Дни мира, дни войны

Даже свежий морской ветер был не в силах до конца разогнать душное марево, висевшее над островом во всякий погожий и тёплый летний день. Дышать было тяжело, особенно тем, кто болел чахоткой или был непривычен к подобной погоде, но Маргарите это было нипочём. Над замком разносился стук топоров — чинили крышу, провалившуюся ещё зимой. Пьер был там, следя, чтобы не подсунули, как в прошлый раз, гнилые негодные доски. Брат вообще достаточно ответственно относился к своим обязанностям — во всяком случае, следил за тем, чтобы скучающие солдаты гарнизона не переубивали насмерть английских моряков и не сильно задирали портовых служащих. Он даже ежедневно приходил в ратушу, хотя обычно не задерживался дольше полудня, всё одно там было до одури нечего делать. После полудня, если не приходил корабль, писари и помощники комиссара обычно доставали выпивку и коротали остаток рабочего дня уже не совсем трезвыми. Брат раньше гонял их за это, но потом смирился и только проверял временами, не заснул ли кто под вечер на рабочем месте под столом. Приближалось время обеда. На пустынных улицах появилось движение. Маргарита решила дождаться брата возле ворот замка и пошла к ним вдоль рва, по самому краю. Трава была скользкая после недавнего дождя, нога неожиданно заскользила вправо, к обрыву, и она непременно свалилась бы вниз — высота была не слишком большой, но вполне достаточной, чтобы при неудачном раскладе сломать себе шею, но тут кто-то схватил её за руку, дёрнув прочь. — Спасибо...месье. — Маргарита повернулась и увидела не знакомого даже в лицо мужчину лет сорока, высокого и какого-то нескладного, словно конечности и туловище Бог при его создании брал из разных наборов деталей. Тот улыбнулся в ответ. — Не стоит благодарности, мадемуазель д'Отрив. Сущие пустяки. — Я не видела вас прежде. — Я приехал и поселился на Нуармутье совсем недавно. Позвольте представиться — Рене де Тинги. — Знакомая фамилия. Жозеф де Тинги вам не родственник? — Это был муж одной из сестёр Буаси. — Кузен. Но мы с ним почти не общались. — Тинги развёл руками. — Родня предпочитает не иметь со мной дел. — Что же так? — Не оправдал надежд. — Собеседник странно, немного горько усмехнулся, но тут же усмешка снова перетекла в добросердечную, располагающую улыбку. Это выражение лица казалось Маргарите каким-то смутно знакомым, характерным для кого-то, но она никак не могла вспомнить. — Вы ведь, должно быть, работаете в ратуше? — Да, я помощник комиссара... — рассеяно ответил Тинги, скользнув взглядом куда-то в сторону и вдруг на секунду замерев. Маргарита проследила за его взглядом — и, в общем, не особенно удивилась, завидев Жанну. Лицо Тинги разом поглупело, но, к своему удивлению, Маргарита поняла, что в его взгляде есть что-то большее, чем просто желание или даже восхищение. — Боюсь, у вас не слишком много шансов, — заметила она. — Да...ох, простите, я...я отвлёкся.— Тинги едва не подскочил и забавно вытянулся. — Ничего страшного, — она улыбнулась. — Вы не первый, кто так...отвлекается, и я знаю, что есть на что. — Жанна...она была очень добра, когда я приехал на Нуармутье почти без гроша в кармане. После моих прежних...злоключений дядюшка выделил мне старый дом здесь и отправил разбираться, как могу. Дом пришлось чинить, а пока я жил на постоялом дворе у матери Жанны. Она — женщина строгая, и вряд ли пустила бы такого подозрительного типа, да ещё в долг, но её дочь... Она добрая девушка... Но я, кажется, злоупотребил вашим вниманием? — спохватился он. — Ничего страшного, я жду брата...да вон он, кажется, идёт. На замковом мосту замаячила высокая фигура Пьера, и Тинги, слегка стушевавшись, отступил на шаг назад. Подчинённые боялись её брата, как огня, хотя он ни с кем не был излишне суров, и следил лишь, чтобы не буянили и воровали в меру, но вся его массивная фигура, грубоватые черты лица и привычка ко многозначительному молчанию внушали трепет. — Да не бойтесь так, — улыбнулась Маргарита. — Он только выглядит так грозно, потом вы поймёте, что Пьер добрейшей души человек. — Возможно, — неуверенно ответил Тинги. — В любом случае мне пора — скоро должен прийти корабль, и я хотел пообедать и успеть в порт раньше, чем комиссар заметит моё отсутствие и вырвет мне язык за то, что я болтаю с дамами вместо работы. — Не буду вас больше задерживать. Тинги улыбнулся, и, уже отходя, махнул рукой на прощание. *** — Буаси снова зазывает, — сказала Маргарита после обеда. — Опять сватать будет небось. — А ты что? Она задумалась неожиданно надолго и всерьёз. — Я не знаю. Д'Эльбе странный. Я бы хотела с ним познакомиться получше, но... я не уверена, что этого хочет он. Он вообще выглядит так, словно его раздражает и пугает любое человеческое присутствие. Брат скептически приподнял бровь и покачал головой. — Ты не согласен? Почему? — Ему холодно. — В каком смысле? — Ему нужен тёплый человек. Не Буаси. Ему нужен кто-то, кто будет его любить. Он помолчал и добавил: — И тебе тоже. *** Она думала над словами Пьера всю дорогу и пришла к выводу, что её смущает и останавливает от попытки снова наладить контакт только одно — она была не уверена, что д'Эльбе в принципе способен на какие бы то ни было проявления нежности. Но случай позволил ей убедиться в обратном. Буаси на этот раз не поскупился прислать за ними свой экипаж, и одна из лошадей в пути немного повредила ногу. Маргарита, беспокоясь о животном (а также о том, что Буаси будет ныть о порче имущества), решила заглянуть на конюшню. Д'Эльбе, как обычно, не заметил её, как не замечал, задумавшись, и всех остальных вокруг. Он стоял возле стойла своего коня — довольно непримечательного невысокого гнедого животного с коротко обстриженной, как у крестьянской скотины, гривой, и протягивал ему на раскрытой ладони яблоко. Конь осторожно подобрал губами лакомство, ткнувшись в ладонь хозяина, и довольно захрупал. Стоя в тени, Маргарита видела, как д'Эльбе улыбнулся, а потом осторожно и ласково похлопал коня по морде — и тот в ответ привычно потянулся к нему поверх невысокой дверцы, тыкаясь в грудь. Д'Эльбе тихо, почти беззвучно рассмеялся. — Полно, Руфус, полно. Яблок больше нет, даже не надейся. Хозяин у тебя жадный, всё сам съел. — Он же не ради яблок. Д'Эльбе резко обернулся. — В-вы когда н-нибудь напугаете меня д-до смерти, — недовольно проворчал он, резко отстраняясь от потянувшегося за ним коня. — Простите, но я не могла удержаться. — П-почему? — Ну...это было довольно мило — ваше общение с конём. Я думала, что вы всегда и со всеми такой... — К-какой? — Отстранённый. И мне кажется, что вы боитесь людей. Маргарита и сама не понимала, почему говорит так — в лоб, без всякого понятия о такте, но почему-то казалось, что д'Эльбе должен понять её лучше, если говорить с ним без прикрас — и тогда она лучше поймёт его самого. — Они меня н-не любят. Я их н-не понимаю. Они с-странные. Это было так забавно — слышать от него о странности людей. — Почему вы так считаете? — Я...я н-не понимаю, как они думают. К-как и что чувствуют. Как я д-должен реагировать н-на их действия. У них к-куча странных условностей, и я вечно упускаю к-какие-то из виду, а они с-странно на меня смотрят. И в-вы тоже. Ч-что вы чувствуете? — Интерес. А что обычно чувствуют к вам люди, если говорят вам о своих чувствах? Он быстро пожал плечами. — Отвращение. Или жалость. — Разве никто вас не любил? Даже ваша мать? С точки зрения этикета, воспитанности, элементарной вежливости и такта то, что она задавала такие вопросы, было непредставимо, но внезапно это стало неважно. Важен был ответ. — Я ж-же уже сказал — отвращение. Я п-получился н-неудачным. Б-бракованным. Н-негодным. — Для чего? — Ч-чтобы д-достичь высот. Славы. Успеха. П-по меньшей мере я с-сейчас должен был бы б-быть полковником или х-хотя бы в-выгодно жениться. Н-но я не справился. И д-должен быть б-благодарен, что д-до сих пор не закован в цепи в ж-жёлтом д-доме. Неподвижное лицо его словно на секунду свело судорогой, но он тут же пришёл в себя. — П-простите. Н-не время и н-не м-место для п-подобных излияний. Маргарита подошла к нему близко, почти вплотную, так, что слышала его чуть сбившееся, взволнованное дыхание. — Это мне надо просить прощения, что полезла к вам в душу. Простите меня... Морис. Он вздрогнул и поднял на неё взгляд. Глаза у него были огромные, тёмные и удивительно сосредоточенные, словно он видел каждую чёрточку, каждую мелкую морщинку на её лице и запоминал на веки вечные. От прикосновения к своей ладони она вздрогнула, и он испуганно отшатнулся, как от удара наотмашь. — Я... — Что вы? — Н-ничего... — Но вы же хотели взять меня за руку. — Н-но если вам н-неприятно... Она протянула ему руку, и он, помедлив нескольку секунд, неуверенно протянул собственную в ответ. Ладонь у него была тёплая, почти горячая, и неожиданно для его почти болезненной хрупкости сильная. — Вот видите — совсем не страшно. Ей казалось, что она говорит с ребёнком, притом испуганным и несчастным, запертом во враждебном и непонятном мире взрослых, но это не вызывало отвращения или раздражения. Только интерес, ещё больший, нежели прежде. И — сострадание. Повинуясь ему, она протянула свободную руку и легонько погладила д'Эльбе по впалой щеке. В его глазах появилось удивление такой силы, будто ему явилась сама Богоматерь и коснулась его, но он не отстранился, даже наоборот — прикрыл глаза и прижался щекой. Идиллию прервало чавканье Руфуса. — Боже...он жуёт ваши волосы! Д'Эльбе мгновенно рванулся, вырываясь. Добрая прядь его волос торчала, мокрая и взлохмаченная. Маргарита с трудом сдерживала смех. Но в какой-то мере чувствовала облегчение от того, что ситуация разрешилась не неловкостью, а улыбкой.