365 сказок

Утром в падающем за окном ледяном ливне, днём — в мягкой наполненности светом, вечером — в перламутровом, быстро блекнущем румянце облаков — всюду чудилась музыка. В переплетении ветвей, проглядывающей среди едва лёгшего снега сухой травы и листвы затаились музыкальные линии. Если внимательно смотреть, то вокруг десятки, сотни тысяч удивительных произведений — гармоничных, совершенных, выдержанных по цветовой гамме, с учётом всех пропорций, нюансов, полутонов. Только это не искусство, самим словом подразумевающее искусственность происхождения, а творение природы, великого автора, художника, умеющего вплести музыку в любую визуальную картину. И каждый порыв ветра кажется музыкальным. *** Я снова бродил среди холмов, пусть непогода к тому совсем не располагала. Пришёл декабрь, но принёс с собой пронизывающий холодный дождь. Он словно бы плакал по вчерашним ещё разногласиям с Ноябрём, скучал, а может, волновался, что весь мир теперь в его руках. Дороги и тропы размокли, всё чаще я шёл по иссохшей траве с колкими стеблями, а дождь танцевал на моих плечах, блуждал вокруг, вытянув руки подобно слепому. Стемнело так быстро, во мгле очертания холмов стали зыбкими, я почти перестал узнавать их, хотя полагал, что никогда не сумею заблудиться здесь. Мне хотелось остановиться, чтобы сориентироваться, но я не мог, продолжал идти куда-то, не зная, приближаюсь или удаляюсь. Дождь не вёл, не заставлял танцевать, путал мысли и пел. Да. Он был музыкой, и потому я оказался им очарован. *** Вспомнился Август. Не тот, что растворился в сумерках совсем недавно. Другой. Уходивший, когда я так и не успел прочувствовать его. Он был пронзительный, полный осторожного тепла и резкой прохлады. В его ладонях пересохшая в июле трава вновь зазеленела, предчувствуя сырую осень. Предчувствуя, что должна создавать идеальный контраст с сочной золотой и алой листвой на новой картине, которую собралась рисовать природа. Падали первые грецкие орехи, ядро которых сладкое, но затянуто тончайшей горькой шкуркой. И я, замирая в шаге от сентября в саду, собственными руками зарождал новый запах, осенний и мягкий, свежий и полный предчувствия. Это был аромат расколотой зелёной корки, освобождающей грецкий орех, запах первой опадающей листвы, пролившихся утром дождей. А вынырнув из воспоминаний, я останавливаюсь на склоне холма. Вокруг лишь мрак, дождь и холод, и гаснущий внутри меня август, тот очень далёкий август оставляет лишь краткую музыкальную ноту. Некоторое время дождь повторяет её, а потом начинает петь о другом. О чём-то другом. *** Оказавшись в дубраве, прижимаюсь спиной к одному из стволов. Кора влажная и пахнет уснувшим в зиме деревом. Дождь колотит по ветвям с неожиданной силой, я обнимаю дерево, приникаю к нему если не телом, то всей душой, и слушаю, как в нём медленно и торжественно звучит музыка сна. Сон до весны — это особенная музыкальная тема. Однако я слышу не только её. Внутри этого дуба, внутри всех дубов хранится удивительная мелодия, включающая все прожитые им — ими — дни. Рассветы и закаты, дожди, грозы, листопады, мягкий снег, кутающий корни и ветви. Мысленно я растекаюсь соками дуба, и мелодия становится ярче и громче. Я вижу осенний день, предноябрьский, до звонкого солнечный и неожиданно тёплый. У дуба выступают корни, словно обхватывают тропу, выглядывают среди трав, предлагая присесть и отдохнуть. Внезапно из-за кустарников выскакивает лиса, принюхивается и бежит к корням. Встаёт на один передними лапами. Напряжённо вглядываясь куда-то, поводит влажным носом, издаёт странный звук и тут же уносится прочь. Дуб запоминает прикосновение, вплетает его в свою странную память музыкой. Музыкой. Музыкой… Отпускаю дерево и оглядываюсь. Мрак, мгла, дождь. Пришедший декабрь нашёптывает что-то о простуде. Я промок насквозь, волосы липнут к лицу, холодно ступням и ладоням. Я не чувствую нос и даже мочки ушей. И улыбаюсь, промёрзший так, что не понимаю, как теперь добираться домой. Сырость продолжает вливаться в меня музыкой. *** Я нахожу себя почти в беспамятстве неподалёку от дома. Дома вокруг слепо таращатся в темноту, дождь немного унялся, теперь гудит в водостоках, превращаясь на дорогах в жидкий лёд. Я иду не по тротуару, а по руслу ручья, но, кажется, и сам стал водой. Меня больше не беспокоит холод, да и дом — мой дом — уже приветливо подмигивает мне освещёнными окнами. Горячий чай, камин, плед… Я представляю и улыбаюсь. В груди разрастается ощущение горькой простуды, вот только меня оно почти не трогает. Пускай её, пусть растёт ядовитым цветком, возможно, именно она и нужна мне в этом декабре, в начале декабря, пропитавшемся чернотой и влагой. Я останавливаюсь лишь на мгновение у двери, выискиваю ключи и непослушными пальцами вставляю в замок самый длинный. Из открытой двери теплом высвобождается музыка уюта. *** Кажется, я опять забываюсь, а когда прихожу в себя, то сижу у огня, укутанный пледом. В руках у меня чашка с чаем. У камина лежит мокрая одежда, я смотрю на неё бездумно, вслушиваясь в сплетение мелодии дождя и басовых ноток каминного пламени. — Ты точно хотел получить воспаление лёгких, — звучит музыкой голос. Раздражение в нём пытается скрыть заботу, такую заботу, которой я никогда не знал ни от кого. — Если даже и так… — пытаюсь сказать, но голос не слушается, его нет, он растворился в декабрьском дожде, остался блуждать на холмах, и почему-то мне приятно представлять, как там он вплетается в сотни тысяч мелодий отдельно от меня. Вольный. — Пей. И я послушно подношу чашку к губам, чай на вкус травяной, отдаёт малиновой нотой. Думаю, в нём столько заботы и тайного знания, что он вылечит меня в минуту. Пока я пью, тёплые ладони касаются плеч, скользят почти украдкой, исчезают. — Ты слишком долго ходил по граням, наверное, пора тебе это запретить?.. — шёпот скользит по ушной раковине, толкается в мочку тёплым дыханием. Я улыбаюсь. Можно ли запретить мне то, что я возвёл в собственную суть? Тёплый камин, дождь за окном, уютное тепло пледа. Ладони на плечах и чай с травяным вкусом. Но я вспоминаю другой — бергамотовый. «Что ты делаешь в моём доме?» «Ты сам позвал меня, помнишь?» — Тебе всё так же требуется тепло, — подтверждает мягкий голос. — И, кажется, музыка. Позади меня тишина гостиной раскалывается звонкой и нежной одновременно мелодией. Укулеле! Я хочу повернуть голову, посмотреть, но не могу, наваливается усталость, простудная усталость, от которой даже малейшее движение обращается болью. Я прислушиваюсь, что ещё остаётся, и перед глазами сами собой рисуются картины, переполненные солнечным жаром. Наверное, я засыпаю. Или спал всё это время и теперь пытаюсь пробудиться, выпасть из внезапно навалившейся неги, выглянуть из-под одеяла. Мир подёргивается золотистым мерцанием, чашка в моих руках почти пуста, но я держу её крепко, сосредотачиваюсь только на этом, потому что вполне могу уронить. И наконец-то тону в окружившей меня музыке. Укулеле.