По-волчьи жить. Happily ever after

Ужин проходил в тишине, так часто бывает. Блас по жизни не особо-то разговорчивый, а я попросту боюсь спугнуть его своей болтовней, мне и так всегда с таким трудом дается затащить его на совместную трапезу. Но мы с Бласом очень громко молчим. Порой даже говорим о какой-нибудь ерунде, но уши ловят другие звуки, другую знаковую систему. Наш ничего не значащий разговор — словно фон телевизора, а сами мы смотрим друг другу в глаза и каким-то чутьем знаем, что друг у друга на сердце. Это очень приятно бывает и удобно — угадывать мысли друг друга, не нужно произносить лишних или неловких слов, они в воздухе. Когда мне хочется что-то ему рассказать, мне достаточно лишь показать ему свое лицо — и он мгновенно понимает, что я нуждаюсь в поддержке. Иногда, наоборот, я решаюсь облечь свои наблюдения в слова и спрашиваю напрямик, а он, не притворяясь, отвечает так, будто все это время мы только это и обсуждали — без всяких пояснений и глупых вопросов. Вот и теперь я бесцеремонно нарушила тишину и спросила без обиняков, делая вид, что увлечена разделыванием уже и без того растерзанной курицы: — Проблемы в университете? В столовой было и без того тихо, а теперь смолкла даже вилка, постукивавшая о фарфор. — С чего бы меня стали беспокоить проблемы в университете? — помедлив, хмыкнул Блас. — Тогда что? — я положила ему внушительных размеров грудку. Кожица слегка подгорела, но мясо, кажется, уцелело, так что я заранее попросту сняла кожицу во избежание едких насмешек со стороны Бласа. Любишь упражняться в остроумии — никакого тебе холестерина, так я считаю, по-моему, справедливо. Правда, этим вечером Блас вроде и так не казался расположенным к веселью. Блас ответил не сразу. Только вилка снова принялась постукивать о тарелку, возвещая о напряженном мыслительном процессе в его голове. — Завтра вечером будь дома, — наконец, подал голос он. — Придет инспектор. А, инспектор! Так бы сразу и сказал, я уж испугалась… Я очень люблю, когда к нам приходит инспектор. Блас не удочерил меня, а лишь взял опекунство, поэтому каждые полгода до моего совершеннолетия к нам приходил сотрудник социального отдела с проверкой. Почему-то каждый раз приходил кто-то новый — может, в соцотделе о нас уже начинали ходить легенды? В прошлом году приходила строгая тетенька в толстых очках и с вечно удивленным выражением лица. А может, не вечно, может, она действительно удивилась, когда дверь ей открыл симпатяга Блас, которого время ничуть не потрепало, и он по-прежнему выглядел так, будто сошел с обложки глянцевого журнала. Что и говорить, первым вопросом инспектора всегда бывает: «Не могли бы вы пригласить опекуна сеньориты Линарес?». Потом Блас объясняет, что он и есть мой опекун, а затем эффектно выхожу я. Инспектор пару секунд переводит взгляд с меня на него, затем деловито кивает и, лишь только присев на заботливо предложенное Бласом место в гостиной, тут же начинает допрос с пристрастием. Моя любимая часть. Прежде только раз удалось мне вогнать Бласа в краску — еще в колледже, когда он потащил меня в соцотдел оправдываться, и я принялась усердно изображать из себя примерную воспитанницу. Теперь это происходит с периодичностью раз в год, каждый раз, когда приходит инспектор. Инспектор задает вопросы вроде «не вступаете ли вы в сношение с опекаемой» или «не совершает ли опекун над вами насилия какого-либо рода» — что мне нравится в языке чиновников, так это отсутствие церемоний. Мне всегда было интересно, неужели кто-то отвечает на такие вопросы утвердительно? Мы — нет, хотя я частенько борюсь с искушением. Но мне жаль Бласа, он и так каждый раз смотрит на меня, как кролик на удава, ожидая, что я выкину очередной фортель, поэтому я ограничиваюсь тем, что доверительно сообщаю серьезной тетеньке или не менее серьезному дяденьке, что Блас ущемляет мои права круглые сутки и что насилие и мой опекун — это просто синонимы. Глядя на то, как тетенька в предвкушении вся подбирается, а Блас начинает играть желваками, я до крови закусываю губу, чтобы не рассмеяться, и жалуюсь, что Блас без конца следит за мной и разгоняет моих кавалеров. Затем подливаю масла в огонь и заявляю, что он не позволяет мне задерживаться на танцах после полуночи и насильно тащит меня домой, если я отказываюсь идти по своей воле. Конечно, сценарии самые разные, у меня богатая фантазия, но в конце концов инспектор догадывается, что я развлекаюсь, и строго одергивает меня, а перед уходом вдруг смотрит на Бласа сочувственно и горячо пожимает ему руку, словно говоря «держитесь, коллега». Как ни странно, когда за инспектором закрывается дверь, Блас не ругается на меня и не пытается наставить на путь истинный. Иногда он смотрит на меня долгим взглядом, а порой просто уходит в свою спальню и не появляется внизу до самого вечера. Мы оба знаем: я могу многое рассказать инспектору, — поэтому он так волнуется. Естественно, никакой интимной жизни или чего-то подобного между нами никогда и в помине не было, но за Бласом водилось много других грешков. Думать, что что-то изменится со времен колледжа, было бы наивно: мы продолжаем скандалить время от времени, и наши ссоры не стали менее бурными с тех пор, как мы стали жить вместе. Я, впрочем, очень изменилась за последние годы и с легкостью даю отпор. Я могу ответить крепким словцом или вернуть ему оскорбление, могу сбежать и снова вернуться, пока он разыскивает меня по всему Буэнос-Айресу. Но ни разу у меня язык даже не повернулся пригрозить ему, что нажалуюсь в опекунский совет. Может быть, мне хотелось иногда больше свободы, хотелось, чтобы он говорил со мной повежливее и поменьше командовал. Но я слишком хорошо знала, откуда эта свобода, когда ты возвращаешься домой, когда хочешь, и никто не названивает тебе по сто раз на дню. Это, может быть, удобно поначалу, комфортно, но это значит, что ты никому не нужен, и всем просто-напросто слишком на тебя наплевать, чтобы надоедать своими ценными указаниями. Поэтому я ценила несвободу, которую дарил мне Блас, и уж, конечно, не стала бы рассказывать правду инспектору — Блас зря волновался. Может, именно потому что он так волновался, не стала бы рассказывать. И потому что он каждый раз уходит и молчит до самого вечера. Я знала, что он страдает не меньше меня из-за своего пылкого нрава, и, возможно, где-то в глубине хотел бы быть со мной помягче — но он не может, и я, зная это, никогда его не попрекаю. Иногда человека нельзя изменить, но это не значит, что нельзя помочь ему. Тем не менее, в этом году мне исполнилось уже двадцать один, и я стала совершеннолетней, так что весть о приходе комиссии в этом году мне показалась странной. Я смерила Бласа подозрительным взглядом. Тот продолжал внешне невозмутимо поглощать курицу, но что-то в его фигуре, может, непривычно ссутуленная спина, подсказало мне, что не визит инспектора его тревожит. — А что он забыл у нас, я же вышла из-под твоей опеки? — не выдержала я напряженного молчания. — Хочет отдать тебе ключи от квартиры, — коротко бросил Блас и снова застучал вилкой-спасительницей, позволявшей ему не встречаться со мной взглядом. — От квартиры? — наморщила лоб я. — Какая ещё квартира? — Которая положена сиротам, как только они достигают совершеннолетия, — сухо ответил Блас. — Мне положена квартира? — искренне удивилась я. — А тебе тоже квартиру давали? Блас на мгновение вновь перестал есть и смерил меня красноречивым взглядом. — Я не сирота, Линарес, — вкрадчиво произнес он. — Так и я не сирота. У меня есть ты, зачем мне квартира? — пожала плечами я как ни в чем не бывало и принялась собирать грязные тарелки. Блас заметно просветлел. — Квартира лишней не бывает, — назидательно произнес он.- Переедешь туда, когда заведешь семью. — Какую ещё семью, — прыснула я в кулак и беззаботно отмахнулась. — Ты моя семья, Блас. Может, мне показалось, но он как-то польщенно улыбнулся, словно школьник, которого похвалили за хорошую оценку. Все же со временем я научилась вводить его в заблуждение, иначе не удался бы мне ни один из многочисленных розыгрышей, на которые я не скупилась последние пять лет. На самом деле, я была вовсе не так наивна и прекрасно понимала, что означает появление инспектора в нашем доме и ключи от новой квартиры. Это означало, что теперь я могу съехать от Бласа, и мне вовсе не обязательно больше находиться под его воспитательским гнетом. Именно этого так боялся Блас: я могла легко прочитать это по его чуть сведенным на переносице бровям и напряженной позе, которую он принял, усевшись за обеденный стол. Но я не могла просто успокоить его, сказав, что никуда не поеду, ведь он будет по мне скучать, — он бы завтра же собрал мои чемоданы и вручил меня инспектору, требуя покинуть его дом. Нет, это все мы уже проходили: такие дурацкие ошибки я больше не повторяю. Я могла только остаться рядом и никогда не показывать ему, что знаю, как он во мне нуждается. Блас ушел наверх, а я, воспользовавшись случаем, пробралась в гостиную с миской чипсов и, свернувшись калачиком на уютном диване, включила телевизор. Мне редко выпадает такая возможность, зачастую я пропадаю на смене допоздна, а свободные вечера трачу на встречи с друзьями. Но все же иногда, возвращаясь домой поздним вечером, я набираю из кухни какой-нибудь вредной дряни и сажусь перед телевизором. Каждый раз я рискую, потому что Блас терпеть не может, когда я таскаю еду в гостиную, и частенько едва не за уши тащит меня обратно в кухню, но иногда мне везет, и он не спускается. В такие дни я засыпаю прямо у телевизора, а по утру нахожу себя закутанной в неизвестно откуда взявшийся плед или даже вовсе у себя в кровати. Я никогда не спрашиваю Бласа, что это за чудеса, потому что знаю: он все равно придумает какой-нибудь нелепый предлог вроде того, что отнес меня наверх, чтобы на диване не мешалась. Но, главное, стоит мне это сделать, и чудо больше никогда не повторится. А мне так хочется, чтобы оно повторялось, что я, признаться, иногда даже специально засыпаю в гостиной. Блас всегда спит в своей спальне, так что я не могу ответить ему той же заботой, но за что я всегда была ему благодарна — он засыпает один. У нас часто гостят его многочисленные пассии, но ни разу я не застала его с ними в спальне. Конечно, им, возможно, двигает совсем не уважение ко мне, а стремление отгородиться, но, в конечном итоге, такое положение дел устраивает нас обоих. И когда он не ночует дома, что бывает довольно часто, я, по крайней мере, могу представлять себе, что он не с девушкой, а в каком-нибудь злачном месте меряется силами с местными пьянчугами. Это может показаться странным, но такие мысли греют больше. *** "Лухан вернулась", — как всегда возвестила громким хлопком входная дверь. Я, шумно посапывая, разулась и легко проскочила в гостиную. Блас никогда не выходит меня встречать, разумеется, и уж тем более мы никогда не кричим друг другу, что дома, и даже перед сном не заходим друг к другу, чтобы перекинуться парой ничего не значащих слов и пожелать спокойной ночи. Иногда мы сутками друг друга не видим: он сидит у себя на втором этаже, а мне не хватает фантазии или времени выдумать повод подняться к нему наверх. И все же мы скучаем друг по другу и, стесняясь выразить это открыто, то и дело находим способ заглянуть друг к другу. Я выискиваю какую-нибудь течь в ванной и иду в кабинет, чтобы сообщить ему об этом, а заодно и поделиться впечатлениями за минувший день. А он постоянно находит меня на кухне или в комнате, чтобы придраться к какой-нибудь мелочи или сделать замечание. Раньше меня жутко раздражало, что единственное, что он всегда имел ко мне, были бесконечные претензии, который он желал высказывать едва ли не ежечасно. Но потом я многое поняла в нем, разобралась в себе и поняла, что причина этих придирок кроется совсем не в недовольстве. Мы, как два дурака, подсознательно ищем общества друг друга, но нам до сих пор требуются какие-то предлоги, чтобы повидаться. Так было и раньше, еще в колледже. Блас каждый день вламывался в нашу комнату, чтобы решить какие-то неотложные дела. Я то и дело появлялась в учительской или ловила его в коридоре, чтобы сказать ему, как он мне безразличен, или заключить очередную сделку. Мне потребовалось больше пяти лет, чтобы понять, что крылось за этими бесконечными визитами, которые продолжались даже теперь, когда мы жили бок о бок в одном доме. Я торопливо проскользнула в кухню и, открыв холодильник, разочарованно вздохнула: чисто, как в операционной. Надо бы сходить в магазин, но шататься по супермаркету в одиночестве — более унылого занятия не придумаешь. Кажется, это хорошая возможность вытащить Бласа! — Блас, — заглянула я в кабинет. Блас сидел за компьютером, напряженно вглядываясь в экран. — Чего тебе? — не отрываясь от компьютера, пробормотал он. — У нас в холодильнике мышь повесилась. Я умираю с голода — надо срочно купить поесть! — Ну так в чем проблема? — рассеянно отозвался Блас. — Иди и купи. — Я не хочу одна! — надулась я. — Пошли со мной! Оторви ты задницу от стула! Блас отвел взгляд от компьютера и перевел на меня. Я победоносно улыбнулась: знала, как привлечь его внимание. — Что за выражения… — начал было он, но я уже скользнула в кабинет и потянула его за руку. — Ну пошли со мной, Блас! Это пятнадцать минут — потом снова вернешься к своему ящику. Блас вырвал руку и раздраженно отмахнулся. — Линарес, я работаю. Сходи одна или закажи пиццу. — Тошнит меня уже от твоей пиццы! Блас, ну пошли со мной! Ноль реакции. Что ж, Блас, посмотрим, кто кого… Я дождалась, пока естественные человеческие инстинкты над ним возобладают, и лишь только услышала, как хлопает дверь уборной, снова проскользнула в кабинет. Нагнувшись, я выдернула мышку из гнезда, свернула провод и бесшумно покинула кабинет. Пробравшись на кухню, открыла холодильник и ловко привязала шнур мышки к одной из полок-решеток, так что мышка теперь свисала на проводе. Лишь только я успела захлопнуть холодильник, в кухню вошел Блас. — Линарес, ты еще здесь — какая удача! — в его голосе слышалась угроза. — Случайно не знаешь, где моя мышка? — нарочито любезно обратился он ко мне. Я пожала плечами и приняла самый невинный вид, на который была способна. — Ты потерял свою новую девушку? Вы такие милые, уже придумали друг другу прозвища! — жизнерадостно воскликнула я, потянувшись к нему, чтобы потрепать его по щеке, но он вовремя перехватил мою руку и вскинул на меня предупреждающий взгляд. — Очень смешно, Линарес, — мигом посерьезнел Блас. — Теперь верни мышку по-хорошему. Мне нужно работать. — Да нет у меня твоей мышки, Блас, что ты пристал? — возмутилась я. Блас тем временем прохаживался по кухне, заглядывая на каждую полку. — Она здесь? Я не собираюсь до вечера искать ее, Линарес. — Да что ты пристал ко мне, Блас? Почему сразу я? — Да, действительно, надо было сперва допросить остальных жильцов. А, нет, здесь же больше никто не живет, — едко прибавил Блас, хлопнув себя по лбу. — Небось, сам засунул куда-нибудь, а я как всегда виновата… Мне вообще пора в магазин — ты точно не пойдешь со мной? — заторопилась я и открыла тумбочку, в которой лежали деньги на продукты. Блас усмехнулся и, опередив меня, закрыл своим телом дверной проем, так что я врезалась в него. Отпрянув, я подняла на него обиженный взгляд. Он сурово смотрел на меня сверху вниз: — Линарес, ты никуда не пойдешь, пока не скажешь, куда дела мышку. Более того, если цирк будет продолжаться еще хотя бы минуту, я тебя накажу. — Ой, напугал! — фыркнула я. — Мне не пятнадцать лет! — Отлично, тогда никакой вечеринки на Новый год — пожал плечами Блас. — Ну и ладно, не больно-то и хотелось, — я показала ему язык. — Отпразднуем у Мариссы. Я демонстративно отошла к окну и отвернулась от него, сложив руки на груди. — К Андраде тоже не пущу, не надейся, — продолжал Блас, и я с победоносной улыбкой услышала, что он снова отошел к раковине, открывая и закрывая шкафчики, висевшие над ней. — Я уже сыт по горло твоими выходками. Что ни день, то шапито на выезде! — Ты сам меня провоцируешь! — возмутилась я вполне искренне и снова повернулась к нему. — Я же просила тебя пойти со мной в магазин! — Не все твои желания должны сбываться, Линарес, — отрезал Блас и перешел на сторону, противоположную двери. — Я сказал, что сейчас занят. — Ты и потом будешь занят! — отозвалась я, плавно перемещаясь от подоконника к двери. — Значит, я не хочу ходить с тобой по магазинам, Линарес, это что, не очевидно? — раздраженно отозвался Блас, заглядывая в мусорку. Мои глаза невольно округлились. Блас, однако, радикал жаль, что мне это место не пришло на ум. — Я хочу спокойно поработать, чтобы меня никто не отвлекал. Резкий прыжок. Миг — и я уже проскользнула в дверной проем. — Прости, Блас, — с сожалением развела я руками, привлекая его внимание. Блас резко обернулся. — Не все твои желания должны сбываться, — подмигнула я и, расхохотавшись при виде его озадаченного лица, припустила к выходу. — Линарес, я не стану гоняться за тобой по всему городу! — доносился мне вслед голос Бласа, но я уже была далеко. *** — В следующий раз запру тебя в подвале, — бурчал Блас, открывая входную дверь ключом, — и вспомню об этом только на следующее утро. — Да ладно тебе ворчать, Блас, зато прогулялся! — бодро отозвалась я. — Кому нужны твои программы? Скачай в интернете, да и дело с концом! А мне одной скучно. И сумки некому донести! — Нечего было скупать половину супермаркета, — занудствовал Блас. — Если бы я тебя не останавливал, пришлось бы грузовик заказывать. — Вот видишь, как мне необходимо твое присутствие! — восхищенно похлопала я его по спине, собираясь проследовать за ним в дом, но Блас «забыл» придержать дверь, и мне пришлось сперва отпрянуть, чтобы не схлопотать по носу. — Я просто очень голодна, — проворчала я, переобуваясь в передней. — Меня нельзя пускать в супермаркет, когда я голодная… — Может, тебе провериться на глисты? — заботливо отозвался Блас из кухни. Послышался шелест пакетов. — У меня растущий организм, — беззаботно отозвалась я, следуя за ним на кухню. — К тому же, я занимаюсь спортом — мне нужна энергия. Не пойму, тебе что, жалко, что ли? — я прикусила губу, увидев, что Блас открывает холодильник, чтобы положить туда продукты. Холодильник был пуст. За исключением мышки, которая, словно висельник, качалась на проводе, привязанном к одной из полок. Блас замер, уставившись на нее. — Линарес, что это? — вкрадчиво поинтересовался он, на миг потеряв дар речи. Я сначала решила, что это был риторический вопрос, но, похоже, Блас действительно ждал ответа. — Я предупреждала, — серьезно сообщила я ему, — что у нас в холодильнике повесилась мышь.