Лечащий моё сердце

      Он стоял и смотрел. Растерянный, взволнованный и немного рассерженный. То, с какой долей самоуверенности Джей выставил его своим «питомцем», не могло не злить. И вместе с тем, не могло не радовать. Прозвучавшие от доктора слова имели эффект, подобный тому, как раскатистый гром прокатывается по лживо спокойному и ясному небу. Сердце Немо пустилось вскачь, а температура тела так резко подпрыгнула, что внутренний жар опалил щёки, сделав их пунцовыми. Он пытался скрыть это, опустив голову, и вместе с тем не желал её опускать. Будто признавал над собой шефство, а ведь Джей ему никто. Доктор, немного друг. И, может быть, единственный, кому не безразлична его потерянная судьба.       Множество вопросов роились в голове. Зачем? Куда? Почему я? Но Падалеки не дал ему опомниться, ужимая лимит времени и постоянно подгоняя. Вероятно потому что выписка Немо больше походила на побег и, в сущности, таковой и являлась. Не было ни предварительных договорённостей, ни обещаний. Единственный, кто предложил ему временный кров, был Патрик, телефон которого Немо записал, а затем и выучил наизусть (зубрёж теперь лежал в основе его тренировок памяти). Терять связь с человеком, так заботливо посещавшим его, не хотелось. Не хотелось и уходить, не попрощавшись с персоналом, пациентами, с некоторыми из которых Немо успел сдружиться. Но Джей всё шёл вперёд, и он не мог не последовать за ним. Плёлся позади, стараясь не отстать, хромая на больную ногу и про себя чертыхаясь. В этот момент он, как никогда, походил на подобранную с улицы бездомную собаку, которой внезапно выпал счастливый билет.       Боль, простреливающая в бедре, была невыносимой, и справляться с ней помогало лишь загодя принятое обезболивающее. Очень предусмотрительно, за что Немо непременно похвалил бы себя, если бы на это оставалось сколько-нибудь сил. Когда под задом оказалось мягкое машинное сидение, а он наконец-то смог позволить себе расслабить ногу, облегчение было сродни блаженству, а на глазах выступили слёзы. Немо живо отёр их тыльной стороной ладони, стараясь сделать это быстро и незаметно. Демонстрировать свою слабость он не желал, как и не желал становиться «домашней игрушкой» Джея, но с последним, как ни старался, ничего не мог сделать. Он пытался свалить на обстоятельства то, что теперь вынужден перекочёвывать из больницы в дом малознакомого человека, но уже гораздо позже, лёжа рядом с тем в кровати, созерцая отблески луны на белом потолке, Немо признается себе — вперёд его вело не отчаяние, а надежда, очарование сильным, не сломленным жизнью, мужчиной. И, может быть, с этим немного помогли определиться его тёмные, вьющиеся, как им вздумается, волосы и огромные оленьи глаза. Не приручить, не одомашнить. Но Джей был прекрасен в своей недоступной животной дикости. Ни сейчас, ни потом Немо не позволит посягнуть себе на его свободу, как бы не были близки их отношения. С момента их первой встречи и до последнего поцелуя в дверях перед уходом, он уважал этого человека и всё неприкосновенное, глубоко личное в нём, не пытаясь ни присвоить это себе, ни дорваться. Таков был зарок их отношений — они были вместе, но никогда не принадлежали друг другу.       «Додж» заурчал, как большой послушный зверь, и выехал с автостоянки, смещаясь в левую полосу и начиная движение по шоссе. Бросая на Джея осторожные взгляды, бывший (а бывший ли?) пациент беспокойно крутился, пристёгнутый ремнём безопасности. Немо не находил себе места, волнение и без того не покидающее его в последние дни, стоило доктору появится в палате, теперь накаляло обстановку, будто кузнечные меха домну. Железо плавилось, а Немо тёк. В буквальном смысле. Он потел, будто грешник на исповеди, и так не произнёс ни слова, пока машина не свернула с шумной трассы на просёлочную грунтовую дорогу.       — У тебя нет воды? — в беспомощном изнеможении спросил он. Пить хотелось немилосердно, и боль в ноге вернулась с новой силой — лекарства переставали действовать. Оставалось надеяться, что в доме Джея найдётся что-то мало мальски «викодиновое».       — Я посмотрю? — не дожидаясь ответа, удостоверился Немо. Рука его дёрнулась в сторону бардачка и живо отворила его. Не успел хозяин машины опомниться, как на колени его пациенту посыпались во множестве запасённые и ещё не открытые маленькие коробочки, чуть больше спичечного коробка, тюбики с прозрачной жидкостью и журнал с откровенными фото голых мужчин.       Во рту пересохло, как если бы там была пустыня Сахара. Несколько долгих секунд Немо рассматривал содержимое бардачка, быстро соображая, что ему, вероятно, не полагалось этого видеть. Но даже при всей его «забывчивости» ошибиться было невозможно. Элементарные остаточные знания об окружающем мире тут же дали наводку: не вскрытые коробочки — пачки презервативов, а тюбики с жидкостью — смазка. С журналом всё было безоговорочно ясно.       — Луб-ри… — начал читать он, встретив на этикетке незнакомое слово, и мозг тут же среагировал, подкинув несколько однозначных ассоциаций. — Чёрт, прости!       Немо казалось, что смутиться больше, чем это было перед уходом из больницы, уже невозможно. Как сильно он ошибался, понял лишь теперь, когда красный, будто варёный рак, пытался запихнуть все вещи обратно. Руки дрожали, голова как сама не своя, а дурацкие коробочки всё никак не желали лезть обратно.       — Чёрт, чёрт, чёрт, — озлобленно ругался он единственно привычным ему словом, которое наверняка перешло к нему из прошлой жизни.