365 сказок

Внутри копились слова, как будто я, сам того не заметив, воздвиг для них плотину. Они заполнили память, желая выплеснуться и побежать раздольной и бурной рекой, сметая всё на своём пути. Они накопились в сердце, отчего то ныло, в лёгких, мешая дышать, копошились под кожей, вызывая мурашки. Они жаждали рассказывать о моих воспоминаниях, о бликах света на зелёной ещё траве, о том, каким сегодня было небо, и даже о том, каким оно может быть завтра, в этом мире, в иной реальности, в пространстве между тем и другим. Они желали щебетать вместе с птицами и танцевать, как пылинки в солнечном луче. Они мечтали поведать миру, мирам, реальностям, вселенным о том, как кот может научить слушать музыку, о том, как горьковато пахнут свежеупавшие грецкие орехи и даже о том, как грустно смотреть на разбившиеся о жёсткое ребро асфальта яблоки. Слова хотели рассказывать истории о вещах — больших и маленьких, о том, как ребёнок, выбирая пенал, чтобы устроить в нём только что купленные цветные карандаши, просит «вот этот, с кисой». И какое изумление вспыхивает в глазах продавца, как удивилась она этому «с кисой», ведь в её денежно-расчётном мире не было никаких «кис» вовсе, только бездушные цвета — этот розовый, синий или вон тот — зелёный. Слова заигрывали со мной, требуя излиться, озвучив каждое мгновение: как смешивались на коже прохлада и солнечный жар, как ярко блестела вода, когда поливали траву, как в каплях вспыхивали то и дело сотни радуг, маленьких и звонких. Слова в шаге от того, чтобы стать песнями, которые превратятся в птиц и разлетятся кто куда. Слова… Как краски, они созданы, чтобы рисовать картины, полотна, что трудно повесить на стену, но так легко увидеть, закрыв глаза. Миры и вселенные скрываются за тысячью невысказанных звуков, которые, сливаясь, образуют слово. Какое великое чудо — они ведь почти бессмысленны поодиночке! Захваченный ими, я с утра сидел в кабинете над страницами. Однако… Лист оставался чистым, пустым, безмолвным. Он походил на белоснежное болото, в котором тонули мысли, засасывал каждую, поглощал, не оставляя после даже кругов на поверхности. Конечно, слова могли сами мешать друг другу. Столпившись внутри так плотно, что я едва мог дышать, они никак не прорывались наружу, рискуя разорвать мне грудь, чтобы выбраться наконец. Они дёргали друг друга за хвосты, тягали за уши, только бы не уступить первенство. В этом могло быть всё дело. Но раньше я как-то с этим справлялся. Сегодня же утром мне, как некогда раньше, закрыла уста белизна. Что-то ещё запрещало мне выплетать словесный узор, текучий и интересный, а может, даже и неинтересный — об этом я, пожалуй, задумывался в последнюю очередь. Странники должны не только шататься по мирам. Они несут в себе тысячи сказок, сотни историй. И если странник будет не способен рассказывать… Он утратит и возможность идти. По крайней мере, лично для меня всё было именно так и никак иначе. Я поднялся из-за стола и оглядел кабинет, словно увидел его впервые. Может, здешнее неизменяющееся устройство перестало мне помогать? Не стоит ли подхватить блокнот и сорваться прочь? Сесть среди холмов, там, где поют птицы, где течёт-лепечет ручей? Может, именно там родится то, что должно? Прогулка стала почти что единственным шансом, пресловутой последней соломинкой, за которую я ухватился, чтобы не утонуть в океане слов, из которых не мог собрать собственную вечность. Я бросил дома неотзывчивые белые листы, а взял только блокнот из крафтовой, тёплой и шершавой бумаги. *** На холмах разгулялось цветущее лето, оно цвело, сияло и звенело птичьими голосами. Я с нетерпеливостью выпущенного на улицу пса нырнул под кроны леса, пробежал его насквозь, чтобы подняться на первую гряду и замереть на вершине, тщетно пытаясь глубже вдохнуть синеву небес, белый пух облаков, медовую сладость травяного запаха. Не получалось. Слова почти пеной выступали на губах. Опустившись на траву, я коснулся бумаги по-игольному острым кончиком карандаша и закрыл глаза. Мне не требовалось видеть, что именно я пишу, незачем. История, та самая, что будоражила, просила, кричала внутри, наконец-то прорвалась. *** Позже, когда солнечный свет стал оранжевато-красным, а блокнот перелистнулся на последнюю страницу, я поднял голову. Шея затекла, а внутри меня разлилось блаженное море тишины. Один океан сменился другим. На моих коленях лежал выписанный буквами мир, в котором на каждом шагу происходили чудеса, где предметы рассказывали сказку за сказкой. Карандаш, что я всё ещё сжимал в пальцах, оказался исписан наполовину. Рядом в траве притаились стружки и мелкий грифельный порошок. Сколько раз я поточил его, пока был захвачен писательской жаждой? Прикрыв глаза, я подставил лицо закатному солнцу, отдыхая и нежась. Эта история, конечно, потребует вдумчивой вычитки, её нужно будет выгладить, местами подобрать более точные слова, местами даже что-то изменить, но… Сегодня и сейчас я закончил и снова мог спокойно дышать, улыбаться и даже открывать дверь в новые миры, выискивая очередные сказки, что захотят через меня прийти в этот мир… в любой мир. *** Дома я оказался почти что ночью. Закат угас, а небо стремительно набирало синеву. Комнаты молчали, задремав без меня. В кабинете одиноко горела забытая включённой лампа на столе. Я оставил блокнот на подоконнике, словно хотел, чтобы лунный свет прочёл новый рассказ, а сам спустился на кухню. В глубине души уже начинали проклёвываться новые слова, пускай пока ещё робкие, совсем ни во что не складывающиеся. Пока согревался чайник, я рассматривал чашку, что недавно нашёл на крыльце — молчаливый подарок от кого-то оставшегося неизвестным. Созданная из тонкого фарфора, она в то же время была несколько неаккуратной, неровный край казался нарочито небрежным, будто рваным. На одном боку цвёл хрупкий синий цветок, ирис, лепестки которого словно разметало ветром. И пока я смотрел на чашку, пока изучал лини цветка, сказка внутри меня становилась всё более осязаемой. Как будто я сам был колодцем, и меня заполняло водой слов, заполняло о тех пор, пока я не начну задыхаться. Снова. Опять. Для вечернего чая я выбрал другую чашку — красная керамика безо всякого рисунка, красная снаружи и внутри. Глядя в неё, я видел закат иной реальности, тонущее в озере солнце. Сказка продолжала набирать силу. Что ж, значит, снова пора взяться за карандаш, разве не так?.. Внутри меня вновь накопились слова, их нужно было выпустить наружу, как будто из текучей воды я творил птиц и выпускал их с руки, пусть летят. Пусть летят во все миры, которые я знаю, знал или узнаю хотя бы когда-нибудь. Меня уже ожидал белый лист, требовательно безмолвный, жаждущий наполнения, жизни, точки отсчёта. Слов.