Лечащий моё сердце

      Кто я? Что я?       Понемногу приходя в чувство, раз за разом, он оставался в сознании всё дольше. Минул шок от пробуждения, и теперь он свыкался с постоянной болью в теле, которая особенно остро отдавалась в правой ноге. Там тяжёлый перелом бедренной кости, раздробленный, со смещением, несколько операций и длинные спицы из нержавеющей стали, каждая по тридцать сантиметров. Дыхание отдавалось резями в груди — лёгкие отбиты и обожжены. Он пытался дышать не слишком часто, но постоянно сбивался с ритма, теряя темп. От этого внутри ломило только сильнее. И постоянные мигрени, не позволяющие видеть сны. Однако что ему было видеть во снах? Человеку без прошлого. Tabula Rasa и жертва обстоятельств, может быть чей-то потерянный ребёнок или муж. Но ни справок, ни документов, ни обручального кольца на безымянном пальце. Ничего, что могло бы пролить хоть капельку света на его тёмное прошлое.       Каждый раз, приходя в сознание, он пытался прорваться сквозь гнетущий туман. Но напрасно. Голова становилась тяжёлой, а он становился злым и порой так глубоко уходил в себя, что отказывался разговаривать с психиатром, его главным помощником в деле о возвращении воспоминаний. Тот показывал ему фотографии и картинки самых разных мест Лондона и за его пределами. Но ничего не отозвалось в его душе чем-то, хоть мало мальски похожим на проблеск памяти. Пустота. Он был один в этой палате и целом мире.       Около месяца он провёл, считая себя отвергнутым, а, может быть, нереально существующим. Пока однажды в дверях со стеклянными плашками не появился Патрик. В то время на его лице ещё была надета марлевая маска. Рану под ней ежедневно промывали, и это была настоящая мука. Шрам, рассекающий лицо от подбородка и до лба, едва не оставил его без губы или глаза. С этим уродством он смирился быстрее, чем с осознанием себя никем. Или это ему только казалось? Патрик был высокий темноволосый парень, лет на десять старше его самого. Его взгляд, вечно обеспокоенный и беглый, пытался что-то выведать, внимательно рассматривая. Патрик искал своего брата, очевидно, ещё одного пассажира злосчастного июньского рейса. Но нашёл только его, покалеченного, неизвестно откуда взявшегося. Патрик также, как и психиатр, завёл привычку бывать в его палате по нескольку раз на неделе. Он не питал иллюзий, что человек под слоями бинтов — его близкий родственник, но отчего-то уходя, всегда возвращался вновь, принося с собой увлекательные истории и вкусную домашнюю еду.       Он был рад каждому, кто хоть как-то проявлял к нему заботу. Медсёстры, ребята из соседней палаты, чужой брат Патрик. Но особенно приятно, и с каждым разом всё сильнее, ему было видеть рядом со своей койкой доктора Падалеки. Он не с первого раза смог запомнить его фамилию, поэтому имя, короче и проще, тот назвал сам, попросив отныне звать его только так. Джей… На языке звучало как тихий шелест. Он помнил некоторые подобные звуки и запахи, умел их различать. Ему также легко далось чтение, он вспоминал буквы и то, как правильно они складываются в слова. А если вдруг ошибался, Джей деликатно и совершенно не обидно поправлял его. И это было приятно, проводить с доктором чуть больше совместного времени.       Он ещё не думал о том, почему Джей задерживается допоздна в его палате, почему приносит ему книги, и делает ли он тоже самое для остальных пациентов. Нет, но интуитивно, как кошка вибриссами, он чувствовал безошибочные сигналы своей души. И когда те оживали, становясь всё более активными, ему хотелось, чтобы доктор его коснулся. Руки или лица, с которого успели снять повязку. Потому что Джей не смотрел с неприязнью на его увечье и не изучал долгим пристальным взглядом. Он всегда был немного расслаблен, но часто просто уставший садился возле его постели, задавая нелепые вопросы «Как дела?» и «Что нового?» человеку, у которого каждый следующий день был точной копией предыдущего.       — Здравствуй, — осипшим от жажды голосом произносит он и кривиться, когда доктор показывает ему очередную пилюлю. Невкусную, но такую же необходимую, как вода, которой он благодарен. Он задумался так глубоко и просидел в таком состоянии так долго, что забыл поесть и попить. Не пришёл бы Джей, вспомнил бы он об этом? Вряд ли.       — Скучал, — отвечает он без тени смущения на вопрос. Будто ребёнок, ещё не знакомый с искусством лжи и томительным смущением, он всегда прямо говорит то, что думает. А если сказать нечего — просто молчит. Но с Джеем молчать не хотелось. Хотелось, чтобы тот начал задавать свои привычные вопросы, на часть из которых у него заведомо имелись ответы. Например, спроси доктор «Что нового?», и он тот час расскажет ему замечательную новость о том, что малышка Лесли из сто семнадцатой палаты, влетев к нему в палату точно вихрь, объявила, что знает, как его зовут.       «Немо, — сказала она, — как рыбку, которую искали в огромном океане и в конце нашли!» Она пообещала, что и его тоже найдут. Он ей поверил, продолжив ждать, и смакуя своё новое (а может быть старое?) имя — Немо. Как солёная морская вода. Он помнит её вкус, значит, когда-то бывал у моря.       Но Джей молчит, и нет привычных вопросов. Доктор садится рядом, и взгляд его серых глаз замученный и блёклый.       — Что-то случилось, — не спрашивает, а утверждает он. Беспокойство невозможно скрыть в тихом голосе. И то, что его сухая ладонь накрывает горячую ладонь Джея волнует не так сильно, как печальный взор прожившего свою жизнь старика.