365 сказок

Сколько себя помнила, она ходила по крышам. Прыгала с конька на конёк, замирала, балансируя на краю, пробегала прытко и низко пригибаясь, точно играла с собственной тенью в прятки. Возможно, она и родилась где-нибудь на чердаке, подобно бездомному котёнку или птенцу городских птиц — такие подробности собственной истории были ей незнакомы. Она старалась совсем не спускаться вниз, даже скромные завтраки и обеды добывала, не касаясь земли — хватая прямо с лотков или вытаскивая из окон. Некому было объяснить ей, что так делать не следует. Иногда она засиживалась на чьём-нибудь подоконнике, рассматривая с любопытством, как люди живут, едят, убираются в своих квартирках. Она разглядывала убранство комнат, придумывала, зачем нужны все эти предметы — у неё никогда ничего подобного не было, а потом куталась в лохмотья, служившие ей платьем, и прыгала на другой подоконник или влезала на крышу. Наверное, в ней было куда больше от маленькой обезьянки, чем от человеческого существа. Она не могла сравнить и вряд ли увидела в этом смысл. Единственное, в чём она была убеждена — ей нет места в тёплых квартирках, на узких улочках, в спешащей толпе. Только крыши и чердаки, трубы и неверное тепло от них в нарастающих зимних сумерках. *** Подышав на ладони, она перевела взгляд на небольшой клочок неба, видимый в разбитое чердачное окошко. Сегодня было так холодно, как никогда прежде. Дым из труб едва шёл, и она прижималась к одной всем телом, чтобы перестать дрожать, вот только это почти не помогало. Зима пришла в город на три недели раньше, улицы и крыши оделись белым, местами на коньках поблёскивали ледяные наросты, небо стало выше и такого холодного цвета, что на него и смотреть подолгу было страшновато. Попрятались кошки и птицы. Спряталась и она, хотя у неё не было ни еды, ни тёплого гнёздышка. Совсем недавно она забрела в эту часть города, в улицы, сплетающиеся сетью у одного из каналов, и пока не разведала ни единого надёжного, а главное — тёплого местечка. Зима застала её врасплох. Вчера вечером она доела последнюю лепёшку, и пусть водой могла послужить сосулька, свешивающая прямо на чердак с верхней кромки слухового окошка, но желудок требовал не только воды. Она свернулась в клубок, пряча ноги и руки под себя, однако и это не помогло уменьшить дрожь. Необычайно ясная мысль пронзила её, заставив перестать дышать на миг. «Вот так я и умру». Никогда раньше ей не приходилось размышлять о собственной смерти. Она была удачливой, и никакие тяготы не вели её в такой тупик, как сейчас. Так что новая и показавшаяся чуждой мысль заполнила всё её существо. «Умру». Она не раз видела, как это происходит — с кошками, птицами, иногда с людьми, но понимание процесса ускользало, и сколько бы она ни тыкала остывшие тельца, сколько ни пыталась разобраться в них, пока они не начинали пахнуть или не превращались в добычу кого-то менее брезгливого и разборчивого, ничего не получалось. Теперь можно было узнать всё на собственной шкурке, только отчего-то это не казалось правильным. Правильные вещи она определяла каким-то чутьём, ведь никто и никогда не пытался её научить хоть чему-нибудь. Холод проникал будто бы в самые кости, даже желудок замёрз и больше не просил еды, а она вспоминала день, в который некогда пришла в этот мир. *** Она открыла глаза и сощурилась от внезапного света. Всё её тело оставалось в сумраке, солнечный луч пробивался сквозь щель в крыше и падал точно в глаза. Недовольно пошевелившись, она отодвинулась и тогда только осознала, что имеет тело, руки и ноги, показавшиеся поначалу странно длинными, волосы, спутавшиеся с соломой, на которой она лежала. Мир был большим и незнакомым, но чердак выглядел понятным. И оглядев его ещё раз, неловко приподнявшись на подстилке, она решила, что родилась, пришла или что там ещё. Оказалась в мире, где теперь будет жить. *** Воспоминание ускользнуло, а ведь на краткий миг ей стало от него так тепло. Наверное, другие рождаются или приходят как-то иначе, она не думала об этом прежде. Уходить так, почти так, как пришла, ей не понравилось, но она свернулась ещё плотнее, едва не поскуливая от боли в замёрзших руках, ногах, пальцах. Не было сил встать и поискать более тёплое местечко. Она зажмурилась и постаралась оказаться в том тёплом дне, когда всё началось. Холод сковывал и баюкал её, внезапно превратившись в заботливую няньку, труба, к грубой кладке которой она прижималась, почти остыла… *** — Вряд ли она что-то помнит, — с сомнением протянул один голос. — Магия так повредила ей, что теперь её и человеком назвать сложно. Она не собиралась открывать глаза и обнаруживать, что жива. Такому трюку она научилась у серой вороны, с которой однажды делила чердак, но не стала бы его применять сейчас. «Ни за что не открывай глаза, не шевелись, пока опасность не сгинет куда подальше». — Вот ведь как получается, — кто-то наклонился к ней, по щеке скользнуло тёплое и неприятное дыхание, точно пахнуло из нагретой солнцем сточной канавы, — в прошлый раз маги что-то напортачили, а теперь мы должны каким-то образом во всём разобраться. — Лучше пристукнуть её, — задумчиво добавил тот, кто говорил первым. — И сказать, что не нашли. — Да знают они, что она жива и когда умрёт, иначе зачем бы приказали отыскать, — лениво хмыкнул кто-то третий. — Даже указали, где именно искать. Пусть не с точностью. — Думаешь, они узнают? — И вздёрнут тебя на этих же стропилах. Она внутренне сжалась. Она чуяла смерть, и холод предлагал ей уйти гораздо приятнее, а эти… что помешали… казались куда как хуже. И неправильнее. Похоже, неправильным стал весь мир. — Ладно. Значит, нужно отнести её этому… — голоса внезапно поплыли и рассыпались, наверное, она опять уснула. *** Сколько себя помнила, она была в этом саду. Здесь не наступало осени, она не понимала, откуда знает, что бывает яркая осень и холодная зима. Отчего зима ей заранее очень не нравилась. Дорожки сада сплетались так причудливо, внутри было столько интересных уголков, что её вообще не интересовало, что за мир лежит за оградой. Раз в день она приходила к беседке, где её ждала еда, а потом опять пряталась среди кустарника, не желая разговаривать с маячившим поблизости стариком. Он казался ей частью сада и в то же время был не таким, как всё остальное. Она не хотела с ним разговаривать. Травы и цветы тянулись к ней, и иногда, лишь только иногда она хмурилась, вспоминая отчего-то запах сухой и пыльной соломы, пылинки, кружившиеся в солнечном луче, растрескавшуюся грубую штукатурку, едва прикрывающую каменный остов трубы… *** — Можно ли надеяться на её излечение? Ей ведь уже пятнадцать, — старый король взглянул сквозь стекло, его дочь играла с камешками в ручье. Магическая иллюзия скрывала от неё высокие окна дворца. — Не скоро, — вздохнул маг, лучший маг во всех двадцати королевствах и такой же старый, как сам король. — Те, кто похитил её, неудачно стёрли ей память. Восстановить это очень непросто. — То есть у нас буде безумная королева? — король схватился за грудь, скорее по привычке, а не из необходимости. Сердце билось натужно, но ровно. — Или не будет никакой, — маг посмотрел на него, и в лице его читалось, что он знает точно, кто организовал похищение. — Но я делаю всё, что только могу. — По крайней мере, она, кажется, счастлива… Принцесса за стеклом подставила руку бабочке, и та опустилась на пальцы, сияя лазурными крыльями. Чистая улыбка озарила лицо девочки. — Счастливее, чем вы могли бы представить, — согласился маг. *** Сколько себя помнила, она любила лето, но кроме того она точно знала, что когда-нибудь умрёт зимой, замёрзнет. Потому что однажды такое с ней уже случилось. Когда-то.