Он весь — солнце и мёд, и золотой свет в тёмных волосах, и стремление обрести свой покой, установив связь с миром; весь — наивное доверие и античная красота, и чистый взгляд, и бесконечная усталость.
«Давай разыграем спектакль. Ты скажешь Лето, что поймал меня и отдаёшь в его руки». Геральт резко встал, отбрасывая тонкие очертания сна и его призрачные тени. Несмотря на то, что ведьмакам редко выдаётся поспать — чаще всего из-за медитации — сны вообще воспринимались как некие видения или посыл. Всё происходящее в его голове и сне когда-то действительно было, отчего Белый Волк ненадолго углубился в собственные воспоминания.***
«… если ты говоришь правду, он себя выдаст». Ведьмак не любил, когда разъясняют на пальцах. У него не было туповатой мины Лето и его тяжёлого взгляда, так отчего же с ним обращаются как с последним кметом на деревне? Беловолосый слушал плохо: в пол-уха, изучая и внимательно запоминания образ и голос Иорвета. В его поведении было нечто нелогичное и, казалось бы, магическое, отчего в голове — щёлк! — переклинивало, всё заводилось по новой, а обороты принимали нецифирные значения. Что-то из ряда бесконечности, что-то из ряда «я не знаю ничего совершеннее Иорвета». Можно сказать «Геральт втрескался», можно добавить «как барышня», а можно просто «хватит пялиться». Одноглазый от этого теряется, но надеется, что Волку всё ясно как день и ночь. И мужчина вспоминает: Лютик как-то упоминал, что «некрасивых эльфов не бывает, все эльфы как на подбор прекрасны, такими уж они рождаются». Волк согласен, потому что находит в предводителе белок нечто большее, чем гордость и непокорность, нечто большее, чем просто величие. Одеяние Иорвета состоит из множества человеческой и эльфийской одежды, что создаёт невероятный контраст и тот самый эффект, однако слишком неприкрытая шея: и цветущую татуировку хочется расцеловать и изучить, а после спрятать, спрятать, спрятать… В своей голове среди прочих воспоминаний, позволяя ей цвести на собственной груди узором жизни и поцелуев, потому что делиться чертовски не хочется и Геральт ловит себя на жадности. Потому что он — нечто большее, чем косой взгляд и гордая ухмылка. Волк не замечает момента, когда этот незнакомый знакомец становится смыслом его жизни. А всё-таки хочется целоваться…***
Геральт, как в припадке, мечется от одного воспоминания к другому, перебирает с нежностью и толикой романтики: ведь это больше, чем первая встреча, правильный выбор и верный путь.***
Иорвет смеётся и думает, что у Вернона горячка: сам пришёл в его лес и сам приехал во Флотзам. Самостоятельным мальчикам за проявление смекалки дают конфетку и нежно гладят по голове, вот только эльф предпочтёт сделать это после смерти темерца. Предводитель белок усмехается, а его глаз ещё издалека примечает два лишних силуэта. Иорвет не против жертв, если это во благо. В его благо. Самоотверженность и проявление сочувствия с самого рождения попали в ту категорию черт характера, которых не суждено увидеть даже отблеском в словах или действиях остроухого. Вот и выходит, что идущего на смерть нужно почтить как следует, и флейта находит своё применение: сладкие звуки плывут и растекаются по лесу, а шелест листьев становится тише. Иорвет не особо талантлив, и выходит слегка смазано и совсем не печально: ведь никто не понял. Геральт смотрит на Меригольд ровно секунду, после чего нехотя вскидывает голову вверх: «ну и самомнение у этого дикого борца за свободу и права». Это подобно унижению: Иорвет смотрит на них сверху вниз. Примечательного ничего нет, и одноглазый как-то вальяжно представляет Вернона, когда же темерец решил выразиться в своей привычной манере. Геральт удивляется необычной красоте эльфа и его голоса. Волк перешёптывается с Трисс и решается вклиниться в разговор. — О, старая эльфская песенка…***
Ведьмак не понимает, что уже несколько минут смотрит в каменную стену, что поглощён воспоминаниями, что слишком без ума от Иорвета. Сцены и отрывки воспоминаний возникают вспышками, подобно неожиданностям или бедам, яркими и чёткими, с правильными формами и причудливыми фигурами. Его опять уносит внутрь себя, и всё забывается. Волку всё кажется и чудится, что в какой-то момент едкая ухмылка сменилась на добрую усмешку, что единственный глаз стал излучать теплоту с непередаваемой нежностью, что чужая татуировка расцвела на его теле невидимыми узорами, которую изводят сильными тисками в порывах бесчисленных поцелуев. Геральт смотрит на себя и всюду находит отпечатки Иорвета, его маленькие следы, по которым можно понять, что для него ведьмак нечто большее, чем вся Вселенная, нечто ценнее, чем свобода и независимость. Эльф ложится на Белого Волка и отпечатком будущего, и плавной грацией, и утраченной жестокостью. Геральт ставит на нём свои точки-запятые, свои «знаки внимания» и «эй, спрячь свою шею». Ведьмак смотрит на него восхищённо, как смотрят на мечту своего прошлого-детства, с утраченной наивностью. Иорвет смотрит преданно, с искрой во взгляде, и «дай мне себя поцеловать, я обещаю быть послушным мальчиком». — …. не стой, Геральт, иди ко мне… Белый Волк приходит в себя и оборачивается. Кажется, в этот миг его незнакомый незнакомец стал для него смыслом жизни.