365 сказок

После смерти родителей весь её мир сомкнулся на младшей сестре. Приходилось непросто — девочке в едва шестнадцать лет трудно было выжить одной, да ещё и с семилетним ребёнком. Но она старалась, она очень старалась. Город, на окраине которого они ютились в бедной лачуге, позволял множество возможностей получить хоть что-то на ужин. И она старалась быть честной и правильной, как учила мать, отвергала возможности, что не укладывались в рамки, которые некогда указал отец. Она даже ходила в храм… Только там встречала гулкая тишина и пустой, холодный взгляд статуй. Боги в этом городе были полузабыты, храмы ветшали, и, похоже, небожители с тем же презрением относились к пастве. Помощи было ждать неоткуда, но жить скромно, выживать скромно, будто цветок между камней, было возможно. И растить сестру. *** Сестра была странным ребёнком. Вряд ли она такой родилась, кажется, во младенчестве она ничем не отличалась от соседских бутузов. Но едва стала говорить, как странность её проявилась, раскрылась и стала даже пугающей. Сестра произносила слова, которые потрясали до глубины души. Которые дико звучали из уст ребёнка. Родители старались не прислушиваться, но что было делать, когда они остались только вдвоём? *** — Мы — лишь звёздная пыль, — сестра замирает в солнечном луче, короткие светлые волосы сияют, а круглое личико очень серьёзно. — Танцующие пылинки в ладонях мироздания. Это красиво. Но в красоте отчего-то видят так мало пользы. Пылинки видят мало пользы в том, для чего созданы. Разве не глупо? — Ты выучила урок? — переспросить, сбить с толку — она уже привыкла к этому, освоила приём. Сестра, конечно, взглянет осуждающе, но потом черты её расслабятся. — Уроки скучны, — сестра берёт со стола книгу. — Я знаю всё, о чём спросят. Она не сомневается, но всё же… — Повтори, чтобы тебя не застали врасплох. — Неожиданностей не бывает, — но сестра послушна и потому открывает нужную страницу. Её взгляд не скользит по строчкам, но со стороны такого никому не заметить. Их двое, никому не стоит показывать, что одна из них насквозь пропитана странностью. *** — Это будет уже завтра, — сестра смотрит в окно. По стеклу ползут капли осеннего дождя. Её взгляд не ищущий и не любопытный, он обращён глубоко внутрь себя, туда, где хранится вся информация этого мира. Она подходит и обнимает за плечи семилетнего ребёнка, способного смотреть в будущее и прошлое равно успешно. — Что? — Солнце взойдёт другим, а никто не заметит, — худенькое тело едва заметно дрожит. Напряжение. Точно внутри неё клокочет пар, как в паровом котле, что стоит дальше по улице, позволяя столь многое таким маленьким людям. — Что это значит? — Для кого? Для всех? Для нас? — сестра впервые не отвечает, а задаёт вопросы. — Для… всех? — Пока ничего, — сестра вновь говорит ровно, почти безразлично. Её эмоции день ото дня всё мимолётнее, всё меньше проявлены. Но они не засыпают, просто как будто бы всё меньше вещей, которые способны их спровоцировать. Это страшно видеть, но она никогда не скажет сестре о страхе. — А для нас? — Когда настанет наш черёд, я скажу заранее. Ты можешь не волноваться, — сестра неловко гладит её по руке. Маленькая прохладная ладонь отчего-то кажется совсем даже не человеческой. Дождь за окном прекращается. Сестра чуть кивает. — Началось. Но ничего не началось, ничего не происходит. Что-то стронулось там, куда не под силу заглянуть никому другому. *** Она работала изо всех сил. Старалась в каждом деле раствориться полностью, чтобы не вспоминать ни странного взгляда сестры, ни её слов. Принося домой жалкие гроши и безвкусные булки, она каждый раз ждала обычного детского вопроса: «А где леденец?» Ровесник её сестры — мальчишка с той стороны улицы, из дома напротив, только так и встречал мать. Сестра никогда не задала такого вопроса. Она не просила сладостей и игрушек, она не играла вовсе, даже в мяч, который некогда ей принесла мать, ещё до болезни. Чаще всего она сидела у окна и смотрела на улицу. Уроки в школе, где собралась беднота и только, она отбывала безмолвно, отвечая, лишь когда спросят. Впрочем, это было хорошо. Сестра понимала, что другим не стоит знать о ней что-то большее. Она была замкнутой и нелюдимой, и мало кому приходило в голову думать что-то другое. *** — Не ходи сегодня, — сестра стоит в дверном проёме. Глаза её удивительно пусты, точно потеряли даже цвет. Однако она будто вся светится изнутри. — Не ходить? Но как же еда? — Нам больше не нужна еда, — она поводит рукой, очерчивая пространство комнаты. — И всё это. И даже сам этот мир. Пойдём со мной. — Но куда? И как это — не нужна? — Ты поймёшь, — сестра усмехается. Она не улыбалась уже два с половиной года — со смерти родителей. А прежде улыбка была адресована только матери. Теперь же всё это кажется страшной маской. — Если я не пойду, меня уволят, я… не смогу кормить нас, — она колеблется, но все слова разбиваются о стальной взгляд, все слова обращаются пылью, оседают на губах так ощутимо, точно она вдохнула фабричного воздуха. — Тебе не нужно больше кормить нас, — снисходительно отвечает сестра. — Тебе нужно пойти со мной. — Хо… хорошо, — как тяжело даётся согласие. Они выходят на улицу вместе. Очень рано, между домами ещё не пробрались солнечные лучи, стылые лужи пока покрыты нетронутой корочкой льда, ставни многих зданий закрыты. Они идут медленно, точно в начале торжественной процессии, и это тоже пугает, пугает так сильно, что хочется вырвать руку из хрупкой ладошки ребёнка. Она не вырывает, пальцы сестры сжимаются крепче, с такой силой, точно это мужская и твёрдая рука. Между зданий проглядывают колонны старого храма. Сестра никогда не ходила сюда, но знает дорогу, это не удивляет, только ещё один кусочек мозаики. Они подходят не с той стороны, где широкие ступени, а почему-то сбоку. Там только маленькая дверь, которой никто не пользовался. Сестра открывает её взглядом, и это тоже ни капли, ни капельки неудивительно. В храме темно, пусто. Статуи взирают на них сверху осуждающе. Сестра отпускает её руку и медленно идёт по проходу между скамей к алтарю, обречённому и нагому. Здесь нет ни свечей, ни лампад, ни курящихся масел. Последняя служба прошла полгода назад. Сестра восходит туда, куда никогда не пускают паству, но ясно — ей всё равно и она отчего-то вправе делать именно так, входить туда. Класть ладони на алтарь. — Ты хранила и берегла меня, — разносится больше не детский голос. — Потому ты будешь со мной. И храм озаряется светом. Из маленького тела ребёнка вырастает что-то иное, и поздно бежать. Мир сходит с ума, изменяется, и она падает на колени. На губах стынет непроизнесённое: «Сестра». *** Она пробудилась среди света. И имела крылья. И рядом с ней стояло создание, которое люди сочли бы богом. — Сестра, — узнала она. — Нас ждёт новый мир. Идём.