Красный, синий, голубой

             Пахнет карамелью. Жжёной карамелью. И тонко табаком. Народу в зале немного, или зал небольшой. Эдгар тянет меня всё ближе к эпицентру гитарного слэпа. Кто-то лажает в стиле Jamiroquai. И фоно, явно лишнее, звучит хреново. Типа джазово, но неровно и неуверенно, а импровизация этого не прощает. Вот вокал неплохой. Женский. Низкий. Не гнусавый.       — Сюда! — Меня толкают на диванчик, обитый хорошим флоком или микрофиброй, передо мной низенький столик — видимо, стеклянный. — Момент, я к бару.       И я остался один. Вокруг на несколько секунд образовалась любопытствующая пустота и глухота. Но только на несколько секунд. Бух! Рядом кто-то приземлился с размаху, и винный звук прямо в ухо так, что я отшатнулся:       — С-с-сладун! Какой сладун! И где такого наш Эдгар нашёл? Я Кит! И, заметь, это имя, а не то, что ты подумал!       — А что я должен был подумать? — Я попытался отодвинуться, но тут же был сграбастан в объятия. И сразу понял, что я должен был подумать: человек был толст. И ещё он был болен, Кит был синий. Когда так, стеной, фонит болезнь — это что-то с кровью. Может, диабет?       — Что-что? О-ха-ха! Ты ж не слепой! — Громозека с писклявым голосом, очевидно, похлопал себя по пузу. — Ты посмотри, какой Эдгар коварный. Тут на него люди планы планируют, а он тимуровца привёл. А что, тимуровец, поделись с бомондом тайной, наш раскрасавец чисто кобель или таки комбайнёр?       — Комбайнёр? — Я даже повернулся в сторону Кита. — Что вы, он городской.       — У-ха-ха! О-хо-хо! Милейшее создание! Го-род-ско-о-ой! У-ха-ха! — Кит колыхался от хохота и перекрывал своим фальцетом музыку. Он вдруг стал хватать меня за колени, чёрт!       — А ну-ка убери свои клешни от Тима! — наконец-то подоспел Эдгар. Громозека тут же отодвинулся и мерзко захихикал:       — Он ещё и Тим! Тим-тимуровец! Где ты его такого выкопал? Стесни-и-ительного!       — Так, Кит, отвали. Это тебе. — Эдгар что-то поставил на столик. Тяжёлый, широкий стакан, холодный, пахнет можжевельником и цитрусом.       — Что это?       — Ничего экзотического. Джин-тоник.       — Э-э-э… — вдруг вновь проявился Кит, который, казалось, резко исчез. — Мальчик что, слепой?       — Да, — ответил за меня Эдгар. — А ты ещё здесь?       — Вот те на… — философски протянул большой человек. — Вот это фуета! Так сей гаврош не оценит твоей фактуры, милый. Ты его с Василием познакомь. Хе-хе-хе…       — Он уже всё давно оценил. Пиздуй отсюда! — И Эдгар по-хозяйски приобнял меня.       — Фи-фи! Очень грубо. — Диванчик облегчённо вздохнул — его покинула китовая туша.       — Пять минут, и вся здешняя свора будет в курсе наших с тобой нежных отношений, — довольно прошептал мне на ухо Эдгар.       — Зачем ты меня сюда привёл? — зашипел я.       — Пей, пей. А почему Кит ржал?       — Он меня спросил, не комбайнёр ли ты. Я ответил, что ты городской.       — Класс!       — Что это значит — быть комбайнёром?       — Значит быть универсалом: и пассивом, и активом. Ты отжёг!       — Чёрт! — Я отчаянно хлебнул побольше джин-тоника. — Пф-ф-ф… Мне тут не нравится! Вези меня домой!       — Не торопись, малыш-ш-ш! — И он меня лизнул в ухо!       — Всё-о-о! Хватит. Я буду кричать! Не смей!       Но был сжат горячей ручищей ещё крепче.       — Вон, идёт уже твой приятель… Привет, Виталий.       — Тим? Не ожидал… — Диванчик опять вздохнул. Виталя подавлен. — Ты подстригся?       — Виталь, ты не думай ничего такого! — попытался обороняться я.       — Думай, думай, — встрял Эдгар каким-то сладким, неестественным голосом. — Сана! — вдруг крикнул он. — Давай к нам, на минутку! — Я понял, что вокал стих, прозвучали недружные аплодисменты. По направлению к нам процокали каблуки.       — Целоваю в обе щёчки, мальчики-девочки! — мужской голос. — Эдгар, ты великолепен, я просто теку!       — Знакомься, Сана, это Тимофей. — Меня подтолкнули за локоть. Я протянул руку для приветствия (привет Шведову). В ответ тонкие пальцы с острым маникюром для поцелуя. Я состорожничал — просто деликатно пожал.       — А это — здешняя дива, Сана. Ты только что слышал, как она поёт. Неплохо?       — Э-э-э… — Как так? Вокал же был женский? И рука для поцелуя… — Н-н-неплохо. Но аккомпанемент неудачный, — зачем-то вякнул я, наверное чтобы увести разговор от гендерных изысканий.       — Закажите даме текилы, — проворковало оно по имени Сана. — Эд, у тебя милый мальчик! Ти-и-им! И глаза зелёные. Бровки заросли, губки заветрели, сама невинность. — Вдруг жёсткие пальцы обхватили мой подбородок. — Смотрит странно. Целомудренно. Как я тебе, дитя? Не шокирую?       — Э-э-э… — Похоже, это мой сегодняшний девиз.       — Он не видит тебя, Сана, — буднично выступил Эдгар.       — Ах! — Пальцы на подбородке разжались. — Как это… это... не апероль… Славное, нежное, трогательное дитя! Как ты, развратник, посмел привести его в эту конюшню, милый?       — Он не дитя. Ему вполне за… Сана, Тимофей у меня, — я вдруг вздрогнул на это «у меня», — неплохой пианист, увлекается джазом. Может, сообразите что-нибудь для бомонда?       — У-у-у? Ангел умеет играть? Не видит, а владеет инструментом? Кул! Супернейчерал! Что же ты можешь, мой хороший? — Мягкая, холодная рука легла мне на предплечье.       — Э-э-э… — Я в своём репертуаре.       — Ты знаешь, я верю Эдгару, у него безупречный вкус. Это будет бомбез! Господа! — это она-он прокричала уже очень громко, растягивая «а», с придыханием, как мхатовская примадонна. — Тимофей не видит вас! Но! Он видит душу музыки, мы сейчас посягнём на импровиз! La chance sourit aux audacieux*! Душа моя, может, Джеймса Брауна? «It’s a mans world»? Как ты? А то тут галимые кустари, алмаз не могут отутюжить.       — Э-э-э… — прозвучало как «да».       — Тогда к станку, мой ангел.       Сана потащил(а) меня за запястье куда-то. Я ударился коленом о столик. Подозреваю, что джин-тоник дал течь. А коварный Эдгар одиноко захлопал нам вслед.       Сана была выше меня. Хватка железная, шаг широкий, агрессия, женственность, страх, красное — гремучая смесь напалма и розового масла.       — Высокая ступенька, май дарлинг! Вот это рояль. Setz dich!** М-м-м… До, диез… М-м-м… — Я попробовал ноту, отбил аккорд.       — This is a ma-a-an's world, this is a maa-a-n's world! But it wouldn't be nothing… nothing without a woman or a girl...*** — сипло и очень органично выпалила Сана. И я ударил ещё… Четыре четверти, слово за слово, звук медный… Пауза, инструмент добрый, послушный, развязный, явно немецкий, качественный. Клавиши как масло, педаль упрямая, но управляемая. Звук выстроен и отточен. И Сана пела не так, как Джеймс Браун или Сил, нагло и заунывно, а как Джосс Стоун, помягче, поласковее. Печально и горько, немного пришёптывая. Хрипло, соулово поднимала мелодию вместо гитарных рифов. «Этот мир создан мужчиной, мужчиной, мужчиной, мужчиной, чёрт побери, но…» — и пауза, и взлёт на октаву вверх и в соль! Как здорово! Она не договаривает текст! Обрывает, как прыжок вниз. Вдруг возник бой: бум, бум-бум и тарелка: тщ-щ-щ-щ… Захотелось побороться с этим лёгким барабанным подначиванием. Кровь пульсирует удар в удар. «He's lost, lost somewhe-е-еre!» И раскат до верхнего си…       Не дышим. Не дышат. Не дышу. И как будто вижу. Всё голубое и зелёное!       — Уа-а! — звук отовсюду. И отважные хлопки.       — Голуба моя! — вдруг совсем рядом голос. — Ты прелесть. Не уходи! Не бросай меня здесь. Одну. — И синее, пульсирующее, горячее обнимает меня со спины и целует в макушку. — Играй ещё! Текилы мне, господа, текилы! — подобно рабе любви из ныне канонизированного Михалкова апокалиптично бросила в зал Сана, и статичные шёлковые фалды её платья облапали мне шею и щёки. Декаданс под градусом. Спиной я явно чувствовал крепкий член. Сана. Это он.       Катарсис.       Голос снизу. Страстный, заплетающийся шёпот:       — Мальчик мой! Здесь кругом звери. Я бы хотела, чтобы ты играл, но тебе нужно сохранить себя… Беги.       — Сохранить от чего? — прохрипел я.       — Хотя бы от меня. И от него. — Палец Саны рисовал восьмёрку на моём бедре.       — От Эдгара?       — Он не тот, за кого себя выдаёт. Слишком красив, слишком уверен в себе. Всё слишком. Он такой появился пару недель назад. Фейк! Фантом! Химера. И хамелеон вот здесь! — Сана положила мне ладонь на грудь.       — Сана, а правда, что убили уже двух завсегдатаев «Устрицы»?       — Ох… Ты о Даниле и Павле? Один был порочен, другой… опасен.       — Можно я потрогаю твоё лицо?       — Рискни.       Открытый лоб, вместо волос ткань — что-то типа чалмы. Высокие скулы с липким макияжем и массивные клипсы в ушах… На шее горячо, жар, неровная кожа, покрытая жирным кремом. Бугры ожога? Нос с горбинкой, длинный, кривой. О… На одном глазе повязка, и нет глазного яблока!       — А-а-а! — это я просипел по-рыбьи, панически хватая воздух. Глухое красное дно ненависти, эта прикрытая глазница.       — Хи-хи-хи… Кутузов-трансвестит! Одноглазая Элли****! Циклоп-извращенец!       — Как ты потеряла глаз?       — Тайны, — прошептала она алкогольным выдохом в лицо. — И в то же время грязь. Кругом грязь… Эy гошту дэ ти*****       — Я не понимаю.       — Сыграй ещё, пока я не напилась! Пока я всех люблю.       — Что сыграть? Я знаю мало. Могу «Summertime» или «Black Betty».       — Ух ты! Второе! Не будем разводить тоску. Надюша! Ковбойская песня!       Со стороны ударных тут же возник ритм щёткой, кварта. Мелькнула мысль, что, возможно, это я ещё Надюшу не «видел»!» Но нужно попасть. Глиссандо… И!       Вот это вечер. И никакие соседи не стучат палками, и никто не разглядывает убогого: рядом с такой, как Сана, любой скромный инвалид выглядит бледно и нормально. А ведь, вероятно, в таком месте странных и искалеченных людей много. Я вдруг почувствовал себя свободным и здоровым. Впрочем, стоит делать сноску на спиртное, к которому я абсолютно непривычен.       Позже Сана спела ещё и «Summertime», а я распалился настолько, что сыграл Гершвина. Музицирование закончилось тем, что за мной явился Эдгар.       — Эй, Стиви Уандер, отдохни! Саночка, прости… Этот меломан целый день вкалывал, дай отдохнуть его рукам. Да и народ уже готов к танцам…       Меня ждал ещё какой-то алкоголь, но в бокале на тонкой ножке. А народу включили популярную музыку, вместо голоса Саны возник томный баритон, подходящий для ведущего Релакс-радио.       — Это местный ди-джей, — презрительно пояснила Сана, усевшаяся рядом, по приглашению Эдгара, — Жо-о-орж. Облезлый фрик.       — Как он выглядит?       — Синий парик на полулысую голову, золотистый фрак на голое тело и шорты в клетку. Симпатяга...       — Ты к нему чрезвычайно придирчива. Если не знать, что голова полулысая, то он вполне ничего, — усмехнулся Эдгар. — И тело в порядке, мужчина из солярия, похоже, не вылезает.       — А ты к нему чрезмерно благоволишь! А ведь Жорж сиял как медный таз, когда Данилу нашли. Не скрывал своего довольства. Злой он.       — Я слышал, что у них был конфликт, вот он и сиял.       — Ах, оставим этот мутный инцидент! Изопьём за юное дарование, за тебя, Тимофей. Буду называть тебя Фей! — И она задела меня пальцем по носу. Я выпил коктейль и почувствовал, что опьянел, много ли нужно фею? Да и слишком много шума для меня, слишком много новых эмоций, всё это обносило голову, притупляло бдительность — вокруг какофония и бедлам. Я уже не вполне слышал, о чём говорили Сана и Эдгар, мне показалось, что он с ней заигрывал, говорил как с дурочкой, а она (или всё-таки он?) становилась всё более пьяной и мешала какие-то иностранные фразы с матом и пошлыми прибаутками. Я не заметил, когда и куда они ушли. Подумал, что хочу в туалет, и, повернувшись туда, где должен был быть Эдгар, сказал:       — Проводи меня до… ну…       — Не проблема! — вдруг ответил мне некто и схватил за руку, потянув за собой. Я сразу протрезвел, попытался схватиться за столик. Но не смог.       — Эдгар! — в панике закричал я, успел звонко ударить по столешнице, что-то слёзно звякнуло.       — Он сам по себе, не так ли? — ответил мой проводник-насильник прямо в ухо. Он близко. Выше меня. Худой. Красный. — Ты вроде с ним, а вроде и нет. Поэтому я провожу тебя. В туалет?       — Э-э-э… А где Эдгар?       — Где-то удовлетворяется, должно быть… Не переживай, я тебя не съем.       — А вы кто?       — Василий. Сейчас налево. Осторожно, ступеньки вниз.       Я спотыкаюсь и лечу в объятия этого Василия. Задыхаюсь, пахнет кровью.       — Тс-с-с… Ты же так шею сломаешь. Ступеньки! Лестница винтовая. Осторожно. — Он отстраняется, не лапает, почти тактичен и вежлив. — Дверь. Мы пришли.       Да, сильно пахнет ароматизатором. Звуки гулко отталкиваются от стен, звук воды и совсем иной музыки, не той, которую крутит Жорж. Василий кладёт мою руку на что-то холодное, круглое.       — Писсуар. Здесь чисто. Я отвернулся, не подумай ничего такого.       Бляха… Расхотелось в туалет. Потрогал. Передо мной действительно контуры писсуара.       — Ты бы видел этот туалет, — вдруг печально сказал Василий, звук обратный, отскакивает от стен. Он и вправду отвернулся. — Ты ссышь в чей-то рот. Романтика… Тебя зовут Тим. Это все знают уже. — Я напрягся, чтобы вызвать хоть какую-то струйку. — Кем ты работаешь? Аккомпаниатор?       — Нет, я массажист.       — Неплохо. Ты хотя бы пассив?       — Что? — Я быстро запрятал всё в штаны. — Если честно, я тут вообще случайно. Я не этот, не гей. — Последнее я выдавил через спазм в горле. И горячая рука на шее. Дёргаюсь в сторону.       — Прости. Напугал тебя.       — Где з-здесь руки по-помыть? — фальшиво зазаикался я.       — Сюда. — Василий осторожно взял меня за локоть и подвёл к рукомойнику. И не отошёл, встал позади, слишком близко — так, что я касался его одежды.       — Всё. Веди назад. Эдгар наверняка меня потерял.       — Как давно ты его знаешь?       — Неделю. Он мой клиент. — Не вижу повода лгать.       — И что ты о нём знаешь?       — Ничего. Только то, что он… опасен.       — Хм… это он тебе сказал?       — Нет. Просто я знаю.       — А я? — И вдруг краснота стискивает меня со всех сторон. Задыхаюсь. Истошные нечеловеческие крики. Громоподобный пульс, хрип, звук рассекающего ножа… Вжик! Какое-то гнилостное тяжёлое дыхание зверя. Ох-х-хо…       И резко холодно, одёжка, стянутая узлом на спине, отрывает меня от красного человека. Я опять в багровых объятьях, но несколько затёртых и привычных.       — Зачем распускать руки? — голос Эдгара, уф-ф-ф… — Разве это твоё?       — Но и не твоё! — агрессивный ответ Василия.       — Пиздуй отсюда.       — Ты сам оставил мальчика, я просто помог.       — Тим? Как ты?       — Мне нужно домой. — Полное опустошение, поэтому от меня просто сип.       — Поехали.       Опять крутые ступени, теперь вверх. Красивый тембр голоса Жоржа вкупе с динамичной музыкой, запах пота и вина, чьи-то крики «пока!», дверь, ещё дверь. Холодно. И сиденье машины, под которым смерть. Урчащая мотором тишина. Движение.       — Совсем плохо? — высказался наконец Эдгар.       — Ты пил? — с опаской спросил я.       — Нет. Не переживай, довезу в целости. Как тебе в «Устрице»?       — Н-н-ну… — Признаться, что понравилось, было бы откровенной ложью, сказать, что «ужас», — было бы ещё большей ложью. — Сана, она кто? — решил таким образом перевести тему я.       — Она — это уроженец некоего горного аула — Асхан. Ему двадцать семь лет. Уже десять лет он скрывается под новым именем и новым телом. В родном ауле его забили камнями и облили кипятком — из-за ориентации: им показалось, видите ли. После самосуда посчитали, что Асхан мёртв. Но кто-то его спас. Какая-то женщина. Не мать, не сестра, не бабушка. Какая-то русская женщина. Выхаживала его в лесу, потом вместе с ним бежала на север. И тут чужое имя. Голос. Пять пластических операций на лице. Непонятно, на какие деньги. Впрочем, всякий раз Сану, пьяную в дрова, увозят на крутой тачиле. За рулём женщина.       — Поэтому у Саны нет глаза… Ожог. И боль, обида, ненависть.       — У неё нет партнёра. Ни с кем и никогда… А это странно для аборигена «Устрицы».       — У Саны всё переломано внутри, в щепки. Много боли, а ещё серого, мёртвого какого-то… Вообще, в этой твоей «Устрице» одни щепки.       — Или брёвна, — захохотал Эдгар. — Такие, как Кит.       — И Кит щепка. Он болен, я думаю, что диабет.       — Нифига себе, ты диагност!       — И это он только на людях такой балагур. Мрачный он человек.       — Кит? Это вот Василий мрачный, прости, я как-то потерял момент, когда он тебя увёл.       — Да уж! — Я хорохористо вытянул шею — всё ещё был пьян. — Я ужасно его испугался! Вокруг него кровь, крик, рык. Он очень сильный, страшный, хотя и говорит застенчиво, вкрадчиво.       — Знаешь, где он работает?       — И?       — На скотобойне.       — Забойщиком? — Алкоголь стремительно выветривался из моей дурной головы, «Устрица» уже не казалась приключением.       — Причём высококлассным. Нужно так разрубить череп, чтобы мозг животного был целым и оказался деликатесом в ресторанах класса люкс.       — Зачем ты мне это говоришь? — просипел я, тошнота внезапно заполнила грудь.       — Вообще-то, Василий имеет высшее юридическое образование, забойщиком скота стал сознательно. Подозреваю, что испытывает кайф от профессии. Впрочем, вряд ли он смог бы быть адвокатом или нотариусом. Василий очень некрасив, если не сказать безобразен. Корпорация монстров в одном теле. Не для публичной работы такая внешность, не для галстука, не для газетных фотографий: кожа в рытвинах, низкие надбровные дуги, почти без подбородка, огромная верхняя губа… Да ещё и рыжий. Да ещё и гей! Но в «Устрице» уже почти два года завсегдатай, скромен и знает своё место…       Меня вдруг осенило:       — Откуда у тебя столько сведений об устричных прихожанах? Ты тут сам только две недели!       — Две недели? Кто тебе сказал?       — Сана, Виталя, Василий… Все.       — Возможно, они раньше меня не замечали, смотрели мимо, — усмехнулся Эдгар.       — Тебя нельзя не заметить, все болтают, что ты красив, да и шрам на брови, татуировка, причёска, коготь — всё говорит о том, что ты очень заметный.       — В них всё дело. Просто раньше я был другим. У меня много лиц, милый! Мы приехали! Поцеловать тебя можно?       — Нет! Где моя трость и моя толстовка? _________________________________       * La chance sourit aux audacieux (фр.) – вольный перевод с французского: «Смелость города берёт» или «Кто не рискует, то не пьёт шампанского»… типа того.       ** Setz dich! (нем.) – Садись!       *** Знаменитая песня Джеймса Брауна: «Этот мир создан мужчиной, этот мир создан мужчиной, но он был бы бессмысленным, бессмысленным без женщины…».       **** Героиня фильма «Убить Билла» Кв. Тарантино.       ***** Eu gosto de ti (португал.) — Ты мне нравишься.