прокате. Жан-Жак не заметил и половины из того, что заметил Юра — как у себя, так и у других — о чем и сообщил, и Юра начал с ним спорить, на что несколько уставший Жан-Жак, перебив его, сказал, зато у тебя, Юрочка, все было супер. Юра посмотрел злыми глазами, Мила посетовала, что он сливается, а Жан-Жак ответил, это моя фишка, я просто морально подавляю его своей добротой. А сегодня вот с добротой как-то не задалось. — Совершенно не остроумно, — оценил Микеле. — Шутка в стиле Плисецкого. — Плисецкий эти вещи говорит абсолютно всерьез, поверь мне, — ответил Жан-Жак. — И давай снимай уже штаны свои, а то я перезвоню. Мне есть о чем с родственниками поговорить. Микеле набрал воздуху в грудь для отповеди, но Жан-Жак отвернулся, поднялся на ноги и поискал глазами отца — тот оживленно болтал с тренером из американской сборной, хотя обычно перед выступлением почти все время рядом. До сих пор на отходняках после Олимпиады, да и не знает, наверное, что еще сказать. Потерял контроль над собственным сыном. Жан-Жак усмехнулся. Хорошо, что мама не лезет в мужскую раздевалку, от нее смиренного молчания точно не дождешься. Краем глаза в глубине помещения Жан-Жак заметил Гошу, но ни Юры, ни Фельцмана рядом с ним не было. *** — У. Меня. Все. В порядке, — размеренно произнес Юра. — Мышца дергается, ну. Нагрузки же. И вообще, уже прошло. — Точно не болит? — еще раз спросил Фельцман. Он переполошился еще с утра, увидев, как Юра, морщась — не от боли, а от досады — растирает снова некстати задергавшуюся ногу. — Не болит и не болело! Ну, Яков Николаич, ну! У Милки был стрессовый, помните, у нее же сильно болело, ей и гипс потом накладывали. — Тоже скрывать пыталась, — поведал Фельцман Сюзанне. — Чтобы на Чемпионат Европы поехать. — Не тоже! — воскликнул Юра. — Я ничего не скрываю, и нога у меня совершенно честно не болит. Насчет “ничего не скрываю” он сильно загнул, но нога действительно не болела, как и остальные части тела, тем более, что последние два дня они с Джей-Джеем вели себя максимально осторожно, а вчера Джей-Джей вместо того, чтобы явиться к нему в номер, потащил его в сквер возле отеля, и это было подозрительно похоже на свидание, а Юра вовсе не намеревался смотреть на звезды и нюхать цветочки накануне короткой программы, поэтому вызвонил Милу и позвал ее посидеть с ними. Мила упиралась всеми правдами и неправдами, но все-таки пришла, и с ней было спокойней. Джей-Джей, кажется, впал в меланхолию, и Юра пытался расшевелить его оскорблениями, но толком не расшевелил даже Бабичеву. Надо было Гошке звонить, вот кто всегда ведется, даром что ему под тридцатник. — Если не болит, значит, не перелом. — Сюзанна пожала плечами. — Выглядит все нормально, отека нет. К неврологу, плюс надо сдать на микроэлементы, чего-то явно не хватает. Магния, может быть. Калия. Но вообще, чемпионат мира через две недели после Олимпиады — удивительно, что тут всех не дергает. Короче, Яш, я особой проблемы не вижу. — Ну слава тебе господи, — проворчал Юра. — То есть, слава тебе, Сюзанна. — Сюзанна настаивала, чтобы ее назвали Сюзанной, несмотря на внушительный возраст, и Юра делал это с радостью, потому что отчество там было непроизносимое. Сюзанна показала ему большой палец и засунула руку в карман со словами: — Курить как охота. — Врач, а куришь, — упрекнул ее Фельцман, которому тоже, наверное, хотелось курить. — Я старый врач, мне можно. Но это что, вот когда Милочка выступает, вообще сил нет. — Отпустите меня к Барановской, — нетерпеливо попросил Юра. — А то время, знаете ли, идет, мне еще переодеваться надо. Барановская, сильно прихреневшая десять минут назад, когда Фельцман заставил ее разжать пальцы, уже вцепившиеся в Юрины волосы, и под невнятное бурчание про стресс перелом утащил его к Сюзанне, вопросительно подняла брови. — Что сказала эта женщина? — Что-то про магний. В общем, все нормально, забейте. — Мне нередко приходилось выступать с повреждениями, — сообщила Барановская. — Больно было? — Конечно, было. Иногда невыносимо, но приходилось ждать удобного момента, чтобы этим заняться. — Как-то... странно, — произнес Юра. — А если запустить? И пришлось бы потом лечить год? — Карьера волновала меня больше. И я тогда была гораздо импульсивней. Но до сих не считаю ни одно из своих решений неверным. В конце концов, я добилась того, чего добилась. — Лильмихална, — сказал Юра. — Вы, конечно, кремень. Но заплетите мне уже волосы. У меня ничего не болит, реально. — Не может ничего не болеть, — заметила Барановская, разворачивая его к себе спиной. — Всегда что-нибудь болит. — Душа болит, — согласился Юра. — Медаль хочу. И — ай! — еще болит, когда вы вот так дергаете. — Терпи, Юра, — посоветовала Барановская. — Терпеть легче, пока ты чемпион. — Вот это вы меня классно мотивируете, — отозвался Юра. Барановская ничего не ответила, и он подумал, когда-нибудь я не буду чемпионом, а терпеть все равно придется, это правда. Да хоть Джей-Джея терпеть с его тупыми шутками. Если мы протянем так долго. Потому что я буду чемпионом еще не один раз. *** Предпоследнюю разминку замыкал Микеле Криспино. Он выступал сразу после своего соотечественника Витторио Поли, на которого вытащился посмотреть Виктор Никифоров. Их как тезок, естественно, сравнивали, и итальянец умело этим пользовался в целях пиара, хотя сравнивать там было нечего. Поли катал очень техничную, простую и абсолютно, на взгляд Жан-Жака, невдохновенную и скучную программу. Даже костюм у него скучный, подумал Жан-Жак, покосившись на усыпанного блестками Криса Джакометти, который неподалеку разговаривал с тренером. Но Италия давно не получала больше одной квоты на чемпионатах мира, а тут вдруг благодаря Микеле, с грехом пополам держащемуся в десятке, стала получать, а Микеле, похоже, сам оказался этому не рад. Во всяком случае, он усиленно стискивал зубы, воинственно дергал головой то вправо, то влево, и казался похож на молодого быка, хотя с точки зрения фигурного катания был уже не молод — в отличии от юного Витторио, которому первую строчку занять все-таки не удалось — там удержался Георгий Попович, который откатал лучше, чем обычно, то ли потому, что не ездил на Олимпиаду и смог отдохнуть, то ли по каким-то еще неведомым Жан-Жаку причинам. Собственно, Витторио стал всего лишь четвертым, и Никифоров, скептически поджав губы, удалился под трибуны. Жан-Жак посмотрел ему вслед, повернулся обратно и встретился взглядом с Сарой, которая вышла поболеть за брата к бортику. Сара улыбнулась и приблизилась к нему, и Жан-Жак мотнул головой в сторону льда. — Выглядит внушительно, а? — Он сильно нервничает, — сказала Сара. — Очень плохо, что он выступает после Витторио. — Ты бы отошла от меня, — пошутил Жан-Жак. — А то он увидит и еще больше начнет переживать. Сара покачала головой. — Он в последнее время смягчился на этот счет. Я знаю, не похоже, но я замечаю такие вещи. Особенно с тех пор, как появилась Франческа. — Франческа? Только не говори мне, что у него есть девушка. — Ну, там пока далеко до этого. Но она очень настойчивая. Приехала поболеть за нас, сидит на трибунах. Могу потом познакомить, она... весьма интересная личность. — Сара засмеялась, и Жан-Жак изогнул бровь. Ему не очень хотелось знакомиться с интересной Франческой, которая подбивает клинья к Микеле Криспино, да еще и настойчиво. К тому же, по описанию она напомнила ему его самого. Микеле весьма воинственно откатал, кажется, изначально задуманную романтичной программу. Впрочем, все выглядело относительно неплохо, и Жан-Жак вспомнил, что мама почему-то назвала именно Криспино в качестве претендента на золото, но чуда не случилось — Микеле допустил ряд очевидных и без протокола недочетов, просел по компонентам и не обошел Поповича, хотя обошел своего соотечественника. Сара в какой-то момент исчезла, и ее место заняла мама, которая ограничилась чисто техническими советами, но сжимала его локоть так крепко, что Жан-Жак не выдержал и сказал ей: — Мам, все будет хорошо. — Я знаю, Джей-Джей, — ответила она. — Но, рискуя удариться в излишнюю лирику… ты же понимаешь, что и я, и папа, в любом случае, тебя поддержим? Жан-Жак обнял ее и подумал о том, звонил ли Юра своему дедушке. Наверное, звонил. О дедушке они не разговаривали почти никогда — очевидно, потому что образ дедушки и то, чем Юра и Жан-Жак занимались в постели — и не только в постели — стояли на прямо противоположных точках жизненного спектра, по крайней мере, для Юры. Интересно, сблизятся ли они когда-нибудь? Вряд ли сильно, но хотя бы так, чтобы встать между ними и видеть при этом обе? Жан-Жак очень смутно представлял себе и этот момент, и, в целом, идиллическое будущее с Юрой — как у родителей или у тех же Виктора и Юри. В его мыслях они всегда были молоды и страстны, но так не может продолжаться вечно, что-то должно измениться, должен начаться новый этап — или им придется признать, что они слишком разные, несовместимы, невозможны, не влезают в жизнь друг друга. Жан-Жак обвел тоскливым взглядом арену и заметил Юру, который вышел к самому началу последней разминки из того неведомого темного угла, в котором он прятался во время чужих прокатов. Юра выглядел строгим, бледным и очень худым в своем облегающем костюме — даже тоньше, чем азиаты, которых в их группе было аж трое. Барановская держала его под руку, и на ее лице, как обычно, ничего нельзя было прочесть. Я все равно влезу в эту жизнь, подумал Жан-Жак. Впихну невпихуемое. Не сегодня, наверное, и не завтра, но я это сделаю. Потому что я эгоист, всегда был эгоистом, и ты мне нужен. И раз меня до сих пор не отпустило, то теперь уже не отпустит. Юра задел его рукой, когда они выходили разминаться, и Жан-Жак перехватил его серьезный взгляд, поднимая левый уголок рта вверх в торжествующей усмешке. Юра фыркнул и на льду сразу же отъехал от него как можно дальше. Жан-Жак, изображая для отвода глаз несколько простых связок, понаблюдал за его вращением, а потом отвернулся, выбрал траекторию и попробовал лутц. Крис Джакометти окликнул его и показал большой палец. Разминку открывал Сынгыль Ли, и Жан-Жак собирался смотреть — он любил четко понимать свою позицию, выходя на лед, но Юра отправился обратно под трибуны, и, хотя мешать ему настраиваться, наверное, было некрасиво, тем более что даже Фельцман с Барановской за ним не пошли, Жан-Жак не успел еще сегодня с ним поговорить — Юра пришел переодеваться поздно и был все время окружен людьми — и хотел пожелать ему удачи в относительном уединении, а не только перед самым выступлением. — Ты же обычно смотришь, — сказал Юра, когда Жан-Жак осторожно прихватил ткань его рукава. — Здесь тоже есть, на что посмотреть, — ответил Жан-Жак, нарочито медленно окинув взглядом его фигуру. Юра повернул голову в сторону, вытянул шею, с которой уже сошел злополучный след, и сглотнул — кадык дернулся под кожей, как попавшая в силок птичка. Жан-Жак поморщился — чтобы катать свою короткую программу, ему требовались ярость и веселье, а вовсе не нежность. Впрочем, в плане ответных реакций на Юру можно было положиться. — Если ты пытаешься выбить меня из колеи, то тебе это не удастся, — холодно произнес он. — Я пытаюсь отвесить тебе комплимент. — Ах, вот что ты все время пытаешься сделать. А я-то думаю. С арены донесся всплеск аплодисментов. Тулуп, припомнил Жан-Жак. Четверной тулуп в программах имели, кажется, все участники последней разминки — ну, куда без него. — Я же стараюсь, Юрочка. Дай мне немного баллов за мои старания. — Баллов за старания не существует, — отрезал Юра. — Иначе ты давно бы стал чемпионом. Снова аплодисменты — кажется, время акселя. Каскад у Ли во второй половине и какой-то простой, из тройного и двойного прыжка, вряд ли он рассчитывает на медаль, компоненты у него тоже слабые, хотя технически обычно все чисто. Жан-Жак вздохнул, шагнул вперед — Юра резко отшатнулся — развернулся и привалился спиной к стене. Юра тоже обернулся, чтобы они опять оказались лицом к лицу, и посмотрел скептически. — Ты такой злой, Юра, — сказал Жан-Жак. — Мне даже обидно. Где же слова поддержки? Я не говорю уж о целомудренных объятиях. И тем более о нецеломудренных. — Вот и не говори. Каких ты хочешь слов? Твоя программа в кои-то веки стоит дороже, чем моя, все в твоих руках. — Как насчет ценного совета? — Не выебывайся. Музыка прекратилась, на трибунах захлопали, стали что-то говорить. Жан-Жак спросил: — Где я выебываюсь? — В смысле, на льду не выебывайся. Ты серьезный спортсмен, а не херов король, Джей-Джей. — Поздно. — Жан-Жак усмехнулся. — Я уже выебнулся, осталось в последний момент не отступить. Объявили Пхичита, и Юра, немного помолчав, вздохнул и сказал: — Надо идти. Я следующий. — Юра? — позвал Жан-Жак. — Ты нормально? Птичка кадыка снова попыталась улететь и обреченно вернулась на место. — Я охуенно, — произнес Юра, глядя ему в глаза и скаля зубы. — За собой следи. *** И кореец, и таец откатали хорошо и оттеснили Гошку с первого места на третье. Попович, впрочем, давно ушел на трибуны утешаться силами Бабичевой и, наверное, Сары Криспино. Фельцман, который следил за выступлениями, быстро пересказал ему происходившее. Кореец ровный, без особых ошибок, но и без выкрутасов. У тайца очевидное внутреннее ребро на лутце, но программа, в целом, сложнее и с новыми интересными заходами, что позволило ему выйти вперед. Кацудон стиснул тайца в объятиях, когда тот покидал лед, и Юра быстренько выбрался в дверцу, пока он отвлекся. Ему не хотелось Кацудоновых объятий, не хотелось слышать “Юра, давай!” от Никифорова. Ему не хотелось кататься. Юра понял, что наступил пиздец, когда, стоя с Джей-Джеем под трибунами, четко визуализировал, как, заливаясь слезами, бросается ему на шею и просит отвести его в отель и скорее купить ему билет в Москву к деду и его фирменным пирогам. Интересно, что сделал бы Джей-Джей? Потащил бы его к Фельцману, вероятно. Уж точно не помчался бы покупать никакой билет. Ну, и правильно. Интересно, бывали ли случаи, когда кто-то просто заистерил и отказался выходить на лед? Если и да, то не на крупных соревнованиях. Хотя всегда можно соврать, что у тебя травма. Но Юру не беспокоили ни нога, ни глаз — беспокоило только малодушие, которое как вылезло черным ростком по приезде в Милан, так и продолжало выбрасывать все новые и новые ветви. Призрачный голос под сводами объявил его имя, Фельцман похлопал по плечу, Никифоров все-таки крикнул, Юра, давай, Джей-Джей взмахнул рукой. Блин, еще и эта хуйня. Вчера на прокате тоже смотрели, но с каждым днем сил оставалось меньше. Юра развернулся и отъехал в центр, широко улыбаясь. Это недолго, две минуты и пятьдесят секунд. Всего ничего. Один каскад, два прыжка. Тьфу, плевое дело, уж для него-то. Вращения вообще как два пальца, когда он не получал за них четвертый уровень? Мрачнее всего маячила дорожка — там надо было показывать весь свой артистизм, а Юра ощущал себя не артистом, а древней куклой Барби с негнущимися руками, зато в красивом костюме. Юра вздохнул полной грудью, дождался музыку, сказал себе, что он чемпион, и почувствовал себя поувереннее, а через несколько секунд едва не упал с каскада, который без проблем удавался ему уже несколько лет. На явный минус. Как ни странно, его это успокоило. Это не значило, что больше не будет ошибок, но значило хотя бы, что можно перестать их ждать. Юра прыгнул в волчок, сделал либелу — подобное удавалось ему почти машинально. Аксель тоже, кажется, получился хорошо, а вот тулуп вышел с недокрутом. Дорожка после этого оказалась не столь страшна — Юра понял, что таец останется на верхней строке, и даже мысленно назвал его по имени. Пхичит. А ему завтра придется выезжать на произвольной программе, но он что-нибудь придумает, отрыв вряд ли будет большой. Хотя еще трое человек. С другой стороны, в произвольной есть, где развернуться. Юра закончил комбинированным вращением, не испытывая никакого желания проходить через кисс-энд-край, но выбора у него не было, и через несколько минут он сидел, с недоверием слушая, как ему ставят высокий балл и первое место. — Серьезно? — спросил он Фельцмана, когда, наконец, можно было встать со скамейки и перестать улыбаться. — Я серьезно был лучше тайца? — Юра, не нагнетай, — отозвался Фельцман. Справа мелькнули протянутые ладони Кацуки, галстук Никифорова, зубы Джей-Джея. Юра отвернулся от всего этого и поплелся под трибуны. Барановская пошла за ним, оставив Фельцмана смотреть. — Лильмихална, — заговорил Юра, остановившись посреди коридора. — Вы не хотите меня поругать? Ну, там, свободная нога, как у краба, помните? Дорожка типа, понравилась вам? — А тебе? — спросила Барановская. — По-моему, ужасно. — Я бы не стала так утрировать. Просто это было… иначе, чем обычно. — Я устал, — признался Юра, по-прежнему не глядя на нее. — Мне хочется залечь в спячку и спать месяц. — Скоро, — пообещала Барановская. — Но могу предположить, что ты не останешься на первой строке и завтра будешь вынужден отыгрываться. На лед выходил Кацудон, но Юра представил себе Джей-Джея, который в форме, который уверен в себе, который усложнил программы. Который, хочется надеяться, не устал. Которого завтра надо будет побеждать. *** Кацуки поставил вперед четверной сальхов и исполнил его без особых усилий с красивым заходом и выходом. На льду он двигался легко, словно перышко, и выступать после такого сложно. Никифоров нервно теребил шнур от бейджика, не отрывая глаз от своего подопечного, а Фельцман стоял рядом с ним и следил за действом на льду тяжелым взглядом. Юра откатал как-то странно. Ошибки он делал и на Олимпиаде, но там все горело страстью, а здесь казалось, будто катается лишь его тело, а сам он находится где-то далеко. При всем при том, его никак нельзя было назвать деревянным — скорее, надломленным. В этом присутствовало свое очарование, которое, видимо, оценили и судьи, и Жан-Жак решил пока что об этом не размышлять. Кацуки сделал чистый каскад из четверного и тройного тулупа, прыгнул в либелу, после чего начиналась вторая половина. Виктор и Фельцман заговорили по-русски, и Жан-Жак дождался акселя, а потом повернулся к родителям. Мама следила взглядом за фигурой на льду. — На мой взгляд, по компонентам все-таки хуже, чем Плисецкий, — произнесла она, заметив, что Жан-Жак на нее смотрит. — Но предсказать тут ничего нельзя. Ты не передумал? — Мам, ну, хватит. — Посмотри дорожку. Многие говорят, что у Кацуки хорошие дорожки, но Никифоров ставит их беспорядочно, все в кучу. Сложность зашкаливает, а выразительности никакой. Жан-Жак послушно посмотрел дорожку и не увидел там особой беспорядочности. Кацуки был хорош, нечего и говорить. Вот уж кто совершенно не предсказуем — в один сезон сливает без промаха, а в следующем медаль за медалью, пусть и не все золотые. Кацуки периодически заводит волынку о пенсии, но вот он на катке переходит из вращения во вращение с изяществом, достойным Юрочки. Жан-Жак помотал головой и заставил себя о Юрочке не думать. За Кацуки оставалось двое в прямом смысле этого слова тяжеловесов — он сам и Крис Джакометти. Крис, который сразу после разминки куда-то скрылся и, видимо, не смотрел предыдущие прокаты, вдруг оказался поблизости и положил руку ему на плечо. Жан-Жак вопросительно посмотрел на него, и Крис подмигнул. — Удачи, Джей-Джей. — Спасибо, Крис. — Говорят, феечка плохо выступила? — Нормально, — возразил Жан-Жак. — С ошибками, но не катастрофично. На самом деле… — Джей-Джей! — окликнул отец. — Давай, пора. Неожиданностей не произошло — Юри вышел на первое место с небольшой разницей в баллах, но большой тут и не будет, явного лидера нет, к тому же надо ведь тянуть интригу. Жан-Жак встал в позицию и задержал дыхание, скользнул лезвием под первые аккорды, отвел в сторону руку. Первым прыжковым элементом, как и раньше, оставался каскад из двух тулупов, как у Кацуки, и у Кацуки он, пожалуй, вышел чище и выше. Тройной аксель достался неожиданно с трудом, но, переходя во вращение, Жан-Жак приказал себе плюнуть и забыть. А после этого он полностью завалил свой четверной лутц — с недокрутом и падением. Дрогнула нога, не вовремя оттолкнулся. Слишком сложный прыжок, слишком много понтов. Так все и скажут. Жан-Жак заставил себя улыбаться во время дорожки, как ни в чем ни бывало, и выкладываться на полную, как будто дорожка и комбинированное вращение вслед за ней — самые дорогостоящие элементы, которые только можно выполнить на льду. Если ему не дадут достаточно компонентов, он будет, мягко говоря, в полной заднице. Из полной задницы ему очень давно не приходилось выкарабкиваться. Жан-Жак развел в стороны руки и раскланялся от души, как будто это был лучший прокат в его жизни. Но он, конечно, мастер делать хорошую мину при плохой игре. Мама, поджидавшая у бортика, схватила его за предплечье и ничего не сказала. Жан-Жак по-прежнему не считал, что она была права. Он мог прыгнуть, но не прыгнул, потому что иногда просто так выходит. А вот то, что он не вложил достаточно сил в каскад и аксель, ожидая четверного прыжка во второй половине, плохо. Раньше такое было свойственно Кацуки, а теперь это знамя понесет Жан-Жак Леруа. Его поставили на третью строчку, за Юри и Юрой. Упс, дежа вю. Только это был еще не конец. Жан-Жак не стал уходить и посмотрел, как Крис Джакометти додает трагизма в своей страстно-веселой программе. В принципе, трагизм чувствовался — или так казалось из-за того, что Крис сообщил ему о своих намерениях. Четверной прыжок у него был всего один — в начале в каскаде, а в качестве прыжка с шагов — тройной лутц, смотреть на который было особенно больно. Джакометти единственный из их разминки заканчивал не вращением, а дорожкой, что делало финал его выступления — и короткой программы в целом — не яркой кульминацией, а вдумчивым завершающим аккордом. Этакой жирной точищей. Жан-Жак подумал — что, кого хороним? — заставил себя улыбнуться и не переставал улыбаться, пока Крис не стал вторым, отодвинув его аж на четвертую строку. *** — Ну, может быть, ты опять растешь, — предположил Гошка. — Какой, блять, растешь, я рос уже, — рассеянно отозвался Юра. — Мужики, говорят, до двадцати пяти растут. Может, это второй заход. — Гош, отъебись, — сказал Юра. — Я уже все признал. Я устал, у меня стресс, я унылое говно, Олимпиада раскатала меня в лепешку, и я сам еще добавил. Все в порядке, не мельтеши. — М-м, — промычала Мила. — А как насчет отыграться завтра? — Завтра будет видно. Отстаньте от меня оба. — Только из моего номера меня не выгоняй, — попросила Мила. — В остальном, готова вообще с тобой не разговаривать. — Вот и не разговаривай. — Да что ты скис, Плисецкий? — опять начал Гоша. — Подумаешь, третий. Мог бы сейчас вообще на седьмом месте сидеть, как я. Юра крепко зажмурился, снова открыл глаза и поднялся на ноги. — Ты куда? — спросила Мила. — К Леруа, — ответил Юра, даже не имея сил соврать. — Возможно, в канадской сборной тебе уже не будут рады, — хохотнул Гоша. — Гош, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнесла Мила. — Что? Я пытаюсь, между прочим, помочь. Юрка же расцветает только в атмосфере скандала. — Лучше бы произвольную свою вспоминал, великолепная семерка. — Значит, меня можно гнобить, а его нельзя? Юра не стал слушать дальнейшую перепалку и вышел в коридор, достал из кармана телефон, нашел сообщение с тремя цифрами, добрел до лифта. Тот почему-то долго не хотел приезжать, и Юра имел достаточно времени придумать, что же он будет говорить, но зашел в прибывший, наконец, лифт без единой связной мысли в голове. Джей-Джей открыл дверь в одних джинсах и босиком, и Юра с порога заявил ему: — Ты бесишь. — И я рад тебя видеть, Юрочка. — Бесишь, — беспомощно повторил Юра. — Заходи что ли. Юра прошел внутрь, остановился у кровати, нервно притопнул ногой, но связные мысли так и не появились. — Джей-Джей, — только и смог произнести он. — Ты меня бесишь? — услужливо подсказал Джей-Джей. — Ну, почему ты, а? Все же нормально было на последней тренировке. — А, да? Я, вообще-то думал, что — заметь, цитирую — у меня было как минимум пять недочетов и две серьезные ошибки. — Ты же понимаешь, о чем я. — Пока что я ничего не понимаю. — Бесишь, — снова изрек Юра за неимением лучшей формулировки. — Бесишь, бесишь! — Знаешь что, Юрочка? — неожиданно злым голосом произнес Джей-Джей. Юра поднял глаза от носков собственных кед, чтобы посмотреть ему в лицо. Джей-Джей не улыбался. — Мне как-то это надоело. Можно подумать, я родился на свет, чтобы тебя бесить. — Ты родился, чтобы в камеру лыбиться, — парировал Юра. — Конечно, я же больше ничего не умею. Только лыбиться и тебя трахать. Ты за этим пришел сюда? — Охуел что ли? — А зачем? Бесишь, ненавижу, а трахаться, выходит, можно? — Джей-Джей, блять, дебил. — Ну, хватит. — Жан-Жак вдруг подался вперед, схватил его за плечи и резко развернул, толкая назад. Юра попятился, чуть не споткнулся, сделал шаг и вжался спиной в стену. Жан-Жак снова упер ладони в его плечи и надавил, заставляя прогнуться. Юра попытался пнуть его коленом, но он увернулся, выпустил плечи и сразу же навалился на него всем телом. Юра ударил его кулаком по спине правой рукой, потом левой — обе оставались свободны, — потому что ему вдруг стало страшно от собственных реакций, но Жан-Жак даже не поморщился, только вдавился сильнее и без тени улыбки уставился ему в глаза. Юра отвел взгляд, вернул, поводил глазами вверх-вниз, вернул снова — Джей-Джей продолжал пристально смотреть. Юре было жарко и непонятно. — Меня тянут, — сказал он, наконец, то, что пришел сказать. — Судьи тянут меня, ясно? Компоненты слишком высокие и недокрут не поставили. Ты должен быть, по крайней мере, на моем месте сейчас, а я должен быть ниже тайца. И на Олимпиаде ты должен был выиграть, и выиграл бы, если б тянули не меня, а тебя. И если бы никого не тянули, тоже. — Т-с-с, — сказал Жан-Жак, и его указательный палец лег на Юрины губы, пролез под верхнюю, прошел по зубам, которые Юра забыл стиснуть, и потрогал язык, двинулся глубже, скользнул по внутренней поверхности щеки, а потом зацепился за край рта, оттянул в сторону, и Юра закрыл глаза, чувствуя, как чужой нос ведет по его скуле от самого уха к подбородку и вверх — и вдруг это уже не нос, а язык, и ему не суют пальцы в рот, а целуют — медленно, и жарко, и вовсе не нежно. — Юра, — произнес Жан-Жак, наконец, отстранившись. — Все нормально, не переживай. Я не могу быть на твоем месте, ты что, не видел мои прыжки? Там все вышло так себе, не только лутц. — Я не видел, — признался Юра. — Не мог, ушел. И все равно, я слишком сильно налажал, чтобы быть на третьей строчке. — Вот это неуместное благородство. И с каких это пор мы начали расшаркиваться и уступать друг другу золото, а? — Ха! Ты думаешь, что еще способен выехать на золото? — Смотри завтра. — Джей-Джей ухмыльнулся. — Я покажу тебе Джей-Джей стайл. — Выскочить с четвертого на первое — это Джей-Джей стайл? Не смеши меня. — Нет. Джей-Джей стайл, Юрочка, это хотя бы попытаться. Как ты думаешь, что помогло мне тебя очаровать? Только упорство. — Фу, блять. Нет. — Не только? — Так меня любой мог бы… м-м… Любой, короче. — Почему тогда я? — Не знаю. И вообще, отлипни от меня, мне жарко. — Нет, — ответил Джей-Джей и снова примял его губы своими. Юра вжался затылком в стену и попытался вспомнить, соврал ли Фельцману, что идет спать.