365 сказок

Я расположился в самом тёмном углу бара, стоявшего на затерявшемся среди многих миров перекрёстке. Это место было выбрано мной не случайно — если откинуться на стуле, прислонившись к стене, ничто не мешает смотреть на импровизированную сцену, едва освещённый пятачок справа от барной стойки. Сегодня я следил за тем, чьи мелодии обычно приводила с собой ноябрь. Вот пальцы мягко коснулись струн, и гитара откликнулась вздохом. Ему не было дела до того, что в баре сейчас собрались те, кому не по душе музыка, кто не умел её слушать. Они не обращали внимания, и будто в ответ на это он сидел в подчёркнуто небрежной позе, волосы скрывали лицо, потому что он смотрел лишь на струны, точно собрался поговорить о чём-то с инструментом. Но я — слушал, и всё вокруг для меня исчезало, растворялось в плывущих туманом облаках табачного дыма. Всё, кроме него и этой музыки, рвущейся со струн, зовущей за собой в миры, куда не пройти иными путями. *** Обычно я всегда успевал уйти раньше, чем он сходил со сцены. В какой бы реальности мне ни приходилось слушать его выступление, где бы я ни находил отголосок струн его гитары, я успевал сбежать прежде, чем его взгляд твердел, обращаясь к слушателям. До того как он замечал меня. Я собирался выйти раньше, чем он сыграет последнюю мелодию, но гитара в его руках так рыдала и пела, что я не сумел заставить себя покинуть бар. Каждая нота была особенно дорога. От музыкального забытья я очнулся, только услышав голос: — Ты? Здесь? Зачем? Мне подумалось, что он будет негодовать, странное чувство колыхнулось внутри, точно какая-то иная моя ипостась уже видела всё, что было в таком вот баре, уже опускала глаза, не в силах объяснить своего присутствия. И хоть мне хотелось отвести взгляд, я посмотрел ему в лицо. — Вечера. — Что ты здесь делаешь? — повторил он, и в голосе слышалось напряжение. — Слушал, как ты играешь. Он выругался, отворачиваясь. Его музыка всегда приводила с собой ноябрь — обнажённость ветвей, хрустальную горечь сырого и холодного воздуха, сизую высоту небес, тёмный цвет опавшей и мёртвой листвы. Я знал, чувствовал, что когда мы покинем бар, то выступим в ноябрьские сумерки, пропитанные туманом. Неужели его смущало это? — И… Как долго ты слушал? — его голос дрогнул, он всё ещё смотрел в сторону. — Сегодня? — уточнил я. — Было ещё не сегодня? — ухватился он за вопрос. — Да. Он поправил кофр с гитарой, помолчал. Стылый ноябрь уже просачивался в щели, протекал сквозь прикрытые плотными шторами окна. И каждый, сидевший тут, почувствовал его. Кое-кто поспешно вышел из бара. — Почему? — Нравится, — я не сдержал улыбку. — Ты замечательно играешь. — Пойдём отсюда. Он двинулся прочь, не взглянув, собираюсь ли я следом. Мы миновали столики, и никто не посмотрел на нас, словно мы обратились призраками. За порогом бара властвовала ночь, кое-где расцвеченная холодными голубоватыми огнями. Стлался туман, и мы помедлили, прежде чем вступать в него, но всё же сдались. Дорога повела нас прочь, в густоту темноты. — У тебя есть сигареты? Я пошарил по карманам и выудил пачку. Он кивнул, и мы внезапно оказались в пустынном городке, среди давно нуждавшихся в ремонте зданий. Он поднялся по скрипящей металлической лестнице, проржавевшей и пахнущей влажным железом. Когда я взобрался за ним, он прикурил сразу две и одну протянул мне. Дым смешивался с туманом. Вокруг растекался и горчил на губах ноябрь. — Не думал, что тебе нравится такая музыка, — сказал он задумчиво. Качнул головой, словно удивляясь. — Отчего-то не думал. — Возможно и зря, — я замолчал, говорить что-то ещё было лишним. Он докурил, впечатав окурок в стену, смерил меня взглядом. — Как ты узнаёшь, где меня искать? — Компас странника на многое способен, — теперь и я отбросил свой окурок, и тот погас в темноте, сгустившейся уже так сильно, что было не разобрать лиц. — Компас… — он провёл пальцами по собственной груди. — Когда-то, веришь, у меня тоже он был. — И что с ним стало? — Променял. На музыку, — и опять упала тишина, он смотрел в сторону. Мне хотелось уточнить, узнать историю, но я терпеливо ждал. И без того я сегодня поймал вовсе не то, что должен был. — Возможно, обмен был неправильным, — наконец вырвалось у него вместе с паром от дыхания. — Жалеешь? — Нет. — Разве тогда это неправильно? И мы посмотрели друг другу в глаза. Он опять поправил кофр и мотнул головой в сторону неприметной двери. — Зайдёшь ко мне? *** За дверью оказалась обычная квартирка, почти пустая. Бросился в глаза старый диван, зеленоватая обивка которого сильно потёрлась, плед, отчего-то упавший на пол. От фонарного света, пролившегося в дверь, легла широкая полоса, и наши тени вырисовывались на ней так, словно и это я уже видел. Он вступил в комнату первым. — Тут нет электричества… — и засуетился, отставив кофр с гитарой в угол. Прошёл к спрятавшемуся в темноте стеллажу, выудил там огарок свечи в глиняной плошке и поставил на пол у дивана. Робкий язычок пламени затанцевал, угрожая погаснуть, и я закрыл дверь за собой, отрезая нас от городской ночи. — Кофе? Зажглось ещё несколько свечей — в разных посудинах, и я рассмотрел, что помещение на две части разрубает подобие барной стойки. Он остановился в нерешительности у плиты, бок медной турки поблёскивал, и я кивнул, представив, как музыкально будет это выглядеть. Музыка рвалась из него даже в мелочах. — Кофе прекрасно ноябрьским вечером, — сказал я. — Отлично. Я наблюдал, пока он засыпал кофе в турку, стоял у огня, выжидая. Потом он разлил напиток на две чашки, и мы пили опять в тишине. — Гнаться за ноябрём опасно, — отставил он свою чашку и серьёзно всмотрелся в мои глаза. — Ты можешь его нагнать… И остаться в нём навечно. — Вот что с тобой случилось, — я сделал ещё глоток. — И потому ты думаешь, что некогда поступил неправильно? — Променяв компас на мелодии, я лишился возможности уйти из ноябрьского тумана, — он кивнул на окно. За стеклом колыхалось сплошное белое марево, такое жуткое, что я нахмурился. — Ничем нельзя помочь? — Он сторожит меня за каждой дверью. Я снова осмотрел квартиру, и наткнулся взглядом на белый холст в раме. Он был таким же, как туман, совершенно ничего не выражал. — Что это? Он повернулся и пожал плечами. — Наверное, кто-то хотел написать картину. Кто-то, живший тут раньше. Я не знаю его, но этот холст оставил. Посмотри, разве в нём не полным-полно тумана? Встав, я приблизился к хосту и всмотрелся в него, грунтованное полотно оказалось не таким уж белым. Коснувшись, я ощутил в нём биение неотвратимости. В пальцах сам собой возник шаманский нож. — Иногда обычного выхода не существует, — бросил я ему и резанул холст, вспорол его, словно выпуская что-то наружу. — Тогда его нужно создавать. — Что ты делаешь? — он подскочил и зачем-то схватил кофр с гитарой. На миг мне стало жаль, что не вышло обычного вечера. Я слушал бы, как он играет, смотрел, как в бликах свечей несутся пальцы по струнам, мелодия бы кружилась, плакала растекалась ноябрём. — Выпускаю из тебя ноябрь, — нож исчез, я разорвал остатки холста руками. — Иди. Открылась дверь, за ней сияло солнце, летнее солнце, яркое, напитанное жизнью. Он больше не спрашивал, только шагнул вперёд, унося с собой музыку. Оставшись в пустой квартире, я открыл окно, свечи тут же погасли, через подоконник потёк туман, и я осознал, что могу остаться здесь, в этом ноябре, навечно. А потом компас в груди увлёк меня прочь, открылась дверь. Уходя, я слышал звон разорвавшейся гитарной струны.