Красный, синий, голубой

             Виталя, как ни странно, источал позитив. Подозреваю, он думал, что в их полку прибавилось и теперь он окончательно узурпирует моё расположение и общение со мной.       — Что ж ты вчера не пришёл в «Устрицу»?       — Одного раза хватило.       — И зря, все спрашивали о тебе.       — Все — это кто?       — Саночка, Василий, Кит, Симба, Гугуцэ, Антипка, Серж, мадам Пирогова…       — Стоп-стоп! — Я протестующе поднял руки. — Только трёх человек знаю из перечисленных.       — Зато тебя там все запомнили. Как тебя Эдгар смог затащить-то? Уговорил сыграть для Саны?       — Угу, — соврал я.       — Я и не знал, что ты так красиво играешь. Сана просила меня передать, чтоб ты приходил в субботу, она ждёт, чтобы вновь вместе выступить.       — Что-то мне сегодня Эдгар ничего такого не передал… — выдал я себя.       — Так он и не слышал её слов, — не заметил Виталя. — Эд в воскресенье поцапался с Жоржем, в самом начале вечера. У них даже махач на улице приключился.       — Из-за чего? — Вот она, ссадина на губе и грязная одежда.       — Ой, ну ты спросил! Откуда я знаю? Жорж у нас вообще конкуренции не любит. Он и с Данилой был в контрах. По-моему, Эдгар начал клеить Антипку, а это прерогатива Жоржа. Но, повторюсь, не знаю подробностей. После драки Эдгар укатил, а Жорж с подбитым глазом пошёл вести программу. Я уж после с Саной почирикал. Она удивилась, что мы с тобой знакомы и вместе работаем. Расспрашивала — чо-как?       Я подумал: интересно, что Виталя мог обо мне рассказать?       — Слушай, а ты точно Эдгара раньше в «Устрице» не видел? Может, он просто причёску поменял, покрасил волосы, одеваться стал по-другому…       — У него волосы не крашенные, это точно! Мне кажется, что я бы его и с другой стрижкой запомнил. А почему ты спрашиваешь?       — Он мне сказал, что бывал в клубе и раньше, типа он просто радикально изменился.       — Чудеса… — Виталя задумался. — Впрочем, я тебя тоже не сразу узнал позавчера. Да и я же не каждую неделю бываю там. По осени пару месяцев безденежье было, сам знаешь. Может, он и появлялся там. Могу поспрашивать народ.       — Поспрашивай, только как бы между делом, не в лоб. А как там дело по убийству продвигается?       — Фик их знает… Вася рассказывал, что его мурыжили часа три. И очень огорчились, что у него алиби. Странно, что они к нему привязались. Он очень интеллигентный, обходительный человек… Мухи не обидит.       — Он забойщик скота… — Чёрт, чувствую себя первым сплетником в округе.       — Да ты что! Кошмар и ужас! То-то его мариновали… Его и Симбу.       — Кто такой Симба?       — Он чёрный, то ли из Кении, то ли ещё откуда… Симба — это настоящее имя.       — Мультипликационное какое-то.       — Так вот этот Симба…       От очередной порции устричных сплетен меня спасла клиентка. Слышать, как этот Симба — лев Сахары — окучивал ангелоподобного Данилу и как тот его безжалостно обламывал, не было мочи.       Сегодня только одна клиентка из «стареньких». Записались три новых. Это значит новые миры и новые проблемы, поэтому нужно переключаться с этого безалаберного развратного канала голубых устриц на будни. Правда, такой возможности мне не дали. Последний клиент.       — Здравствуйте. Я записывался на восемь.       — Здравствуйте, проходите, раздевайтесь, около дивана вешалка. Общий массаж, пятьдесят минут. Вы после тренировки, массаж спортивный? Или лечебный, на что-то жалуетесь?       — На жизнь, — очень тихо сказал человек, шурша одеждой. — Ничего не болит, просто массаж.       — Хорошо. Масло апельсиновое или кунжутное?       — Второе.       — Готовы? Садитесь на табуретку, обопритесь о стол руками. Вот так…       Уф-ф-ф… Даже стряхнуть пришлось красноту с пальцев… Ложь, злость, ненависть. За ушами боль. Ложь. Клиент как-то странно то ли застонал, то ли заскрипел.       — Больно?       — Да, — шёпотом, — но приятно.       Очень короткие волосы, или он вообще просто бритый на единичку. По завитку уха клёпки пирсинга. На шее и скулах щетины нет, от клиента приятно пахнет можжевельником. С одной стороны шеи лейкопластырем что-то заклеено.       — Что у вас тут?       — Брился, небольшая ранка, не нужно отклеивать.       Я не поверил. Слишком большой пластырь для «небольшой ранки». Да и ложь за ушами… Тело поджарое, тренированное, но не юное. Стальные руки, и опять краснота.       — Где вы работаете? — вдруг спросил я.       — М-м-м… в шоу-бизнесе, — неуверенно ответил клиент.       Я не поверил. Эти руки не просто микрофон держат. Хотя… может, он танцор? Спина и ноги подсушены, рельефны, тверды. И ещё… нет волос: ни на ногах, ни на груди, ни на животе. Эпилирован. На крестце боль, проблемы, груз, даже зашумело у меня в голове. Клиент опять застонал. Эту боль не разогнать массажем…       — Полежите несколько минут, резко не вставайте… — Я отошёл к раковине, чтобы подержать руки в воде, освободиться. И вдруг… Как так я не услышал? Неожиданно красные руки легли мне на плечи, я дёрнулся.       — Тс-с… Не хотел напугать. Простите. Простите. — Странный голос у этого клиента, как шипение змеи. — Простите. Хотел вам сказать спасибо, у вас хорошие руки… И шея, такая беззащитная, такая белая. — Проводит пальцем по шейным позвонкам. — Я вас видел в «Устрице». Вы с Эдгаром вместе?       — Нет! — поспешно взвизгнул я и отскочил в сторону.       — Это хорош-ш-шо. Он вам не пара.       — Какого чёрта! Пара — не пара, вы пришли сюда, чтобы на меня посмотреть, что ли?       — Да, — просто ответил он. — Мне стало интересно. Не пугайтесь, я ухожу… И он вам. Не. Пара. — Именно так — с точками. — Он не тот, за кого себя выдаёт.       Клиент действительно ушёл — вернее, исчез. На лбу выступила испарина. Что это было? Кто этот человек? Что ему было надо? Все меня стараются убедить, что Эдгар не тот, за кого себя выдаёт. Гредин! Он ещё здесь!       Пришлось дождаться, когда Виталя закончит «дышать» с группой оздоравливающихся дам постбальзаковского возраста.       — Что это ты из своей конуры к нам выполз? — Непыльная работёнка у Гредина, даже потом от него нисколечко не пахнет…       — Ты видел человека, который от меня недавно ушёл?       — Конечно, нет!       — Это был какой-то чел из «Устрицы»!       — Опаньки! И кто, и кто?       — Я не знаю, он не представился. Посмотри в журнале, кто там записывался на восемь?       Мы забрались за стойку рецепции, Виталя быстро отыскал журнал записи.       — Так-с, Николай Иванов.       — Из разряда ивановых-петровых-сидоровых?       — Н-да. Мне это имя ничего не говорит. Тут есть телефон. Позвонить?       — Вряд ли настоящий номер.       — А какой хоть он?       — Пирсинг на ушах!       — Тю! Удивил кота сосиской.       — Очень короткие волосы, стройный, на шее то ли шрам, то ли рубец, пропорциональный, гладкий весь…       — Вот ведь у тебя работа, — с завистью протянул Виталя. — В общем, не знаю, чем тебе помочь. Да и надо ли? Он угрожал?       — Нет.       — Тогда и забей. В конце концов, он придёт в следующий раз, ты спроси его прямо. Ху из ху… ли ты тут?       — Думаю, он не придёт.       И я был прав. Этот Иванов был записан на пять сеансов, но больше не пришёл: Николай Иванов увидел что хотел.       Вместо него посередине недели пожаловал Эдгар. Мне показалось, что он был более расслаблен, чем раньше. И та боль, что сочится из рубца от пулевого ранения, и та, что засела в шейном отделе и в висках, начала поддаваться моим рукам. Красное я почти обходил, страшное оно для меня.       Уже в машине, по пути домой, я сказал Эдгару о господине Иванове. В отличие от Витали он воспринял мои слова серьёзно, выспросил, каким был этот клиент: рост, конституция, с какой стороны пластырь на шее, другие особенности.       — А лицо?       — А лицо я не массировал.       — Жаль, — хмыкнул Эдгар. — А вообще? Ощущения?       — Ложь и ненависть, опасен.       — Так же, как я?       — Н-н-нет. Опасность в руках, и какая-то замкнутая, что ли. Не знаю, как объяснить. Знаешь, как бывает разный крик: на улице, в небо звук широкий, всепоражающий, проходит сквозь, а если кричать в закрытом помещении, то звук поражает тебя самого, откатываясь от стен. Так и его краснота — более густая, что ли.       — А я, значит, ору в чистом поле?       — Скорее, на многолюдной улице.       — Оружие массового поражения? — Эдгар заржал. — Эх ты, мой слепой детектор. Ты испугался этого Иванова?       — Я испугался не его, а того, что он пришёл на меня посмотреть. Спе-ци-аль-но!       — И что, после этого тебя никто не довёз до дома? Виталя? Или тот белобрысый крепыш, который тебя довозил тогда?       — Вроде не было нужды… Я, вообще-то, и так справляюсь! И смогу за себя постоять, если что. — Я гордо выпятил подбородок.       — Это да… постоять сможешь. Пару секунд. Ты очень симпатичный крот и живо приманишь к себе всяких подонков.       — Каких подонков?       — Вот я, например. Ты же чувствуешь, что я опасен, а слушаешься меня.       — Ну… ты же обещал меня не обижать…       — Мало ли чего подонки обещают. Думаю, что к тебе приходил Жорж. Он садист, предпочитает плётку и кляп в отношениях. Но он этого не скрывает, а ты говоришь «ложь»… В «Устрицу»-то пойдёшь ещё? — свернул тему Эдгар.       — Н-н-ну, меня Сана звала.       — И тебя уже не смущает, что это гей-клуб? Что там полно извращенцев?       — Там я чувствую себя нормальным.       — Вот ты прохиндей! А то, что там, скорее всего, маньяк обитает, который как минимум двух человек убил? Не пугает?       — Мне-то он чем угрожать может? Я не гей. Брутальностью не вышел. Никого не обидел.       — Пока не обидел. Пока не гей. А брутальность — это понятие субъективное. Да и на то он и маньяк, чтобы взрывать нормальность.       — А ты сам не боишься?       Эдгар помолчал.       — Это было бы странно, по меньшей мере…       — Ты знал этих убитых?       — Один был сам убийца, а другой звёздный сынок, для которого все люди грязь под ногтями, а он один такой страз на пупе.       — Но они тоже имели право жить.       — Не знаю ничего про их права. Всё, приехали! Не пригласишь меня к себе? Я кофе сварю…       Я сделал паузу. Кофе — это заманчиво. И выспросить до конца, до донышка, хотелось бы…       — Только ради кофе! — Я сообразил серьёзный тон и схмурил брови. Наверное, у меня плохо получается, Эдгар заржал.       — У вас спокойный двор?       — Боишься, что тебя вычислят?       — Да у меня что-то с электрикой. Багажник не блокирует…       — Это уж ты сам определяй и рискуй: опасный, неопасный.       — Что ж, рискнём.       Дома Эдгара опять понесло к пианино. «Собачий вальс». «Во поле берёзка стояла». И мелодия песни Джо Дассена одним пальцем. Вынудил сыграть меня. Джордж Гершвин из «Рапсодии в голубых тонах». Десплатовская «Река». И полюбившаяся «Black Betty». На стук соседей он тоже чем-то постучал по батарее и только потом торжественно отправился на кухню. Типа варить кофе.       Кофе не пахнет. Да и слишком долго он там орудует.       — Что ты тут варишь?       — Пожрать.       — Был же уговор на кофе?       — Считай, это будет закусь к кофе. — Он что-то жарил. Запахло подсолнечным маслом, томатами. И рыбой! У меня рыбы не было в холодильнике! — Садись, не стой над душой. Ты ведь что-то спросить хочешь? Любопытный кротище.       — Ты много знаешь о завсегдатаях «Устрицы». И это, кстати, странно, так как тамошние тебя почти не знают. В перевоплощения я не верю.       — Ну и зря. Это тебя трудно обмануть, потому что ты по-другому чувствуешь. А зрячих — запросто. Обновил цвет волос или побрился под ноль, обзавёлся шрамом и пирсингом, вельветик поменял на кожу, нацепил цветные линзы, чуть побронзовил кожу, отрастил щетину или усы — и тебя вчерашний любовник не узнает. И чем ярче и вычурнее, тем стопудовее перевоплощение.       — Но ты-то шрамом обзавёлся давно. И не в целях изменения образа. А это приметная особенность.       — Может, я раньше в очках ходил?       — Врёшь ты всё! — Вместо ответа Эдгар заржал. Бесит.       — А спросить-то что хотел?       — Расскажи про убитых в «Устрице».       — Хм… тебя интересуют Павел и Данил? — Я кивнул. — Надеешься найти убийцу?       — Почему убиты именно они? — Я игнорировал его подкол.       — Полагаю, заслужили. Оба. Садись, я всё приготовил. У тебя, наверное, есть вилка с уловителем еды? Где она лежит? Всё, я больше не буду! Не хмурь лобешник! Садись, вот тебе макароны с тунцом, а вот баночка пива. — Хлопок, тихое шипение.       — Пива? А кофе где?       — Кофе по утрам пьют! Утром и сварю.       — Что?!       — Так вот, убитые. — Меня подтолкнули к стулу и всучили в руку вилку. Ею я определил, что передо мной огромная куча горячих макарон. Попробовал. Вкусно. Но это не оправдание его намерениям! Что он там говорит? — Этот Данила целую свиту из жополизов имел, только что трон ему не соорудили в клубе. Вёл себя как принц голливудский, а сыграл-то он что? Тьфу! У отца своего в эпизоде мускулами потряс, и ещё пара проходящих ролей. В большей степени он знаменит как пожиратель сердец. Брошенные им потом как зомби следом ходили. Один руки на себя наложил.       — Говорят, что он красив был.       — Возможно. Не в моём вкусе.       — А второй? То есть первый? Он кто?       — Павлик Хорь. Хорь — это кликуха. Семь лет отсидел за убийство своего дружка-подельника. Отчаянный был ублюдок, боец. На зоне до торпеды дослужился.       — Это как?       — Это по сути палач. Если какой-нибудь чушок кинет общество, то нужно его наказать — торпеда этим и занимается. Хорю посчастливилось никого не убить, поздно его повысили. Только носы и зубы крошил без разбору. Заточки мастерски ваял. Страшный был человек, улыбался всегда, лишних базаров не имел. В еде привередливый, в ларе только качественным отоваривался. Чистюля. На зоне он мужиков и испробовал. Видать, пристрастился. Когда откинулся, то не смог вернуться в мир правильного секса. Впрочем, и в мир блатных он больше ни ногой… Думаю, что прятался он от блатных в устричном мирке и заодно дурь девочкам продавал. Ловкий он был, с чуйкой, потому и Хорь.       — А он каков был внешне?       — Да обыкновенный! Жилистый, нос сломан, плечистый, татухи погонами… нормальный мужик. Не урод.       — Тебя послушать, так обе жертвы прям по заслугам получили, ничего доброго в них не было.       — Почему? Было… Селеба кудрявая был весьма щедрым, деньгами сыпал, источал широкие жесты, красивые тосты и позы. А Павлик… Он одного баклана спас на зоне, тот по неопытности прописку не прошёл, его бы быстро опустили с таким-то фейсом. А Хорь вдруг вступился, буквально вырвал из рук. Научил всему: когда молчать, когда гутарить, когда бить, а когда и убивать. Хотя не знаю, можно ли это за доброе дело признать.       — А Данил и Павел знали друг друга?       — Вряд ли. Павлика убили осенью. Где-то уже после там объявился этот звездун.       — А как их убили? — почему-то шёпотом спросил я.       — Ешь! А то спать плохо будешь. Слушай, а ты сны видишь?       — У меня вилка в руке, и, несмотря на слепоту, я в тебя попаду совершенно точно!       — Чёрт, стра-а-ашно! — И опять ржёт.       Пиво, еда и воображение сделали своё дело — меня разморило. Я строгим голосом велел гостю мыть посуду и убираться, потому что хочу спать.       — Спи на здоровье, только ложись на диван, а не как птичка-невеличка на креслице. Не боись! Приставать к тебе не буду. Помню про вилку!       В общем, этот мой клиент окончательно прихватизировал мою квартиру и меня с потрохами. Выпроводить я его не смог. Лёг спать и долго прислушивался — что там делает Эдгар. Он открыл балкон, что-то уронил, парил там, говорил с кем-то по телефону. Вымыл посуду. Пшикнул ещё банкой пива. Примостился на край дивана, пил пиво и сидел неподвижно. Наверное, по планшету или телефону в Интернет залез. Потом разделся. В этот-то раз хоть не догола? Выключил свет и улёгся передо мной. Стал бесцеремонно толкать меня к стене:       — Двигайся давай, притворщик!       Гад. Не удалось мне прикинуться спящим.       — Эдгар, — тихо сказал я, — у тебя татуировка хамелеона на плече?       — Ты и это пальцами почувствовал?       — Это зоновская татуировка?       — Нет. Там таких тем не накалывают.       — Хамелеон перекрывает другую татуировку?       — Ты вроде спать хотел? Выключайся уже! — Он повернулся ко мне спиной. — Разрешаю обнять меня.       — Пф-ф-ф…       Но к утру обнял. Конечно, одеяло-то одно, тельце к теплу и потянулось! Ладно, хоть он не голый в этот раз…       Баклан, значит?