Совершенная месть

      Можно было бы сказать, что ожидание приговора — самое худшее, что может быть. Но, конечно, это не так. Просто ждать, пролеживая бока на жесткой лавке в одиночной камере — просто рай относительно того, что впереди. Если не повезет, естественно. Дженсен же надеялся на лучшее, зря он, что ли, платит этому говнюку-адвокату за защиту себя от гнусных правоохранительных органов? Вот и пригодился «золотой запас» на счету в банке. Хорошо, что его дело изначально не сильно шумело, внимания особенно не привлекало, поэтому подкупить судью не стало большой проблемой. Тот много не затребовал — оплатить первые два года его дочери в Гарварде, а дальше — дело техники. Платеж прошел в начальные часы после сделки, все были довольны и счастливы. И Дженсен до самого приговора особенно не волновался, деньги он отдал немалые, судья просто побоится за свою жизнь и жизнь своей дочери и не станет менять решение в последний момент.       Присяжных нет. Дженсен улыбается, садясь за стол рядом со своим адвокатом, и спокойно откидывается на спинку стула. Людей довольно много, большинство смотрит с неодобрением и нескрываемой агрессией, другая же часть не обращает на него ровно никакого внимания. Как и всегда в судах, впрочем. Но Дженсен никогда еще прежде так близко не сталкивался с этой системой изнутри, поймали его лишь во второй раз, а довели до приговора так вообще впервые. Кто бы там что ни говорил, мужчина не чувствует себя виновным. Это было убийство по неосторожности, он не собирался, не целился, просто сорвался. Ограбления по факту тоже не произошло, он ничего с собой не взял. Так в чем ваши проблемы, офицеры? Дженсен ухмыляется, оглядывая аудиторию с высокими потолками. Все серьезны и напряжены, его адвокат и вовсе вытирает лоб платком каждые пару минут. О чем переживать? Он почти на свободе, скоро вернется к своему удобному матрасу вместо дурацкой жесткой лавки в камере, да и дело с концом. В перерыве вокруг царит хаос и какое-то почти пчелиное жужжание. Люди обсуждают, людям интересно. Только вот Эклз закрывает глаза и пытается от всех них абстрагироваться, потому что это мешает наслаждаться легким предвкушением, после которого последует освобождение и вытянутые лица всех этих злобных лиц.       Он не преступник. Черта с два, пусть докажут теперь.       Судья возвращается в аудиторию через пятнадцать минут. Поправляет свой напудренный парик, кстати, для чего? Он же не престарелая дама восемнадцатого века. Откашливается, привлекая к себе внимание, и жужжание тут же стихает. Дженсен краем глаза замечает, как дергается палец у его адвоката, как злорадно улыбаются люди неподалеку от него, как пристально на него уставился прокурор. И ощущает истинное спокойствие и умиротворение. Кто бы мог подумать, что все будет так просто и так странно в здании суда. Судья зачитывает приговор. Сначала следуют слова о том, к чему Эклз приговорен. Звучит не очень, и мелкая дрожь все-таки прибегает вниз по позвоночнику. Но вот основная часть заканчивается, и по залу в полной тишине разлетаются слова «по решению суда обвиняемого признать невиновным и освободить из-под стражи». Жужжание подхватывает последнее слово и разносит по залу. Дженсен благодарит улыбкой судью, которому вообще это все по барабану, а потом оборачивается. Разочарованные люди уже выбираются из аудитории, спеша кто куда, адвокат спешит в коридор тоже, кажется, там уже видны головы журналистов. С чего это дело стало для них таким интересным? В начале, когда он отдавал свои деньги судье, никто ничего и не знал. А тут такое…       Впрочем, кроме Дженсена в зале остается еще один человек. И его, к сожалению, мужчина знает. И видеть не желает, потому что мужья убитых жен всегда немного с прибабахом. Хотя, нужно сказать просто о том, что ты по сути ненормальный, если вообще решил жениться. Дженсен смотрит на мужчину спокойно, не дергая ни одним мускулом на лице. Для него это не имеет значения, коп ничего ему не сделает больше. Он оправдан. Точка. Но надо сказать, что Эклзу действительно хочется шагнуть назад, когда к нему стремительно приближается этот мужчина с явно дерьмовыми намерениями.       — Да что вы, офицер, — Дженсен тянет «е» в слове «офицер», чтобы повеселить себя и позлить соперника. — Такой же абсурд, как ваша женитьба?       Давайте сойдемся на мысли, что ничего бы не случилось, если бы вы не сделали предложений той девушке. Как ее звали? Не припоминаю, — он не перестает улыбаться краем губ. — Кажется, я даже лица ее не помню, видел разок на фотографии, которую тыкали мне в нос при задержании. Но, простите, я никого не убивал, ваша жена, офицер, скончалась от руки другого человека, — он намеревается уже уйти, даже разворачивается, но что-то останавливает. — Желаю вам сгореть в Аду за такие слова, — он бросает через плечо. — Может, ваша жена уже горит там, — Дженсен намеренно подчеркивает вежливое обращение на «вы» в отличие от фамильярного «ты» мужчины, добавляя остроты с помощью сарказма и иронии. Ему нет дела до горюющих, нужно спасать свою шкуру, что он и сделал. А теперь он выходит через двери суда свободным человеком, даже не оборачиваясь, и надеется, что больше здесь никогда не окажется. Никогда, если повезет. А он похож на везунчика.