Дни мира, дни войны

Свекрови Маргарита не приглянулась с первого взгляда, надо сказать — взаимно. Маргарита уже успела заочно проникнуться неприязнью к матери Мориса, и та подтвердила эти чувства в душе Маргариты с первого же взгляда, который она бросила на сына — словно на больное животное, никак не желающее издохнуть. Когда-то Мария-Тереза, должно быть, была если не красива, то хотя бы миловидна, во всяком случае лицо её можно было бы назвать приятным, если бы не брезгливое выражение. Платье на ней было непривычно богатым даже для праздника, но заношено и запачкано по подолу — к нему явно относились как к обычной повседневной вещи. — З-з-здравствуйте, м-маменька. — Прежде Маргарита никогда не слышала у мужа такого голоса, таких интонаций — задушенных, почти панических. — Всё-таки явился! — проскрипела старуха брюзгливо и презрительно. — Нет бы, как и все почтительные сыновья, сидеть смирно в своём доме и заботиться о престарелой матери — нет, он разъезжает по гостям и празднествам! Тратит деньги! Нет бы оставить матери хоть несколько су на булавки и чулки, нет, конечно... Она распиналась ещё минуты полторы. Кучер Буаси успел тихо развернуть экипаж и уехать, но старуха этого, кажется, даже не заметила. Всё это время Морис стоял неподвижно, вжав голову в плечи и, кажется, даже дыша через раз и осторожно. — М-маменька, прошу вас, н-не надо сцен... — почти умоляюще вставил он в паузу, которую сделала Мария-Тереза, чтобы перевести дух, но это только пуще раззадорило старуху. — Молчать! Как ты смеешь так разговаривать с матерью! Как ты вообще смеешь открывать свой рот, когда я справедливо отчитываю тебя? Правду говорила покойная графиня Вейротер, не вышло из тебя никакого толку! Слизняк! Морис вздрогнул и оставшиеся несколько минут молча терпел всю череду оскорблений, поначалу яростных, потом всё более ядовитых, которыми осыпала его мать, пока она наконец, уничтожающе хмыкнув и сверкнув глазами из-под старческих тяжёлых век, не удалилась в дом, стуча тростью. Маргарита, словно отмерев, бросилась к мужу. — Боже, что это было, Морис? Как она может так с тобой обращаться? Почему ты ей не отве... Она осеклась. Голова у Мориса нервно дёргалась, глаза были пустыми, почти стеклянными, и смотрели куда-то сквозь неё. Маргарита встряхнула его, и взгляд мужа немного прояснился. Голову он удержал рукой, и это было бы смешно, не будь так страшно. — П-пожалуйста, просто п-пойдём домой, п-пока она ушла, — едва выдавил он из себя. Вещи пришлось заносить в дом самостоятельно, а там помогла прислуга, улыбчивая женщина немного постарше неё, служившая, видно, одновременно кухаркой, поломойкой и прачкой. — Она ещё дня три будет молоньи метать, — усмехнулась она на вопрос Маргариты. — Старая карга, прости Господи, всем плешь проела. Уж не знаю, мадам, какая из вас выйдет хозяйка, да всяко лучше. Век бы не видать старуху, да детей кормить надо... *** Мария-Тереза уже давно почти не покидала своей комнаты, и за любой мелочью гоняла служанку, бледную измученную девицу, надсадно чахоточно кашлявшую. Маргарита обращалась к ней только раз в день с просьбой затянуть корсет, но служанка и без того была доведена до изнеможения мелкими капризами и придирками старшей хозяйки. Хозяйство пребывало в некотором беспорядке, и Маргарита взялась за наведения порядка с радостью, почти ликованием — наконец-то было дело, к которому можно будет приложить руки. — Морис, нам нужны деньги на то, чтобы перекрыть крышу над часовней, а ещё хорошо бы покрасить хоть фасад, перестелить полы на кухне, а ещё в погребе сломался замок! — выпалила она на одном дыхании на второй же день, явившись на порог каморки, служившей ему кабинетом. Там едва умещался стол, заваленный счетами, документами, старыми газетами, там же лежали несколько книг и даже вездесущие солдатики. Её так и тянуло прибраться, но Морис упёрся, отстояв стол как единственное пространство, выведенное из-под её хозяйской юрисдикции. — Это к матери, — коротко ответил он, едва подняв голову от расчёта годовой ренты с учётом всех своих феодальных прав, над которым корпел. Сначала ей показалось, что он шутит. — Но почему она? Почему эта...женщина распоряжается деньгами, когда она ничем не интересуется? — А ты попробуй их у неё отобрать, — мрачно буркнул он и почти уткнулся носом в бумаги. Сцена добывания денег и вправду была достойна пера Корнеля. Мария-Тереза устроила едва не истерику на просьбу снохи, прежде чем неохотно отсчитать ей весьма скромную сумму, грея в руках каждый луидор. На следующий день Маргарита случайно нашла на столе Мориса счёт за платье свекрови. За шёлковую ткань, вышивку и пошив в общей сложности выходило около ста пятидесяти ливров — на эту сумму можно было месяц прилично жить. — Морис? — А ты попробуй ей запретить, — отозвался он обречённо. — Однажды ей взбрело в голову обновить гардероб, и мы три месяца до новой выплаты жили на одной полусгнившей брюкве, как последние нищие. И угадай, кто оказался виноват, едва завёл разговор о том, что неплохо было бы быть экономнее? — Да почему ты не можешь просто поставить её на место? Он тяжело, прерывисто вздохнул. — Она ведёт так себя со мной всю мою жизнь. Сейчас ещё хорошо, раньше она любила раздавать пощёчины по поводу и без. А я...я теряюсь и после всех её гневных речей начинаю думать, что действительно виноват. Но я и вправду, должно быть, плохой сын, — он беспомощно улыбнулся. — Не неси ерунды! Он её громкого возгласа он испуганно подскочил. — Ох, прости, я не хотела тебя напугать. Но и вправду — что за чушь? Ты почтительно с ней разговариваешь, предоставил ей полную свободу в её тратах — и очень зря — и вообще слова ей сказать не можешь. Какого чёрта этой женщине надо? — Нормального сына? — О да, она была бы безумно счастлива быть матерью какого-нибудь кутилы, пропойцы и картёжника, заделавшего бастардов всем окрестным крестьянкам и парочке коз! Эта женщина бесится с жиру, вот что я тебе скажу. *** И Маргарита пошла в наступление. Она стоически переругивалась со свекровью, выбивая из неё всё новые суммы на ремонт порядком обветшавшего поместья, всеми вечерами подшивала занавески, штопала скатерти и простыни, озадачила прислугу тем, чтобы перестирать в доме буквально всё, вытереть вековые залежи пыли. В те редкие вечера, что не были заняты переделкой старого, она вязала крючком кружева для занавесок и скатертей, нашивала их на ткань, и дом становился куда уютнее. Мария-Тереза шипела на всё это и называла мещанством, но Маргариту её мнение не волновало, пока однажды старуха не решилась на открытый конфликт. *** Обед всегда был делом куда как неприятным, поскольку за столом собиралась вся их невеликая семья. Морис всегда смотрел исключительно в свою тарелку, но кусок в горло ему всё одно не лез. — Хочешь ещё супа? — заботливо спросила его Маргарита, и он кивнул. Вообще Морис стал выглядеть немного живее и здоровее с тех пор, как они поженились — исчез болезненный оттенок кожи, и не то что бы появился жирок, но во всяком случае его желудок больше не пытался присохнуть к позвоночнику, а на ощупь можно было найти хоть что-то, кроме костей. Каждый вечер они, после проведённого за заботами дня, проводили вместе. Она шила или штопала, а он читал или просто сидел рядом и молча следил за её работой. Они редко и мало говорили в эти вечера, только огонь потрескивал в камине, а за окном завывал ветер, но была какая-то неуловимая и нежная близость в эти минуты, иногда казалось, что много более сильная, чем позже, в постели. Маргарита привыкла думать, что мужчины куда больше стремятся насладиться удовольствиями плотской любви, и для неё стало сюрпризом, что в их браке инициативу постоянно приходится проявлять ей. Казалось, что Морису это абсолютно безразлично — он кивал головой в ответ на прямой вопрос и тянулся к ней, возбуждался от прикосновений и получал по крайней мере чисто физическое удовлетворение, но казалось — и только. Ей поначалу было больно, но шли дни, природа брала своё, наконец — ей хотелось успеть понести до тех пор, пока год или два спустя она не лишится навсегда этой возможности... За этими размышлениями она успела взять у Мориса тарелку и самолично набрать половник супа. Она уже отходила от стола, когда внезапно накатил приступ дурноты. Маргарита уже несколько дней чувствовала себя неважно — немного кружилась голова, слегка подташнивало, накатывала слабость, как при лёгкой простуде, но сейчас в глазах внезапно потемнело, и она едва не полетела на пол, потеряв равновесие. Три звука раздались почти одновременно — звон разбитой тарелки, возмущённый вопль Марии-Терезы и грохот отлетевшего прочь стула, а секунду спустя Морис подхватил её, прижал к себе, не давая упасть наземь. Мария-Тереза что-то возмущённо и визгливо вопила, но голос её доносился будто через вату. Морис почти дотащил её до кресла и бережно опустил туда. — Тебе плохо? Послать за доктором? Она кивнула, хотя слабость и головокружение немного отступили — как раз для того, чтобы в уши ударила чужая истерика: — ...и эта твоя пошлая корова, на которой ты женился, эта провинциальная портовая проблядь с кривыми руками, залившая супом моё любимое платье... Морис обернулся к матери так резко, что у Маргариты снова зарябило перед глазами. — М-маменька, — голос его слегка дрожал, от страха ли, от гнева — неясно, но тон был отнюдь не робок, — вы можете поносить м-меня последними с-словами, вы м-можете меня даже п-побить, вы м-можете наконец, как д-давно м-мечтали, навечно з-заключить м-меня в желтый д-дом, но не смейте, никогда не с-смейте оскорблять м-мою жену! Старуха посмотрела на него так, словно с ней внезапно заговорила свинья или больше того — прикроватная тумбочка, с удивлением, даже лёгкой оторопью, но тут же усмехнулась: — Не-ет уж, в этом доме должна остаться только одна женщина. И если ты верный сын, то ты сделаешь правильный выбор. Я или она в этом доме! — М-матушка, — тон Мориса был почти кротким, а голос — усталым и измученным, — м-матушка, п-подите в-вон. Несколько секунд Мария-Тереза открывала и закрывала рот абсолютно беззвучно, что вкупе с выпученными глазами делало её ужасно похожей на залежалую камбалу. — Да ты...неблагодарная дрянь! Для старухи она двигалась порой необычайно быстро. В воздухе прозвучало несколько хлёстких пощёчин. Голова Мориса моталась от них из стороны в сторону. — Неблагодарная...уродливая...грязная...крыса! — Прекратите! — слабо крикнула Маргарита из кресла, но никто её не услышал. — М-матушка, — севшим голосом выдавил Морис, — п-п-подите в-вон. Д-дверь з-за в-вашей с-спиной... — Как... — Вон! — неожиданно твёрдо припечатал он ледяным тоном. И Мария-Тереза отступила. *** — Что ж, поздравляю вас, мадам. — Доктор с трудом скрывал улыбку. — Вы ожидаете ребёнка. Морис, сидевший рядом с кроватью, немного растеряно и неуверенно улыбнулся в ответ на её улыбку. На его щеках всё ещё горели пятна. Она сжала его руку.