Never wanted to dance

В себя Билл начал приходить только тогда, когда Диппер завозился, пытаясь сесть, и сдавленно охнул от боли. — Как ты? — Осторожно спросил он, на коленях переползая к Пайнсу ближе. За окном уже давно рассвело, и от недосыпа — а может, после драки, в голове нехорошо гудело, картинка плыла перед глазами. Диппер дышал тяжело, с нехорошим присвистом. Он всё-таки принял сидячее положение, опираясь Биллу о плечи, но продолжал старательно избегать прямого взгляда. Даже ответил, глядя куда-то в угол — куда угодно, лишь бы не Сайферу в лицо: — Жить буду. — Может, врача? На положительный ответ он и не надеялся, но всё равно поморщился, когда Пайнс слабо ему улыбнулся: — Не нужно. Патологоанатом уже на месте. — Он всё-таки поднял на Билла взгляд, замер так и выдохнул тихо: — Отвратительно, кстати, выглядишь. — А ты, можно подумать, королева красоты с побитым ебалом, — фыркнул Билл в меру ядовито. Диппер не ответил. Повернулся к нему, ткнулся лицом в плечо и глубоко, судорожно вздохнул. — Я тебя люблю, если ты еще не понял, — прошептал Сайфер, запуская руку в сбившиеся в один большой колтун кудри. За ребрами болезненно сдавило от пронзительной нежности к этому склочному, занудному, вредному, сумасшедшему человеку. — Кажется, по-настоящему. Диппер показался ему натянутой струной. Напрягся, замер — даже дышать, кажется, перестал, пропустив без дыхания целых восемь ударов сердца. Достаточно, чтобы испугаться в ответ на молчание. Биллу, правда, казалось, что на испуг, как и на другие сильные эмоции, они оба сейчас неспособны — слишком вымотали сами себя и друг друга. Придурки — что с них взять? — Бьёт, значит любит, да? — Вдруг хихикнул Диппер. Его пальцы, цепляющиеся Биллу за локоть, дрогнули, и он едва ощутимо погладил чужую руку. — Не говори, что тебе это не важно, — попросил Билл уже совсем тихо. — И не смейся. Я, вообще-то, чувствительный, трепетный и ранимый. — Мне сейчас лучше уйти. Хотя бы на время. И ты это понимаешь. Нам обоим так будет лучше. Посмотри мне в глаза и скажи, что это не так, Билл, честно скажи, а? — Ты никуда не идёшь. Ни в первом, ни во втором, ни вообще в каком бы то ни было смысле этого слова. Я тебя не отпущу. — Ты больной, — выдохнул Пайнс ему в плечо. Что примечательно — без намёка на осуждение. — Больной, — согласился Билл с тяжелым вздохом. — Тебе надо прилечь, лапуля. — Ты больной, — снова с нажимом произнёс Диппер, будто и не услышав. А потом отстранился, чтобы утереть ладонью окровавленный рот. — Почему? Парень покачал головой. — Отношения между людьми не так работают. — А как они работают? — Ты мне не хозяин. Не тебе решать, оставаться мне или уходить. И, видимо, не мне решать, что тебе делать со своей жизнью. Билл, я люблю тебя. — Диппер накрыл ладонью его пальцы и легко сжал. — Не смотри так. Да, люблю. Сердечки, романтика, все дела. Но я так больше не могу. Не могу так жить. Я не справляюсь, — голос у него в который раз сорвался. — Билл, мне страшно. Неужели тебе нет? Билл, расцепив руки, молча переложил Пайнса на пол, а сам ушёл в ванную за аптечкой. На самом деле, ему было страшно тоже, и мерзко, и холодно, и одиноко — вот только Дипперу было стократ хуже, и он прекрасно это осознавал. В этих отношениях с Биллом многое случалось в первый раз, но муки совести оказались самым паршивым пунктом из прочих. Вернулся он не только с аптечкой, о которой забыл почти тут же, но и с бутылкой коньяка подмышкой. Вероятно, выпивка была не лучшим выбором после ночи в клубе, но в том, что им обоим катастрофически необходимо выпить, Билл не сомневался. — Как ты? — Осторожно поинтересовался он у притихшего Пайнса. Диппер не ответил. Он сосредоточенно ощупывал собственные рёбра и, судя по всему, был относительно доволен результатами такого поверхностного осмотра. — Буду в порядке, если дашь глотнуть чего-нибудь очень крепкого, — бесцветно фыркнул он. — Тебе помощь нужна? — Если только психологическая, — усмехнулся Билл, приземляясь на пятую точку рядом с парнем и протягивая ему непочатую бутылку. — Тогда объясни мне — так, чтобы я понял. Зачем тебе это всё, а? — Диппер сделал первый глоток, ожидаемо закашлялся, но тут же приложился к бутылке снова. — Что — всё? — Клуб, — голос прозвучал хрипло. Парень отвёл взгляд и порывисто качнул головой. — Вся эта мерзость с проституцией. И если тебе действительно нужно это… зачем тебе я? Из принципа? Или тебе нравится, когда плохо всем и в том числе тебе? — Ты слишком категоричный, — вздохнул Билл и забрал у Пайнса бутылку, прикладываясь к ней сам. — Категоричный и… как это называется? Непримиримый. Не видишь остальных вариантов. Либо хорошо, либо плохо, и никаких промежуточных состояний. А мир, прости мою банальность, не делится только на чёрное и белое. Одних оттенков серого двести пятьдесят с лишним, прикинь? Я пытаюсь о тебе заботиться, пытаюсь по максимуму компенсировать то, что три раза в неделю подставляю задницу кому-то ещё, но ты ничего этого не замечаешь. Потому что вдолбил себе в голову, что я сволочь, гадость и вообще редкая дрянь. — Красиво звучит, — легко согласился Диппер. — Оторвано от реальности и вывернуто наизнанку, и ни грамма открытости, но красиво. Хоть сейчас спикером на политическую арену. — Хорошо, — фыркнул Билл. — Ладненько. Я всё выворачиваю наизнанку, говорю не то и не так. Предположим, ты, как обычно, бесконечно прав, а я ничтожество. В таком случае расскажи мне свою точку зрения. Диппер забрал у него бутылку и внимательно посмотрел ему в глаза. — Я не собираюсь ничего тебе говорить, — сообщил он. — Потому что ни один из нас не прав. И я не знаю, кто не прав больше. Я не понимаю, зачем ты делаешь это всё, почему ты не можешь пойти мне навстречу, найти компромисс. И не даёшь мне с этим покончить. У меня совсем нет права выбора, да? Ты хороший манипулятор, Билл. Даже сейчас я говорю тебе это всё, и мне очень стыдно, и хочется заткнуться. Потому что ты делаешь для меня больше, чем кто-либо когда-нибудь делал, и говоришь, будто любишь, и вообще… Может быть, я действительно должен быть благодарен за то, что дают, и не возникать. Может, я действительно не должен предъявлять тебе требования. Не знаю. Мне сложно оценивать объективно. Просто это не отменяет того факта, что три дня в неделю ты делаешь выбор между мной и… и всем этим, — договаривал Диппер уже совсем устало и невыразительно. — И никогда не выбираешь меня. — Никогда не выбираешь меня, — эхом повторил Сайфер, задумчиво нахмурившись. — Что это значит? — То и значит, — Диппер вздохнул. — Никакого подтекста. Для меня тот факт, что ты, несмотря на наши отношения, даже не собираешься что-нибудь менять и продолжаешь спать с другими… Мне плевать, что ты заявляешь, будто бы для тебя такой секс — ерунда и только. Я знаю, что тебе самому от этого погано. И ты в любом случае в курсе, что это значит для меня. — И это перечёркивает всё хорошее, что я для тебя делаю? Пайнс ногой оттолкнул в сторону аптечку, благополучно забытую и теперь уже, очевидно, ненужную. — Не знаю. В любом случае, это не только твоя вина. Если бы я был… Будь я не таким, всё могло сложиться по-другому. Не хочу сейчас об этом думать. — Знаешь, — Билл грустно улыбнулся, — если бы мы сейчас переспали… мы же побьём собственные рекорды абсурдности! — А давай. — Что? Если бы не отведённый взгляд и длительное время, проведённое вместе, позволившее изучить друг друга в таких вот проявлениях эмоций до мозга костей, Билл и не понял бы, насколько Диппер смущён. — Давай переспим, — твёрдо повторил тот. — Прямо сейчас. — А как же рёбра… — Вякнул Билл севшим голосом. Диппер отмахнулся, прикусив губу. — Наплевать. — Но… Диппер рывком стянул с себя футболку. На худом бледном теле алыми пятнами расплывались наливающиеся цветом гематомы. Внизу живота виднелся шрам от вырезанного аппендикса, и, хотя Билл видел его без футболки далеко не впервые, весь Пайнс показался ему сейчас каким-то особенно неловким. Слишком тощим, нескладным и несуразным. Не то чтобы это засчитывалось в минус — но дыхание всё равно перехватило напрочь. — Это потому что мне на тебя денег не хватит? — Криво ухмыльнулся Пайнс. — У тебя же стопроцентная льгота. — Хмыкнул Билл и смешливо прищурился. — Хочешь быть сверху или снизу? — Без разницы. Просто включи артистизм и представь, что у нас всё не хуже, чем с этими… С которыми ты обычно… — Ты лучше, — уверенно перебил его мужчина. — Ты, чёрт подери, самый лучший. Ползи уже сюда, горюшко. Пайнс послушно подсел ближе и непослушными пальцами принялся стаскивать с него одежду. Всё ещё не глядя в глаза, порывистыми, сбивчивыми движениями. Упираясь коленями в пол, содрал рубашку и с заметной нервной дрожью в руках потянулся к ремню на брюках. Он не сказал и половины того, что собирался сказать. Разговор вообще пошёл не в том направлении. Диппер чувствовал себя не на своём месте, и вдобавок ко всему ощущал себя круглым дураком. Наивным болваном, надеющимся непонятно на что, хотя было заведомо очевидно: никакой надежды нет. Разумеется, словам Билла он не поверил ни на йоту. Какая тут, к черту, любовь. Любящие не предают — сейчас даже избыточная патетика этих слов не была в тягость. Даже при отсутствии особого идеализма в образе мыслей он был убеждён: любящие вот так не меняют тебя на других — ради лёгких денег и развлечения. Не бьют в ответ на отчаянную попытку избавить их обоих от хождения по этому замкнутому кругу, не разбивают раз за разом сердце. Позволяют вытащить их обоих, если это необходимо. Что-то по-отдельности из списка — возможно. Только в то, что всё это может существовать в совокупности и идти рука об руку с настоящей влюблённостью, Диппер совсем не верил. И ненавидел себя за то, что становился — или был всегда? — рядом с Сайфером тряпкой, неспособной стоять на своём. У Билла всегда находились аргументы витиеватее, правдоподобней. Он любой выпад в свой адрес умел выворачивать в собственную же пользу. И всякий раз после споров с ним Диппер чувствовал себя безнадёжно потерянным, глупым. И что хуже всего — виноватым. Билл всегда оказывался прав, Диппер всегда оказывался тряпкой. Прямо как сейчас. Получить хотя бы иллюзию, мнимую видимость собственной нужности было важнее тупой, непрекращающейся боли в избитом теле и стоящих горьким комком в горле слёз. Реветь, кстати, тоже надоело смертельно. Он даже при ссоре с родной сестрой не ныл столько, сколько в последние недели: нервы элементарно не выдерживали такой длительной стрессовой нагрузки. Диппер не знал, зачем Билл продолжает давить на него и держать при себе. Знал только, что любит Билла сильнее, чем, как когда-либо считал, вообще способен любить, и что сойдёт с ума, если ночь закончится вот так — дракой, причинением друг другу боли, его новой неправотой и бесконечным к себе отвращением. Он неловко вытряхнул Билла из брюк, избегая смотреть в глаза, увернулся от попытки поцеловать и принялся, кусая губы от боли в местах особенно тяжёлых ушибов, сам стаскивать с себя штаны. Ожидаемого стеснения не возникало. Наверное, подумал он, потому, что не хотелось относиться к происходящему, как непосредственно к сексу. Это было и должно было быть чем-то совсем другим — неприятным, больным и жалким. О том, что он всего лишь пытается таким образом наказать себя, Диппер догадался не сразу, но смирился с этой мыслью легко. Та лежала на поверхности и, стоило осознать её, как сделала всё на порядок проще. Только заставить себя посмотреть на Билла он сам так и не смог. — Ты перегибаешь, — устало вздохнул Сайфер, когда парень грубо отпихнул от себя его руки. — Нам придётся друг к другу прикоснуться, если ты, конечно, не передумал ещё раз поиздеваться над собой. Диппер нахмурился: — Хорошо. Что мне делать? — Например, посмотри на меня, — улыбнулся Билл. — Клиентов тоже об этом просишь? — Сосна… Я не знаю, за что ты себя так сильно ненавидишь, — сказал Билл, осторожно касаясь ладонью щеки Пайнса, — но я не хочу становиться твоим орудием мести самому себе. Я хочу тебя, правда хочу, но то, что ты делаешь… это хуже любой проституции. Это даже хуже того раза, когда я зажал тебя в подсобке. Пайнс выразительно закатил глаза. — То есть трахаться мы не будем? — Я согласен заниматься с тобой любовью, а не трахаться, — фыркнул Сайфер, и Диппер с трудом заставил себя сделать вдох. Это прозвучало отвратительно. Во много раз гадостнее того, что он готов был услышать. — Это не ответ, — глухо выдавил он. — Это единственный ответ, который я могу тебе дать. В комнате повисло молчание. А потом Диппер рывком поднялся на ноги, подхватил с пола свою одежду и отвернулся, быстро вытирая глаза. — Я устал. Спать хочу. Идём со мной, если хочешь. — Сосна, — тихо позвал Билл. Диппер не ответил, молча махнув ему рукой. Он скрылся за дверью, а Сайфер какое-то время смотрел ему вслед ничего не выражающим взглядом, и только потом потянулся ко всеми покинутой бутылке коньяка. Её содержимое он принялся заливать в себя крупными глотками. Не ради успокоения и даже не для забытья — просто чтобы хоть на что-то переключить внимание. Привычное к алкоголю горло всё равно обжигало высоким градусом, но Билл упрямо продолжал пить — опьянение почему-то не наступало. Горячечная теплота обращалась нервным подёргиванием к коленях, спутанность мыслей — в беспросветную тоску. Сколько бы в стенах его — их — скромной квартирки ни звучало скандалов, сколько бы ругани и оскорблений они не кинули друг другу в лицо, ещё ни разу ощущение приближающейся катастрофы не было настолько сильным. Билл почти слышал, как трескается воображаемый фундамент его отношений с Диппером. Между прочим, и безо всяких потрясений не очень-то крепкий, будто из дерьма и палок собранный. И какой-нибудь хиленькой мишурой подвязанный — чтобы смотрелось не так убого. Билл тяжело вздохнул и присосался к горлышку ещё раз. Как это обычно случалось с ним в трудные минуты, всё наваливалось разом. Вспомнились старые обиды, предыдущие провальные отношения, вспыхнула внезапная тревога за Уилла, который, по всей видимости, не собирался что-то менять. В своей явно нуждающейся в спасении жизни. Выплыло на поверхность и беспокойство за собственную шкуру — это сейчас Билл может зарабатывать на жизнь симпатичной задницей, а что будет через пять лет? Через десять? Боже, да через год даже — что будет? Самолюбие можно было подкармливать и другими способами: зависимость от этой работы была иного рода и корнями вросла слишком глубоко. Если и выкорчевывать — то больно. Сразу с мясом. В остальное время он запрещал себе думать о чём-то подобном, но сейчас, сидя на пыльном полу, побитый и несчастный, Билл Сайфер был на грани помешательства от банальнейшего страха за будущее. Диппер, помимо прочего, создавал иллюзию нормальности. Вот он, а вот его дурацкие конспекты, а вот занудные нравоучения, где-то между всем этим кудряшки и холодные, как у лягушки, руки, в которые Биллу нравилось тыкаться носом, а где-то недалеко — очень уютное ощущение, когда Диппер обнимал свою главную головную боль и невнятным шёпотом звал по имени. Пайнс был до кончиков ногтей своим, и Билл обязательно вспомнил бы что-то про половинки, если бы не испытывал неконтролируемого отвращения к избитым метафорам. Потерять Диппера означало бы потерять не только его лично — но и связь с миром нормальных людей. И пусть Билл от одной только мысли о возвращении в морг покрывался холодным потом, у такой работы было достаточное количество плюсов. И теперь, когда стало понятно, что его загулы Пайнс больше не может терпеть… Размышлять обо всём этом было неприятно до ужаса. …а в другой комнате Диппер. С этими своими холодными лапками, такой же несчастный и потерянный, и синяки, наверное, тоже болят. Сайфер залпом допил остатки коньяка и, прямо на ходу раздеваясь, отправился в душ. К чёрту всё, решил он. К чёрту. Голос в голове, подозрительно напоминавший голос Уилла в лучшие его годы, твердивший, что постоянное бегство от проблем и привело Билла туда, где он сейчас находился — не в смысле местоположения, — игнорировать получалось почти без усилий. Жаль только, что лишь на время.