365 сказок

Не такой, как раньше, — первые четыре слова, пришедшие на ум после… После — чего? Ответ исчез, и вокруг встала только ночь, очистившая всё до черноты. Предлог — тоже слово, предлог остаться почти не выразишь одним словом. Полный бардак в голове, мысли абстрактны, когда куришь. Куришь? С чего все началось? Откуда у меня в пальцах сигарета? Чем закончится завтрашний день? Как на это повлияют недопетые песни вчерашнего утра, нерасставленные точки над «i», забытый за горизонтом враг и недокуренная пачка сигарет? Пока я писал на обратной стороне телефонного счёта, оплатить который не мог только потому, что не понимал, из какой он реальности, стрелка часов достигла цифры полночь. И он ушёл так тихо, что я не заметил прощального слова. Да и было ли оно? Может, прощанием послужила тишина, прерываемая лишь поскрипыванием карандаша по слишком гладкой бумаге? Ночь окутала город, где в каждом окне таились одиночество, боль, страх и тоска, и тишину изредка нарушали лишь лай собак и пьяная ругань. Я посмотрел на оставшуюся открытой дверь и не придумал ничего лучшего, как взять нож и отрезать кусок хлеба от краюхи ржаной луны. Шаманское лезвие блеснуло и потемнело, а затем растворилось, спрятавшись в ладонь, точно тёмный металл втёк в кровеносную систему. Некоторое время я выискивал темноту под кожей, но, кажется, вены не стали темнее. Ничто не успокаивало, но мысли текли вяло, путались, всё тонуло в тумане. Я спрашивал себя, почему он ушёл. Зачем это? Может, я сказал что-то не так? Может, он устал от моего безразличия, моей эмоциональности, моего молчания, моих сказок? Возможно, просто ночь виновата? Противоречия переплетались в единое полотно, а ночь с радостью брала на себя вину. Вдруг стало грустно, я отправился за ним, поймав единственную верную мысль, что никакого безразличия внутри меня не было, что безразличие оставалось только маской, и отчего-то внутри поднялась волна ненависти. Словно я всё же поймал истинную причину, нашёл, за что себя приговорить, что посчитать достойным поводом остаться в этом мире в полном одиночестве. Внутренняя тревога выплеснулась в необходимость сорваться с места, унестись на поиски. Мысли разбились, осталась только острая нужда в действиях. Я почти побежал, опасаясь, что могу опоздать, что рассвет уже скоро, будто рассвет в этой реальности вообще возможен. Я проклинал себя за невнимание, за глупость, эгоизм и холодность, хотя где-то в глубине души знал, что это нисколько не свойственно мне. Однако предложенная ночью роль была так притягательна, что я вжился в неё раньше, чем сознание воспротивилось. Ночь требовала исповеди. Я должен был рассказать ей то, что она хотела услышать. Неужели, чтобы обрести, нужно всего лишь отдать взамен? Переулок, конец и точка, поставленная светом одинокого фонаря, чёрные воды реки. Он замер у перил, задумчиво глядя в небо. Недокуренная сигарета в пальцах, как осколок потускневшей звезды. Холодный ветер, перебирающий волосы, поднимающийся от воды слабый туман… Я зябко поёжился — забыл куртку. Он обернулся, чуть удивлённо всмотрелся в меня. — Зачем ты здесь? Мне нечего сказать, я сделал шаг навстречу, а в мире нарастает напряжение, он готов расколоться спелым арбузом, вывернуть мякоть ночи. Остро пахнет опасностью. — Не надо, — отступил, но за ним — перила, идти некуда, металл упирается в чёрный плащ. — Пожалуйста, не уходи, — слова не мои, у них стальной привкус, и я качнул головой, чтобы избавиться от них, чтобы они унеслись с ветром и растворились в недрогнувшей темноте. — Почему? — прозвучало ударом стали о сталь, привкус металла стал явственней. Он почти горчил, а ночь проржавела, темнота начала прорастать пятнами оранжево-коричневого, пространство принялось складываться, обращаясь листом старой бумаги. — Потому что я… — я не проговорил вслух, ведь это не мои слова, не движения моей души, а лишь предписанное ролью. Я отступил, он же смотрел холодно — и мимо меня, продолжая общаться с пустотой, как актёр на оставленной другими сцене. — Это ложь, ведь так? Ложь, всё ложь. Ночь, город, темнота, прорастающая ржавчина никогда не приходившегося сюда рассвета. Изнутри рвутся фразы, пустые, звенящие испорченным железом. «Я не лгу», «Я…», «Не могу без…» — Зачем?.. — в голосе механического актёра почти настоящая боль, но теперь я увидел, что это лишь отличная кукла, а того, кто был моим спутником в путешествии, тут нет. Вероятно, он нашёл способ сбежать из ночи. Я должен был рвануться к нему, обнять, почувствовать ответное прикосновение. Но я стоял на границе света и тьмы, а он — слепой механизм — обнимал пустоту и бесконечно повторял, точно его заело: — Любовь моя… Ржавчина победила, я провалился сквозь. *** Шевельнувшись, я обнаружил, что нахожусь в собственной постели. Остатки лихорадочного сновидения свернули свои щупальца, слились с полумраком предрассветья. На краю кровати сидел тот, кем пыталась стать механическая кукла. — Что я здесь делаю? — спросил он и улыбнулся. — Как ты вытащил меня сюда? — Разве я вытащил? — сев рядом, я почувствовал запоздалую дрожь — холод в мире снов оказался вполне реальным. — Я точно не пришёл сюда сам, — он смахнул прядь волос со лба. — Мне долго не удавалось проснуться, начало даже казаться, что рассвета не бывает, ночь бесконечна, а я буду вынужден блуждать целую вечность в городе, где только одиночество, тьма, страх и… — замолчав, он пожал плечами. — Не находилось двери. — Иногда дверь нужно создать, — напомнил я. Он бросил отрывистый взгляд на собственные ладони и повернулся ко мне. Я знал — на его коже не было ни одного шрама. — Мне страшно так поступать. — Так это ты меня втащил к себе, чтобы я разбил твой сон, дав тебе вернуться, — поднявшись, я прошёлся по комнате, чтобы убедиться — мы на самом деле проснулись, на самом деле находимся там, где нам кажется. Мир был чётким и ясным. — Наверное. Слово задержалось в воздухе. Я нестерпимо захотел увидеть рассвет. *** Город послушался нас и отступил, отбросил себя на задний план, а перед нами раскинулось ноябрьское поле, пустое, местами уже присыпанное снегом, шелестящее сухой травой. Небо над нами выгибалось сводом, раздавалось вширь и вглубь. Тучи почти полностью скрывали его, но всё же на востоке нездоровый румянец зари прорывался, прочёркивая неровность облачного слоя. — Рассвет? Разве мы что-то увидим? — спросил он с сомнением. — Мы увидим, как в мир вливается свет, — я протянул руку, указывая. — Вон там появится солнце. — Там тучи плотнее всего. — Его мы не увидим, но мир наполнится светом, — повторил я. Было холодно, ноябрьский ветер проникал повсюду, и скрыться от него было почти невозможно. Время текло медленно, но небо постепенно наливалось внутренним сиянием. Лихорадочный румянец поблёк, выцвел, но света лился откуда-то, напитывая мир, как если бы тот был губкой. Лицо моего спутника постепенно разгладилось, стало спокойнее. Он глубоко вдохнул ноябрьскую стылость. — Да, теперь понимаю, что наконец-то сбежал. — Да, — кивнул я. Механический сон окончательно оставил нас в покое. Пришёл рассвет.