Дни мира, дни войны

Несколько месяцев пролетели незаметно, и впоследствии Маргарита могла вспомнить их лишь на удивление смутно. Казалось нереальным, чем-то совершенно невероятным, что она выходит замуж — и за кого, за человека, которого знала так мало. Впрочем, чем это отличалось к худшему от тех браков, о которых договаривались родители, и жених и невеста видели друг друга впервые на помолвке? Во всяком случае, это она решила своей волей. Они виделись ещё несколько раз и гуляли по саду Ландбодьера по нескольку часов, беседуя обо всём на свете. Язвительный Вольтер нравился обоим больше, чем слезливый Руссо, Мерсье казался пустым мечтателем, хотя не лишённым возвышенности в образе мыслей, Корнель — неповоротлив слогом, Мольер забавен и точен в характеристиках. Лето было лучше, чем зима, пирожки с яблоками лучше, чем с капустой, а вот по поводу кофе они даже заспорили — она терпеть не могла добавлять туда молоко и могла выпить подряд несколько чашек чёрного — но тут же поняли всю глупость ситуации и всласть посмеялись. Маргарита рассказывала о своём детстве, о кораблях, скользивших по водной глади у горизонта, о том, как Франсуа однажды едва не свалился с дерева и порвал штаны вплоть до исподнего, повиснув на ветке, как Пьер и Луи писали ей письма из военной школы, а она завидовала, что не родилась мужчиной, чтобы иметь возможность увидеть мир. — Он н-не всегда стоит того, чтобы его увидеть. И Морис рассказывал в ответ о величественном дворце курфюрста, о том, как старший брат однажды взял его на прогулку на набережную, и речной ветер едва не снёс его с парапета. О войне он не говорил, сказал только, что это слишком страшно для того, чтобы даже помнить. И снова -военная школа, недолгая и невообразимо скучная служба в саксонской гвардии, потом линейный полк, мысли попытать счастья в иных странах — возможно, даже в России? — Франция, и снова долгие годы службы, на этот раз в кавалерии, недостаток связей и возможностей, выход в отставку и совсем уж скучная и беспросветная жизнь с матерью. — А потом я встретил в-вас... Если в беседах они были свободны, то в прикосновениях присутствовала странная, стыдливая, полудетская робость — даже в том, чтобы просто взять за руку. Маргарита, несмотря на гордые слова, терялась, а д'Эльбе и вовсе краснел, и она даже пошутила однажды, что он похож на благонравную воспитанницу монастыря, а она — на коварного Лавлейса. Д'Эльбе рассмеялся немного нервно, но ничего особенно не изменилось. Поцеловались они только однажды, неловко столкнувшись носами — и тоже смеясь над собственной неуклюжестью , и прикрывая смехом — страх. *** "Семнадцатого ноября тысяча семьсот восемьдесят восьмого года... Акт де марьяж священник зачитывал вслух, и его старческий дребезжащий голос эхом отдавался под высокими сводами церкви. ...я заключил по взаимному согласию... Корсет невыносимо сдавливал рёбра. Конечно, как и всякая приличная женщина, она носила его всю жизнь, но тут её талию, уже далеко не тонкую, попытались утянуть в рюмочку под треск шнуров и её ругательства. ...брак с одной стороны мессира Мориса-Жозефа-Луи Гиго д'Эльбе, экюйе, сеньора Лож-Вожиро, Гобинье и прочих земель, отставного офицера кавалерии... "Прочие земли" едва не заставили её неуместно рассмеяться. Вожиро — так звалось его поместье, небольшой домик в полтора этажа с несколькими спальнями, гостиной и помещением для слуг, Гобинье — соседняя деревушка домов на пятнадцать, вот и все владения. ...сына мессира Мориса Гиго д'Эльбе, кавалера португальского Ордена Христа, тайного военного советника и генерал-майора от инфантерии на службе короля Польши и бригадного генерала милостью короля Франции, и дамы Марии-Терезы де Мюссан... Почтенная Мария-Тереза свадьбу сына предпочла проигнорировать — к немалому облегчению последнего, а также Буаси, предоставившего своё поместье в качестве арены празднества. Морис не сказал ничего, но уж Проспер — то не преминул заметить почти шёпотом, пока он не слышал, что её будущая свекровь — старая ополоумевшая карга, пьющая из единственного сына всю кровь и самую душу, но, к счастью, она осталась там, где и жила. ...из прихода святого Мартена, что в Бопрео, в диоцезе Анжера... Теперь и ей самой предстояло жить там. ...И с другой стороны — дамуазель Маргариты-Шарлотты Дюгу д'Отрив, дочери мессира Жана Дюгу д'Отрива, кавалера ордена Святого Людовика, управляющего королевской милостью островом Нуармутье в диоцезе Люсона, и дамы Шарлотты де Жюлио... Голос монотонно отдавался в сводах, и Маргарита рассеяно слушала перечисление предостав-ленных документов и прочих формальностей, чуть скосив глаза на Мориса — необычно принаряженного в новенький сиреневый костюм, гладко причёсанного, припудренного — с первого взгляда она его и не узнала, и только по смущённой улыбке поняла, что это её будущий супруг. Буаси настаивал на том, чтобы уж совсем прихорошить его по последней придворной моде, подкрасив губы и наклеив мушку на левую щёку, но Морис ответил, что если маркиза так уж тянет превратить кого-то в уличного паяца — пусть красится сам. ...и свидетели этого брака: мессир Пьер-Проспер де Буаси, сеньор Ландбодьера из данного прихода; мессир Шарль-Анри-Фелисите де Сапино, сеньор Сурди; мессир Луи-Жак, шевалье де Буаси и мессир Жозеф де Тинги, отставной пехотный офицер, кои подтвердили местожительство, возраст и свободу сторон, скрепив акт де марьяж подписями." *** Может, праздничный обед был и не особенно изысканным, но обильным и вкусным, так что к десерту корсет угрожающе трещал — и это у неё ещё от волнения испортился аппетит! На губах Мориса осталось варенье от пирога, когда от них почти ультимативно, наконец, потребовали поцеловаться, и это было вкусно — целоваться с ним, хотя почему-то смешно. Все шутки сливались в одну, смешиваясь со звоном бокалов, улыбками, блеском свечей, спором двух незамужних сестёр Буаси о том, чья же очередь наступит в следующий раз — Маргарита попросту кинула спорщицам букет, и они схватили его одновременно. Весь день пролетел, словно ружейная пуля, и реальность словно навалилась на Маргариту в тот момент, когда они с Морисом остались вдвоём, и дверь спальни захлопнулась за ними. Несколько секунд они смотрели друг на друга с каким-то удивлением, потом Маргарита подошла к двери и сильно стукнула каблуком. Раздалось приглушённое чертыхание. — Буаси, я верю в твои добрые намерения. И чтобы подтвердить их — направь свои стопы в спальню к Сюзанне. — Вот беспокоишься за них... — раздалось глухо через толщу досок, а потом последовали чуть шаркающие удаляющиеся шаги. Это на секунду разрядило обстановку, но тут же волнение накатило на Маргариту с новой силой. Разумеется, она знала, как устроены мужчины, а от братьев чего только не наслушалась о том, чем можно заняться, имея кровать и двух людей разного пола на ней (впрочем, кровать была элементом необязательным — её с успехом заменял стол, кресло, ковёр, а в особенно живых и нетрезвых повествованиях — и люстра), но как-то не примеривала это на себя. Её фантазии подобного рода содержали в основном что-то далёкое от реального мира и довольно абстрактное, и то, что сейчас она столкнётся с реальностью, вызывало у неё почти недоумение. Морис так и стоял в полутора шагах от неё и смотрел на неё так, словно это ему предстояло сейчас лишиться невинности. — Только не говори, что боишься, — сказала ему Маргарита. — Н-не скажу, если ты н-не хочешь этого с-слышать, — хрипло отозвался он. — Главное — не скажи вдруг, что я у тебя первая женщина. К её удивлению, он на полном серьёзе прикрыл глаза и спустя несколько секунд начал постепенно загибать пальцы. Загнул четыре. — Это женщины? — иронично спросила она. Морис тяжело вздохнул. — Если б-бы. Разы. И спустя несколько секунд ошеломлённой тишины он добавил: — В-впрочем, и женщины т-тоже. *** — Но...почему? Щёки у него были красные, будто их густо намазали кармином. — Мне было н-неприятно, что меня т-трогают, вертят, как х-хотят, облизывают... Это отвратительно. — А со мной тебе противно? — спросила она, подойдя вплотную. У Мориса было такое лицо, словно он сейчас по-детски расплачется или спрячется от неё под кровать. — Н-не знаю. К-кажется, н-нормально...только мне б-больно, когда т-трогают плечи. — Я не буду, — заверила его Маргарита, помимо воли тяжело вздохнув. Он напрягся, как натянутая струна. — Не переживай, — она протянула руку, погладила его по щеке. — Мы как-нибудь вместе научимся. Обязательно. *** Спустя десять минут целоваться выходило почти прилично. Выполняя данное обещание, она старалась не задеть его плечи, неловко стаскивая с него сюртук и жилет, а он тем временем неловко и вслепую путался в шнуровке её платья. До того момента, когда оба оказались на кровати в одних рубашках, прошло довольно много времени, наполненного тихой руганью от возни с непривычными элементами гардероба. — Ну...поцелуй меня, что ли? — Маргарита чувствовала себя преглупо, и это чувство не исчезло после неловкого поцелуя. Тогда она поняла со всей отчётливостью, что руководящая роль должна достаться ей. — Сними рубашку. Я хочу тебя разглядеть. Морис молча повиновался — зажмурился, и одним резким движением сдёрнул с себя рубашку, позволяя разглядеть тощее смуглое тело с угловато торчащими костями. Маргарита последовала его примеру, и он с почти детским любопытством воззрился на её грудь. — Потрогай, если хочешь. Он осторожно накрыл грудь ладонью и едва ощутимо сжал пальцы. — Ну же, смелее. Ты же не гранату держишь? Он неуверенно улыбнулся, сжал ладонь сильнее, придвинулся ближе, потом вдруг наклонился и, легко скользнув губами и кончиком носа по плечу, обхватил ртом тёмный сосок, тут же покосившись на неё — всё ли верно? — Отлично, вот так... Волосы у Мориса были роскошные, целая копна тёмных, почти чёрных локонов, в которые было приятно зарываться пальцами, мягко, но непреклонно направляя — и, кажется, ему нравилось, когда ему так ненавязчиво приказывали, например, спуститься ниже, осторожно целуя живот, и ещё ниже, к бёдрам и тёмным завиткам волос. Шалея, почти пьянея от внезапно открывшейся перед ней возможности, Маргарита вспомнила о том, что давно хотела испытать, и подтолкнула Мориса к чуть разведённым ногам, заставляя безропотно уткнуться туда, где уже проступала влага. — Ты не против? — спохватилась она в последний момент, но в ответ он только ниже склонил голову и медленно, осторожно, точно на пробу провёл языком... Потом она жадно целовала его беспомощно раскрытые губы, ещё влажные, ещё остро пахнущие её собственным возбуждением, прижимала к себе осторожно — Морис несколько раз дёрнулся, и Маргарита запоминала, какие именно прикосновения для него неприятны или даже болезненны. Он выгибался навстречу, судорожно гладил её в ответ, и наконец тихонько застонал, когда она опустила руку вниз и потрогала его между ног. На вид возбуждённый мужской орган выглядел почти смешно, и разве что мысль о том, что это должно в конечном итоге оказаться в ней мешала Маргарите рассмеяться при виде того, как он постепенно крепнет. Сейчас на головке уже выступило немного жидкости, и она растёрла её, а потом медленным движением огладила по всей длине, вызвав новый тихий, почти жалобный стон и ответное рваное движение бёдрами. — Тише, — в голосе у неё прорезались странные, внезапные нотки, одновременно ласковые и повелительные. — Не торопись. И она ласкала его, нарочито медленно, наслаждаясь собственной властью, тем, что достаточно одного движения для того, чтобы заставить Мориса дрожать и бездумно подаваться навстречу, не ведая ни сомнений, ни стыда. Опускаться сверху было больно почти до слёз, и она коротко застонала. Морис тут же открыл глаза. — Т-тебе больно? И осторожно погладил её бёдра, едва касаясь кожи. — Я в порядке. — Она с облегчением выдохнула, помедлила и начала двигаться. Надо было со-всем немного, несколько минут, чтобы Морис выгнулся, задрожал и с долгим стоном излился. Внутри разлилось тёплое. На ладони, когда она чуть позже провела ей у себя между ног, остались разводы крови и пара белых капель. Когда боль немного утихла, она смогла заснуть.