Красный, синий, голубой

             Во время обеда пришёл Гредин. Чувствую — дуется. Поэтому заговорил об Эдгаре сам:       — Как ты познакомился с ним?       — Обыкновенно, в клубе.       — И давно он туда ходит?       — Не знаю. — Виталя обиженно жевал очередное «полезное варево» с нужным количеством протеина и клетчатки.       — Виталь, — я уселся рядом на диванчик, — он опасен. Я это чувствую. И ещё… Он кого-то убил.       — Что ж ты с ним ездишь, раз он опасен? — перестал жевать Виталя.       — Не знаю, как отказаться… Он из тех, кто приказывает… — Я вздохнул. — И вообще! Ты сам его сюда привёл!       — Он к тебе пристаёт?       — Н-н-нет, вроде… Но он страшный человек, урод.       — Он красив, — грустно сказал Виталя.       — Да пофигу, что он красив! Я тебе говорю: он убил кого-то! Когда я ему об этом сказал…       — А ты сказал?       — …он даже не возразил. Он ведёт двойную жизнь! Или множественную!       — Как Билли Миллиган? — Гредин сомневался.       — Не знаю никакого Билли! У него голоса вот тут. — Я похлопал себя по загривку. — И красное! Он опасен!       — Голоса? Как это?       — Слушай, а с этим убитым артистом-мажором в вашем клубе он общался?       — Э-э-э… Я не знаю. Нет, не видел его рядом… А ты думаешь?..       — Ничего я не думаю… Ты его вообще до этого убийства видел?       — Я с ним познакомился вот. В субботу. Как раз, когда стало известно о трупе. Погодь, ты думаешь, что Эдгар опасен настолько?       — Я не знаю насколько. Ты подумай: что он делает в вашем клубе? Разве он похож на праздного кутилу и прожигателя жизни? Или он ищет себе любовь навеки? Нет ведь! Он закрыт, я только чувствую, что он способен убить и убивал. Красное от рук. И есть синее — это боль. Он сам сказал, что наблюдался у психиатра, пойми, лучше держаться подальше от него.       Виталя опасливо отодвинулся от меня.       — Хорошо, что ты меня не массируешь. А то бы все мои тайны вызнал.       — А тебе есть что скрывать? — скептически ответил я.       — Всем есть что скрывать. Даже тебе.       Даже мне. Мне особенно. Укол толстой иглой воспоминаний в сердцевину сознания. И ехидный шёпот истины просипел в висок: «Ты мог предположить, что там отец. Мо-о-ог! Ты не хотел предполагать. А когда всё кончилось, ты даже ощутил облегчение… И поэтому не воспринял свою слепоту как вселенскую несправедливость, не взывал к небесам «за что?». Знал, есть за что…» Я мотнул головой, шёпот растворился, но игла осталась. Образ отца, вечно недовольного, с лохматыми, нахмуренными бровями, с высокой, упрямой переносицей, с обветренной кожей, с жёлтыми от табака и кофе зубами восстал из подполья памяти и не уходил. Его любимая одежда цвета хаки, командирские часы, принесённая со склада тушёнка, серые макароны и хлеб в жестяных банках. Его любимая прибаутка — «Все пидорасы, один я — д’Артаньян». Несмешные анекдоты про Пиндосию. И наливающиеся гневом глаза, когда приходил в подпитии и слышал мои уроки на фортепиано. Он никогда не напивался в хлам, но алкоголь высвобождал в нём какого-то зверя. Зверь швырял табуретки в пианино, орал матершинным перегаром в лицо мне, единственному сыну, который «бля, как мандавошка с нотами». Зверь гнал маму в спальню, захлопывал дверь, и я в панике улавливал звуки рычания, ударов, падений и тонкого плача… Конечно, такое случалось редко, и всё же — как маму угораздило в своё время? Я спрашивал когда-то давно, а она отмахивалась и становилась грустной.       Щёлк-щёлк. Виталя пощёлкал пальцами перед моим носом.       — Хэлп, хэлп! Мы его теряем! Ты что замолчал? Тебе налить чаю? В третий раз спрашиваю.       — А сколько времени? Ко мне в три клиент должен прийти…       — Успеваем! А про Эдгара… Мне кажется, что раз он такой опасный, то это тебе надо держаться от него подальше. На меня он даже не смотрит. А от тебя явно чего-то хочет… Он сегодня придёт?       — Нет. Сказал, что завтра.       Но он не пришёл завтра. И послезавтра его не было. Я уже было принялся переживать, вдруг поймал себя на мысли, что почти обижен, что глупо жду. Почему? Он наплевал на приторную деликатность, вторгся в кротовью нору инвалида, не жалел, не сюсюкал, не церемонился: рассматривал, выведывал, хватал и даже подтрунивал. Поэтому я его ждал? Чёрт! Может, чего-нибудь случилось? Вспомнил слова Лёхи о том, что Эдгар — подходящий объект для маньяка. Но лучше бы за себя переживал…       Эдгар пришёл в субботу, причём в тот момент, когда я прибирал массажную, собираясь наконец свалить домой. Клиентов сегодня было очень много, руки дрожали, смыть чужие страхи и проблемы водой становилось всё сложнее, хотелось есть и тишины. Я почувствовал, что уже не один, по постороннему теплу и по едва заметной ноте цитрусового запаха. Повернулся навстречу.       — Уловил-таки! — радостно сообщили мне. — Ты словно мышь летучая — эхолокацию используешь? Ведь я был как кот, беззвучен! Кхе… Я как кот, ты как мышь.       — Моя смена закончилась, ты пришёл слишком поздно. — Я постарался вложить в голос всё недовольство и холодность. — Да и без записи, без предупреждения! Массажа не будет.       — Прости, сорвалось у меня тогда, замотался. Что ж, сегодня без массажа, я без претензий. Но я уже тут: так что поехали.       — Э-э-э… я не хочу…       — Без «э-э-э». — Он опять распоряжается. — Магнит выключен, бельё в корзине, форточка закрыта, вперёд! Телефон не забудь, он на зарядке… Жду тебя!       И он вышел. Без права на аргументы. Заготовленные и железобетонные. Кричать? Звать на помощь? В зале Андрей Иванович, шестьдесят пять лет — разговоры о даче, внуке-раздолбае и поколении-зомби… Помощь только через соцзащиту и присяжных поверенных. А в «синей» комнате Маринка. Гнёт йогу, бронирует места в нирване. Эх… Лёху бы…       Выхожу. Чувствую: горячее и раздражённое.       — Что за сопли? — раздаётся от имени горячего, это он с кем-то говорит. — Я не волшебник. Да… Да… Нет… Учту… Нет. Я понимаю, что творю. И вообще, я могу просто отдохнуть? Всё! Задолбали… О! Ты здесь? Садись. — Горячая рука на предплечье безапелляционно тянет в тёплое чрево машины. Почему я поддаюсь? Ведь чувствую, что что-то не так…       В машине тепло, сладко пахнет каким-то алкоголем — наверное, выхлоп от вейпа.       — Сейчас, я ещё звоночек сделаю — и едем! — обещает мне Эдгар и хлопает дверью. Сам отходит дальше от машины. Я не слышу, о чём он говорит. Что ж, обследую пространство вокруг.       Кресла обтянуты скользкой кожей определённо чёрного цвета, рукоятка рычага передач тоже в кожаном чехле. На руле замшевая оплётка, стёрта в одном месте, а вот и эллипсы торговой марки. На панели прикреплена какая-то стеклянная пирамидка. Бардачок. Непонятно, как он открывается? Ага, что-то нажал. Бумаги в пластиковом конверте, очки без оправы, небольшая тяжёлая коробочка в бархатистом футляре, какая-то цилиндрическая штуковина из разнородных материалов с кнопкой и нож: на рукояти обмотка шнуром, навершие металлическое, лезвие спрятано под грубый чехол с хлястиком. Нож явно не солдатский, вообще не форменный. По размеру как финка, но без изогнутого ограничителя. Опасное оружие.       Внизу. В углу круглое, три сетчатых окошка. Это динамик, ясно. Под креслом… Что-то там есть. Кеды. Ткань неприятно шершавая, холодная, как бы чешуйчатая. Наверное, это и есть те самые блестящие кеды, в которых его Лёха видел. Глубже какой-то тяжёлый ящик. Металлический. Шарю по граням. Почему-то кажется, что это ящик Пандоры, но узнать, что там, всё равно хочется. Выпуклая надпись: «О. S. P. O. N…» Цифры. Чёрт! Одёргиваю руки. Вытираю их о штаны, потому что сразу выступил липкий пот. Надо подышать, успокоиться. Раз, два три, четыре… вдох… Блестящими кедами толкаю ящик назад, поглубже под сиденье. Рукавом вытираю пот со лба.       ОSPON — это фирма, производящая сейфы. И это чёртов сейф для оружия! У отца был почти такой, но там цифры были другие. Чего я задёргался? Он же говорил, что владеет оружием. Но то, что оружие возит с собой… Всё-таки он опасный человек.       — Всё. Едем. — Опасный человек уселся слева, и сразу заурчал мотор. — Ты чего такой бледня-бледнёй? Что-то случилось?       — Нет, всё нормально. Просто устал немного.       — Что ж! Это мы исправим. — Недоброе какое-то обещание, как клич «ату его!».       И уже через секунд десять я понял, что мы повернули не туда… Налево. Кричать? А есть смысл? Может, что-нибудь перерыли: вскрывают обострившиеся по весне прыщи дорог. Впрочем, жалкая надежда. Эдгар включил громко музыку: тёмный свободный голос, немного мяукающий и наглый, как у Эми Уайнхаус, без особого смысла, но обволакивающий и убаюкивающий, с длинными «эм-м-м», с хрипотцой на конечных гласных. Надо дослушать. И потом возмутиться.       Резкий поворот. Пропикал зуммер парковки, медленно поплыли назад. Толчок. Голос, который пел что-то про «шевроле», о брильянтах и о любви, как о козырных тузах и сигаретах*, заткнулся.       — Куда ты меня привёз? — высказался я как можно грубее.       — Хм… почуял подвох. — Эдгар улыбается. И вдруг горячая рука с железным когтем ухватила меня за ухо. В правом ухе образовалась маленькая жаркая и гулкая ловушка-вселенная. — Слушайся меня, крот бледнолицый. Выходим! Живо!       Я медлил. Вцепился за ручку двери и ноги растопырил, как братец Иванушка перед печкой.       — Эй-эй! Чего ты теряешь? Скучный вечер в своей норе? Я предложу больше. — И смех.       — Ты не ответил: куда ты меня привёз?       — Почему бы не довериться? Сейчас поедим и ещё пару процедур…       Поедим? Не самый плохой вариант. А что я себе возомнил? Почему бы не поесть? Строптивый братец Иванушка превращается в послушную марионетку. Меня подхватывают под руку. Звук сигналки.       — Не разбей лоб! Ступеньки. Раз, два, три, четыре… эскалатор. О-оп! Налево сейчас и ещё раз, шаг и эскалатор! Повторим кульбит. Нам на четвёртый этаж. Учти, заказывать буду я. Платить тоже.       — Где мы? — Я судорожно вцепился в его рукав.       — А что говорит тебе твоя интуиция?       — Пахнет сладко противно, приторно, духами, кондиционером, — блею я, про себя отмечаю, что шумно, гул и звонкий звук шагов.       — Это рядом косметический магазин. Нам туда не надо. Торговый центр. Вперёд. Сюда. Бонджорно! Нам за тот столик, будьте добры, я звонил. Был заказ: два аньолотти буффалло, бокал кьянти и бокал сукко ди помидоро. И сырную тарелку. И два американо. Два. Нам сюда…       — Что такое ан-аньолотти?       — Пельмени такие. С говядиной. Садись. Принесут быстро.       Эти самые аньолотти были вкусные и очень горячие. Боюсь, я неэтикетно хлюпал бульоном. Вместе с этими обжигающими мягкими подушечками под пикантным соусом по телу растеклась нега и расхлябанность. Эдгар сунул мне бокал кислого вина. Я размягчился ещё больше.       — Теперь за мной! — Эдгар схватил меня за запястье и потащил куда-то через гул. Пол очень скользкий, летящие голоса кружат голову. — Эскалатор, и р-раз. Держись. — Я вцепился в коварного поводыря — возможно, до крови. И у-у-ух — холодный дух, гул широкий, звук трамвая, более мягкий пол. Улица. — Направо. Улыбайся. О! Привет, Шнурок! Ты как тут?       — Я тут жду… — А мы уже летим куда-то дальше, не выяснив чаяний некоего Шнурка.       — Осторожно, ступенька, дверь, проходи. — В нос шибает щёлочный химический запах. — Зая, вот и мы! Здравствуйте. Здравствуйте…       — Ой, какой симпампуля! — это, видимо, Зая. И, видимо, обо мне. Вдруг мягкая ручка взъерошила мне волосы. Может, это сон? — Сделаем теннис покороче или андеркат, длины на макушке хватит.       — Я тебе доверяю, милая.       И меня ведут куда-то дальше, отрывая от рукава Эдгара. Я спотыкаюсь. Несколько тонких голосов хихикает. Звук какого-то маленького реактивного двигателя и оптимистично-лживых телевизионных новостей. Пахнет лаком для волос, которым пользуется моя мама на праздники. Меня усаживают на шаткое кресло, брызгают и стригут. Что-то говорят. Но как будто на иностранном языке. Тарабарско-английском. Впрочем, некоторые слова я понимал: «височки», «затылочек», «просто а-а-агонь», «филировочка», «просто очуметь!», «мрак». Девушка, как птичка, чирикала и чирикала — совершенно не ожидая ответов и какой-либо реакции.       На висках и за ушами стало холодно. Я потрогал голову: чёрт! Что за Гитлер-югенд?       — Э-э-э… — мой комментарий.       — Та-а-ак и геликом! Супер! Уи-и-и! Просто Зак Эфрон… Только глазки зелёненькие, и похудее.       Наверное, я был в аффективном состоянии. Который такой Зак? Как я теперь выгляжу?       — Кла-а-асс! — был мне ответ. — Милочка! Я не сомневался в твоём вкусе. — Чмок-чмок. — А нам пора!       — Чао, мальчики!       — Эдгар, вези меня домой, пожалуйста, — прошептал я. — Для меня всё это слишком.       — Нет. Сейчас самое интересное! Давай-ка направо, сюда… Осторожно, дверь. — Запахло туалетом. — Так, снимай свою толстовку.       — Не понял…       — Не ссы, и толстовку верну, и приставать не буду. Снимай.       — Нафига? — Во мне вдруг пробудился здравый смысл.       — Там, куда мы с тобой идём, нужен другой прикид.       — А куда мы идём? Ты меня домой сейчас повезёшь!       — И не подумаю!       — Я никуда с тобой не поеду.       — М-м-м… останешься здесь, посреди торгового центра: без телефона, без денег и даже без трости?       — Мне люди помогут!       — Не пизди, ты же всеми силами делаешь вид, что не слепой. Ты не станешь никого просить. Руки вверх! — И я позорно сделал «ханде хох», капитулируя снова и снова. Эдгар легко стащил с меня толстовку и футболку разом. — Розовенькие! — почему-то сказал он и провёл пальцем от шеи до живота. Придурок! Зашуршал пакетом. — Пока тебя стригли, я прикупил вот это. Надевай.       — Это блестящее? — Я сдвинул недоверчиво брови, так как почему-то вспомнил Лёхино мудрствование.       — Нет. Поверь, это лучше, чем твоя серая толстовка.       Я влез в пахнущую парфюмом одёжку. Фактура ткани как кожа, только длинные рукава трикотажные, вырез уголком. Эдгар накинул мне на шею верёвочку. Я потрогал, это был кулон в виде большого железного клыка.       — Ну вот! Теперь как человек, а не как крот. — Он нагло потрепал меня по щеке. Скотина! Что за барские замашки? — Поехали. — И потащил меня какими-то неведомыми ходами назад в машину.       Я сначала поныл — типа устал, шокирован, голова кружится, уже поздно — потом понял, что Эдгару пофигу моё нытьё, что он молчит и лыбится. Я знаю — лыбится. И даже то красное и синее посветлело, стало каким-то призрачным. Я замолк и осознал, кстати, что я уже совсем не уставший и не шокированный. Действительно, чего я теряю? Или это кьянти? Бокальчик-то был грандиозных размеров…       В машине он опять включил музыку и, не торопясь, повёл свою «тойоту» туда не знаю куда.       — Что ты такой смурной? — заметил Эдгар. А я, как «прынцесса на горошине», сижу над его оружейным складом, и мысли опять всякие лезут.       В этот раз парковались не на улице, а спускались винтом вниз. Потом поднимались на лифте, шли по мраморному коридору в сторону музыки. Музыка в стиле фанк. Вдруг навстречу большой человек. От него пахнет яблоками, корицей и усталостью.       — Эдгар, чертовски рад тебя видеть! С кем это ты? Знакомь, знакомь!       — Это Тимофей, он у меня феномен. Не обижать! — Мне показалось, что мой провожатый высказался горделиво. Я протянул первым руку, как меня учил психолог Шведов. И тут же получил обратку: рука большая, уверенная, немолодого человека рука. — А это Егор Петрович.       — Кто ж обидит? Проходите…       И звук фанка радостно вырвался навстречу: открыли дверь.       — Этот Егор Петрович вовсе не рад тебя видеть. — Я чуть подтянулся к предполагаемому уху Эдгара.       — Хм… Даже не сомневаюсь в этом. Он на заводе отработал немерено лет, а тут на старые дрожжи должен открывать-закрывать нам, нежным пидорасам, вход в «Голубую устрицу». Ясно, что он нас люто ненавидит. Но я-то это знаю, а ты… так и есть — феномен.       — В «Голубую устрицу»?! — ошарашенно повторил я и встал как вкопанный.       — Не ссы! Я ж с тобой!       — Я не пидорас!       — Конечно нет! Ты д’Артаньян. — И меня ощутимо сильно подталкивают в мир, известный мне только по Виталиным россказням. _______________________________________ *My love, diamond rings and Chevrolets, My love, aces high and cigarettes… — отрывок из композиции «My love» исполнителя Sharon Kovacs, альбом «Shades Of Black», 2015.