Совершенная месть

      Снег. Слишком много снега. А еще свет слишком ослепительно яркий, чередуется с моментами полной кромешной тьмы и какого-то липкого страха, в котором вязнешь, едва ступаешь в эту жижу. Дженсен вздыхает, но не чувствует движения грудины — может, ее теперь вообще нет? Он тянется руками проверить, но не чувствует их тоже. Вокруг снова темнота и боль, пульсирующая где-то в висках. Выпить. Вот что отлично бы сейчас подошло. Но, к сожалению, Дженсен, кажется, немного не жив. Он тоже приходит к этому выводу, когда теряет надежду попытаться найти хотя бы свои пальцы. Или ноги. Ну хоть что-нибудь! Какие-то звуки и запахи дотягиваются до его сознания как будто через толстенный слой ваты, но ему, в общем-то, уже все равно. Он потерял себя в этой пучине страха, зачем ему выбираться?..       Но выбраться придется. Особенно когда что-то больно бьет под дых, появляясь из темноты. Дженсен не знает, что это, он не видит, только чувствует, как последние крохи воздуха его покидают и оставляют плавать где-то между небом и землей. А потом резкий судорожный вдох, и Дженсен открывает глаза, щурясь от яркого солнечного света, бьющего в глаза через щелку между шторами. Хочется выругаться, но язык пока не слушается, поэтому мужчина только тихо стонет, ощущая всю боль мира в своей голове. Он почти не чувствует свой отлежанный бок, хочется перевернуться, но ничего не выходит, потому что сзади мешают связанный руки. Стоп, связанные? Это еще как так? Дженсен все-таки тихо ругается, двигая пальцами. Так, какого черта успело произойти? Он дергал за ручник, а потом эпично и не очень-то красиво летел с обрыва вниз, стукнулся головой раз двести, а потом… ничего. Тогда что произошло? Руки же не сами себя связали? И что он делает в этой чистой светлой комнате? Не похоже на тюремные покои, в которые его могли упрятать за разбитую тачку. Хм.       Любое движение чем угодно отдается в голове набатом. Эклз совершенно точно слышит барабанный ритм и хочет от этого удавиться, но еще рано. Сначала — разведать обстановку. Узел на руках не очень крепкий, видимо, человек, завязывавший его, не думал о том, что Дженсен сможет потом сопротивляться. Но кто-то очень плохо его знает! Потому что пару долгих минут мужчина тратит на то, чтобы не вывихнуть себе запястье и развязаться. Выходит довольно неплохо, правда, голова все еще плохо соображает, но затея успешна, и Дженсен уже на свободе. Ощупывает голову пальцами, чувствуя бинты. Этот кто-то о нем еще и позаботился! Ну надо же. Профессиональным взглядом вора Дженсен быстро осматривает все вокруг. Ничего интересного, нет даже фотографий. Хм, это странно, обычно люди любят хранить такие вещи у себя в спальнях. Значит, этот человек не из сентиментальных, возможно, как-то связан с криминалом или правоохранительными органами. Или военный. Или черт вообще знает, проще выйти самому проверить. Дженсен так и делает, осторожно приоткрывая дверь комнаты и выходя наружу. В общем-то, он ожидал направленное на себя дуло ружья, но этого не происходит. В коридоре вообще пусто, и мужчина идет к лестнице, после чего тихо спускается вниз. Идея быстро сбежать завладевает мозгом, но Эклз не успевает ее додумать, как видит на кухне его. Черт, как он вообще мог очутиться в доме человека, жену которого случайно укокошил? А после этого его еще и оправдали. Не сказать, что мужчина боится. Просто он вполне себе может представить эмоции этого копа, лишившегося дорогого ему человека, поэтому… да, ясно, почему руки были связаны. Но природный идиотизм не позволяет просто так взять и уйти. Дженсен заходит в комнату, преувеличенно громко топая.       — Офицер, какой домина, сами строили? Или купили в кредит? Или как там называется эта банковская программа по выкачке денег у населения, — Дженсен чему-то доволен, хоть и голова раскалывается. Просто так уж изначально повелось, что поболтать — это святое. Даже если потом придется знатно огрести по яйцам. — О, и фотки жены! А что не в спальне? Я думал, вы на них каждую ночь смотрите и плачете, — слова рвутся в бой сами, а мужчина только подстегивает интереса, ухмыляясь. — А вообще, минутку, офицер, — делает вид, что забыл о том, что этот коп и не офицер вовсе. И что на «вы» обращаться совсем не обязательно. — Какого черта вы меня связали? У меня, знаете ли, чувствительные запястья, теперь вот ноют. И что я тут делаю? Что у вас за замашки такие — притаскивать людей к себе домой, пока они лыко не вяжут, чтобы что? Будете меня убивать? Долго и мучительно? Так оставили бы там, в машине, один бум — и нет меня. Что у вас за мотивы, офице-е-е-ер? Вы мне интересны, правда, — он садится на диван, разваливаясь, и смотрит прямо в лицо мужчине, который, кажется, все-таки готов его убить. Причем жестоко. Причем прямо сейчас. — Ух, только дыру не просверлите взглядом, а то я уже боюсь, что дымиться начну, — нарывается и смеется. Как и всегда. Жаль, что в голове так сильно пульсирует, а то можно было бы получить от этого куда больше удовольствия.