365 сказок

Как только ни звали его среди тысяч и тысяч миров, где он пропадал, находился, пробивался на свет, прорастал корнями, чтобы вновь оторваться и улететь, как только ни звали его в тех реальностях, что показались ему своими… Но всё то было лишь мишурой, детской игрой, пазлом, мозаикой, головоломкой, а его истинное, первое, яркое имя оставалось тайной. Его кровь была пропитана крошками звёзд, она была столь древней, светлой и терпкой, что, наверное, горчила бы на губах, и потому первое имя звучало громом, сияло молниями, казалось огромным. Поговаривали, что оно было выжжено раскалённой спицей на мягком подбрюшье Вселенной, что стало печатью, которая сдерживает извечную спираль, что именно оно замыкает кольцами огненные витки, не сгорая, а лишь закаляясь, становясь всё прочнее с каждым прожитым мигом. Он сам мог обратиться пеплом и восстать из руин сотни тысяч раз, потому что имя было столь велико и столь сильно. Физические тела изнашивались и пустели, принимая его по слогам, по букве, но не в силах долго удерживать даже малую каплю. Сотню жизней он прожил без любви, отягощённый громадиной имени. Ни одна женщина, ни один мужчина не могли принять и почувствовать того, в ком затаилось дыхание звёзд. И никто даже на миг не казался ему достойным. О, что за гордость владела им! Но вновь тело обратилось в пыль, вновь он воскрес и на этот раз встретил её. Она никому не казалась особенной, пока он не прошептал из губ в губы ей своё имя, будто дарил заклинание. И она наполнилась звучанием до краёв, вобрала в себя, повторила имя всем телом. Выдохнув ей своё имя, он пропустил сквозь неё весь звёздный свет и всю звёздную тьму, он дал ей изначальность и конечность. Именем его плавилось время, отменяя очерченные пределы, имя его оказалось заперто в клетке её тела, толкнулось под рёбра, утонуло в глубокой воде её чувств. И в тот миг, когда он назвался ей, отдал ей истинную свою суть, в тот миг, когда она приняла круговерть звёзд и страстный танец Вселенной… Он стал безымянным, свободным и лёгким. А она обрела крылья. То и была любовь. Он стал для неё и светом, и сладостью, и тенью и вновь обретённой пропажей. *** Но время шло, и оно было властно над безымянным, над тем, чьё имя хранилось глубоко, в самом нутре девы, осенённой звёздами. Время было властно над чувствами, даже над её любовью. Настал день, когда дева, полная света, и силы, и неизменной юности унесла его имя, оставив его самого невысказанным в тишине меж холмов. Велико было его горе, так велико, что он разорвал собственную грудь в поисках ключа, который ушёл вместе с девой. Из рассыпавшихся зерном капель крови проросли на холмистой гряде поющие башни. День и ночь прозрачные их стебли наполнялись ветром и пропевали одно лишь слово, одно лишь… Которое некому было понять. Они звали: — Безымянный, — и больно было каждому, кто слышал их голоса. Его имя кануло и растворилось, но осталось. Ведь на самом деле ничего кроме и не было никогда. *** Дева стала легендой, она стала дверью, которую невозможно было открыть ни рукой, ни ключом. Дверью, которую не достигнуть, к которой не прийти. Дверью, что молчаливо ждёт. У неё трижды восемь личин, ей дали сотню имён, но внутри так и осталось запечатано то самое первое имя. Его имя, выбитое острыми искрами звёзд на последнем углу кирпича, одного из тех, которые и складывают Вселенную. Его имя, что прошептали ветра, когда первым вдохом оживляли звёздную тишь. Его имя, что запечатывало время, сворачивало спираль, имя, по силам которому было переплавить любого и выстоять всюду. Дева-дверь осталась в звёздном холоде, в тёмном космосе. Она кричала, вот только крик её застывал во рту, как роза стынет в петлице. Проигранная любовь оставила ей горечь, память о безымянном истёрлась, но имя его горело внутри. Казалось, кто-то должен прийти, и открыть, и освободить, и озвучить всё то, что дверь в себе самой скрывала, но… *** Три тёмные башни пронзают рассветное небо, они растут, растут, словно хотят вспороть небу брюхо, чтобы пролить на пробуждающийся мир молочную кровь звёзд. Дева-дверь спешит к этим башням, но всякий раз не успевает до того самого мига, когда солнце делает первый вздох. Она падает на колени, ломается в спине и забывает себя. Всякий раз не успевает она пересечь деревянные планки моста через пропасть, сокрытую в тумане. Но каждое утро она продвигается на один шаг дальше, и, сломавшись под мягким светом первых лучей, оставляет на мосту огненный знак. Платит своей сотней имён за возможность быть ещё на шаг ближе к неведомой цели. Она пеплом срывается вниз, где цепляется, будто репейник, за спирали воды, льдом и холодом дышащей из каменной щели предгорья. И вновь с наступлением тьмы она поднимается на ноги, бежит, оставляя кровавые следы на раннем снегу, чтобы всё же добраться до башен, услышать, что они произносят, увидев солнце… *** Последнее имя уплачено. Легка и крылата, она встаёт между башнями, замыкая собой треугольник в кольцо. Последняя и первая на этой земле, она чувствует, что должна бы летать, но нечто огромное проросло внутри, держит, вцепилось как клещ. Нечто душит, нечто давит бессильное горло! Россыпью бисера на тёмном подоле небес разошлись отданные мосту в уплату имена, и ни одно из них больше не называло крылатую деву, деву, некогда бывшую дверью. Деву, некогда предавшую свою любовь. С запястий её и ладоней течёт звёздная — чужая ей — тёмная-светлая кровь. Пропитывает землю, взывая к тому, кто может услышать. Сама пред собой дева стоит одна, нагой, пустой, лёгкой, но хранящей, как хранит фарфор, тяжёлую тайну. Что под рёбрами, что там в глубокой воде?.. Погружаясь в омут того, о чём не хотела и помнить, дева-дверь расправляет крылья. И в самой себе она видит тот день, когда среди холмов увидела осенённого светом звёзд странника. Глаза его, полные звёздной мути, казались взглядом самой Вселенной, а может, тем и были. И она вспоминает, как он привлёк к себе, как коснулся губ, выдыхая в неё то самое, то тёмное, то яркое, то тяжёлое, что теперь не давало ей взлететь. Память о великой любви заставила рухнуть на колени и плакать. Крылья поникли, рассвет сменился закатом, и вдруг от башен отделилась тень. — Я могу дать тебе свободу. Она знала как. Он пробил её беззащитную и нагую грудь ладонью. Пальцы прошли сквозь плоть и сжались вокруг бьющегося комка, в котором стонало, звало, жило то самое… То самое. Он рванул на себя, и дева захохотала от боли и радости. Переполнившись ликованием, она взвилась в небеса и истаяла вечерним туманом, а он… побрёл прочь, крепко сжимая, бережно унося, удерживая в ладони своё самое первое имя. Имя, сотканное из дыхания звёзд, выжженное раскалённой спицей на мягком и нежном подбрюшье Вселенной.