Empire and the Sun

Память - нестабильная единица, постоянно нуждающаяся в обновлении и чистке. Даты, имена и лица стираются без сожалений, когда проходит слишком много времени, и они устаревают, как литературная классика. Ничто не вечно - то, что являлось эталоном, вишенкой на торте абстракционизма, классицизма, сюрреализма (подкрепленного веяниями толпы) через сто лет превращалось в никому не нужный мусор. Исследования, концепции, мораль - всё это растворялось, объявляя о капитуляции раз и навсегда. Земля из плоской превратилась в сферическую. Восседая на троне центра своей системы, через какое-то время Земля уступила Солнцу. Течение информации связывалось с её достоверностью, как связываются цепочки углеродно-водородной последовательности, для образования чего-то определенного и единственно истинного. Но всегда остается вероятность фальсификации. Частичное сохранение примитивных концепций. Память всегда имеет свои резервы для отступления. Объект оставляет легкий налет, за который стоит зацепиться в случае возврата к прежним настройкам. Откат системы. Компьютерное моделирование. Мимолётная нота звука, определенная последовательность ассоциаций - всё что угодно могло спровоцировать удаленные фрагменты памяти на отклик. Хан всегда обновлял свои данные. И чем дольше он жил, тем легче это становилось делать. Пользуясь чертогами разума, он перебирал свои собственные знания, мысли и воспоминания как папку с документами и выбрасывал в мусорную корзину то, что уже не имело для него никакого значения и смысла. Триста лет - слишком большой срок, чтобы складировать в себе привязанности и мысли, не имеющие практического значения. Зная, что проживете больше сотни лет - стали бы вы бережно хранить ручку, которой любите писать? Но иногда случалось то, что Хан не понимал, даже не смотря на свой интеллект. Бывали предметы и события, заставляющие его морщиться от чувства дежавю, но не в полном смысле этого слова - дежавю, как если бы оно было маячком для напоминания о чем-то. Красный крестик на руке "когда-то это было важно для тебя". Запахи, звуки, формы. А теперь, впервые за всё время - люди. Хан заметил её, когда первый раз менял резисторы на четвертой палубе, подключая модуль обхода к управляющему щитку. По стандартам современного технологического уровня это было достаточно муторным занятием с подключением проводов к определенным контактным точкам для проведения сигнала и внедрения чужеродного кода в общую базу данных. Девушка, которую он заметил, стояла у ограждения и наблюдала за тем, как "Умбра" медленно проходит через скопление дрейфующих астероидов, некоторые из которых можно было рассмотреть особенно чётко. Это был маячок. Женщина, вошедшая в зрелый возраст. Всегда слегка ссутулит свои худые плечи - неуверенная в себе, зажата, отчасти недовольна жизнью. Восторженно наблюдает космические явления и тела - мечтательна, романтична, вероятно эмоционально нестабильна и от того слаба. Типичная, до тошнотворного обычная женщина, и Хан даже представить себе не мог, кого она могла ему напомнить из его прошлого, оставившего налёт, от которого вспыхнул маячок. Но Хан понимал, что просто знал кого-то, похожего на неё, ещё до того, как подобный образ перестал привлекать его внимание, сливая его с любыми повторяющимися образами. Это было очень давно. Аугмент приходил на четвертую палубу каждый день в течении последних двух недель. Один из секторов на этой палубе был вторым по уязвимости (после секторов с 62 по 67 на первой палубе, с которыми он быстро поработал), и чтобы обойди систему безопасности "Умбры" нужно было действовать предельно осторожно. Джон Харрисон, 36 лет, инженер, выслуга в звездном флоте около 15-ти лет. У него была идеальная легенда и множество друзей среди офицеров и инженеров "Умбры". Джон прослыл среди экипажа "секс-бомбой" с незаурядным умом, но за глаза все называли его "слегка тормознутым" из-за нетипичных эмоциональных реакций в ответ на флирт со стороны как противоположного, так и своего пола. Создать образ было даже слишком просто, подделать документы - ещё проще, а вот поддерживать образ Джона Харрисона было достаточно тяжело из-за напряжения, царившего в теле и уме Хана. Ему оставалось только доделать самое важное - отключить системы вооружения и щитов на корабле, чтобы оставить корабль без защиты как раз в тот момент, когда его команда пойдёт на абордаж. Приходя на четвертую палубу каждый день Хан всегда видел, что "маячок" была там, даже когда вокруг корабля не было ничего, кроме темноты. Она всегда выглядела немного потерянной, продолжала ссутулить плечи и печально-завороженно смотреть через стекло на мир, частью которого она стала. Как крохотная птица, которую вырастили в клетке, а потом решили отпустить на волю, и она опасливо выглядывала в окно, чтобы все равно залететь обратно. Хан не заметил, как стал отмечать её повадки, её привычки и сравнивать её образ со всеми возможными образами, на которых он мог зафиксироваться в далеком прошлом. Чтобы занять себя в свободные часы офицер Джон Харрисон приходил на бессмысленные и бесполезные лекции на второй палубе, и она тоже была там - все такая же потерянная, как и в обсерватории. Как-то само собой это переросло в сталкерство. Условное, разумеется - аугмент был слишком занят обходом систем защиты, чтобы преследовать её, но там, где был он чаще всего оказывалась и она. И тут случилось чудо - птичка, всё это время выглядывающая из окна стала медленно и целенаправленно приближаться к краю оконной рамы. Это выбивалось из уже знакомого алгоритма, и Хан заговорил с ней, прикрываясь нарушением правил нахождения за ограждением, как трусливый новобранец прикрывается щитом, считая, что тот защитит его от копий противника. Разумеется, опасность была, но не в тех масштабах, каких можно было себе накрутить. За ограждение нельзя было заходить лишь потому, что управляющая компания бы разорилась на мойщиках стекол после толп любопытствующих людей, уровень культуры и образования которых вызывал сомнения. И Хан с удивлением обнаружил, что девушка поняла это ещё до того, как ступила за опасную черту. Это был не простой акт ребяческого непослушания, а взвешенное решение, принятое на основании собственных притязаний, как единственно верных. Казавшаяся такой обычной и неприметной, она заставила Харрисона удивленно расширить глаза и на секунду задержать дыхание, осознавая, что прожитые годы не делают его мудрее, ведь он постоянно спотыкается об одни и те же садовые грабли, принимая за данность то, что видит в поверхностном анализе. Она была сильна. Ох, она была невероятно сильна, настолько, что голос Хана осел на пару тонов, сделав его следующую реплику более жесткой и яростной. Она была опасна. Для него она была опасна как никто другой никогда из тех, кого он мог вспомнить. Птица в клетке? О нет, это была львица, всю свою жизнь не видевшая ничего, кроме стен зоопарка, но наконец решившаяся перегрызть горло своему смотрителю и осторожно выбраться наружу, чтобы посмотреть что же там, за пределами. Но то, что аугмент принял за потерянность - всё же было ею, этой потерянностью. Печалью, смешанной с тоской и едва заметной обидой. Он спросил её имя, чтобы прервать поток ассоциациативных цепочек, выстраивающихся в его голове, слепо надеясь на то, что уж имя то точно ни о чем ему не скажет, оставив слепое пятно, и он сможет выбросить эту загадку куда-нибудь подальше. И как же было велико его удивление и ужас, когда вместо слепого пятна перед ним вспыхнуло более чем видимое имя, высеченное красивым каллиграфическим почерком. Молли Хупер. Хан знал это имя. Он помнил его, но не помнил никого конкретного с этим именем. Оставалось только ретироваться, крепко стискивая зубы. На следующий день у него была увольнительная вне расписания. Обычно смена персонала происходила через 15 дней, но в этот раз в увольнение отправили на три дня раньше якобы из-за повышенного уровня стресса. Пришедшая смена быстро заняла свои места, вынудив Хариссона прервать манипуляции на четвертой палубе. Это было совсем некстати. Он мог опоздать с обходом систем защиты, потому что персоналу в увольнительной запрещалось даже приближаться к рабочим местам на время отдыха. Не то чтобы это было большой помехой, но его положение среди коллег становилось всё более шатким из-за агрессивного поведения, которое он был не в состоянии контролировать полностью. Образ Джона Харрисона, парня со странностями, мог вот-вот рассыпаться на куски, и чтобы не вызывать подозрений и сохранять легенду Хан был вынужден идти на уступки. Например, пойти и выпить в одном из крупных баров вместе с сослуживцами. Шоты водки совсем неохотно лезли в горло, но аугмент глотал их, поддерживая тосты и изображая подобие улыбки на губах. За начало отличных выходных. За успешные полтора месяца в космосе. За какую-то ещё сентиментальную ересь. Разумеется, в баре, полном молодых и пьяных офицеров и не менее пьяных от скуки и апатии гражданских не могло не случиться потасовки. Пять на семь, если быть точным. В какой-то момент Хан почувствовал толчок в спину, но позволить себе влезть в драку было равносильно тому, чтобы сдаться с потрохами под трибунал (он знал, что не сможет сдержаться), поэтому мужчина просто пихнул задиру в сторону начинающейся кучи-малы, среди которой он разглядел Виктора . Это был подозрительно прилипчивый мужчина средних лет с нравом ребенка, который таскался за тем, кого он знал как Джона Харрисона, как щенок на поводке. Когда послышались звуки ударов, трое охранников предприняли попытку разнять дерущихся с помощью собственных кулаков, и Хан хмыкнул, вспоминая, почему именно федерация в своё время отказалась от использования роботов для разгона разгневанной толпы и утилизировала все рабочие машины. Слишком велик риск травм, несовместимых с жизнью. Но как будто можно разнять настроенных разнести друг друга в клочья просто добавив туда ещё пару человек со значком федерации... Хан опрокинул в себя последний предложенный шот и плавно соскользнул со стула, как только заметил, что толпа направляется в его сторону, чтобы снести барную стойку ко всем чертям. Грохот и вопли неприятно отдавались в ушах. Харрисон обошёл толпу полукругом и собирался убраться из бара, но резко остановился, заметив краем глаза что-то примечательное. Маячок. На ней было легкое хлопковое платье и накинутая на плечи куртка из синтетического материала. Вероятно, прежде чем забрести сюда она гуляла в ботаническом саду, где температура заметно ниже, чем на корабле в целом. В её бокале было недопитое красное вино, а к ней самой навязчиво приставал подошедший к столику молодой мужчина. Это был угловой столик, поэтому для большинства посетителей - слепая зона, а в купе с начавшейся потасовкой и вовсе всё внимание было только на толпу, пытающуюся покалечить друг друга. Молли Хупер не выглядела счастливой от внимания незнакомца. Даже более того - она поднялась из-за стола и судя по тому, как изменилась её поза - была готова атаковать или бежать настолько, насколько было возможно сопротивляться человеку, вдвое больше тебя самого. Хан, не думая ни секунды, двинулся в их сторону.