Дни мира, дни войны

Они стояли друг напротив друга у ворот. — Здравствуй, — выдавил Морис и коротко облизнул пересохшие губы. Он мало изменился, разве что начал седеть. У неё первая седая прядь появилась в волосах в день смерти Шарля. Маргарита кивнула. — Можно тебя обнять? — напряжённо спросил он. — А тебе хочется? Морис на секунду прикрыл глаза. — Маргарита, я не святой, — глухо начал он. — Когда ты отвечала на моё признание, ты уже знала отчасти, с кем имеешь дело, что я неправильный и уродливый. Я хотел бы стать другим, видит Бог. Я хочу стать другим. Скажи мне, что мне для этого сделать? — Для начала можешь меня обнять. Он сделал это осторожно, точно прикасаясь к святыне. — Крепче. Он сжал руки. Маргарита в который раз удивилась, сколько же силы в этих тонких руках. Потом он поцеловал её — сам, хотя и глядя в глаза с таким напряжением, словно от этого зависела его жизнь или смерть. — Неплохо для начала, — она улыбнулась. — Пойдём в дом, Морис. Ветер нынче холодный. И они начали жить, почти как прежде, постепенно оттаивая. Морис учился понимать её, она — прощать его за то, что он не предсказатель. Он уже привык без спроса брать её за руку и почти научился понимать, когда можно её отвлечь разговором или объятием. Иногда это было почти больно — знать, что человек напротив тебя никогда не поймёт, что ты чувствуешь сейчас, но потом на смену боли приходил покой. Это было не самое худшее — она постепенно привыкала, и к ней понемногу возвращалась былая трепетная нежность к этому странному человеку. Наступило лето неспокойного года тысяча семьсот девяносто второго. Морис потащил её гулять в поля. Она долго ругалась на изобилующие кочками пасторали, и он, не дожидаясь просьбы, подал ей руку. — Это глупо, — ворчала Маргарита. — Шатаемся по полям, как неприкаянные. Ну да, признаюсь, красиво, цветы пахнут, кузнечики стрекочут. Но для чего... — Вот для этого. — И с этими словами Морис коварно толкнул её на копну сена. Лежать на высохших травяных стеблях было удивительно мягко и уютно. Они пахли как-то совершенно по-особому, ласково шуршали и были тёплыми на ощупь. Морис упал рядом вперёд спиной и зажмурился, как сытый кот, только что не мурлыча. Несколько минут они лежали так под тёплым солнцем, прижавшись друг к другу. — Неплохо. А что может быть ещё? — спросила Маргарита, приоткрывая один глаз. — Ну примерно вот это. Морис внезапно перекатился и навис над ней сверху — казалось, будто пугающе, а на самом деле только ради того, чтобы поцеловать. — Можно к тебе приставать? — спросил он как всегда убийственно честно, но рука его уже тянула юбку Маргариты вверх. — Прямо здесь? — растерялась она. Со смерти Шарля между ними почти не случалось близости, и она уже успела отвыкнуть от этого. — Почему нет? Мне всегда было интересно, как в романах герои умудряются предаваться любви на лоне природы. Возможно, что я ошибся, и автор имел в виду не ту любовь, но если я всё понял правильно, то лучше места не найти. Нет, здесь почти нет народу и с дороги нас не видно. — Откуда ты знаешь? — Если бы не твёрдая убеждённость Маргариты в том, что её мужу мало интересен этот аспект отношений, то она, быть может, и взревновала бы его к какой-нибудь незнакомке. — Много лет любил здесь лежать. Идеальное убежище от матушки было, — он притворно вздохнул. — Ладно. Можешь приставать. Прозвучало это довольно глупо, но результат не замедлил проявиться — Морис поцеловал её снова, на этот раз в шею, проведя губами по тонкой коже, а рукой неуверенно, но достаточно твёрдо погладил её живот, спускаясь к самому низу... Поначалу это больше напоминало детскую возню, чем прелюдию к соитию. Каждый пытался опрокинуть другого на спину и усесться сверху. Морис в итоге так явно поддался, что стало немного обидно — пока она не вспомнила, как приятно иногда бывает руководить. И она руководила снова, но в этот раз Морис откликался живо и почти уверенно, лаская её в ответ, разворошив одежду, жадно ловя губами грудь. Солнце пекло ей в обнажённую белую спину, но это было даже приятно — и не только это. Маргарита видела возбуждение мужа, чувствовала, как натянулась ткань кюлот, но не спешила, лишь изредка коротко проводя рукой там, где ему уж наверняка было приятно. Морис всякий раз непроизвольно дёргался, выгибался навстречу и пытался потереться об её ладонь, но это только пуще распаляло его. — Чего...чего ты ждешь? — хрипло пробормотал он, откидывая голову, открывая беззащитную шею — и она не выдержала, наклонилась и оставила на тонкой, почти прозрачной золотистой коже след, там, где можно было скрыть под галстуком — но она бы всё равно знала, что на коже лиловеет отметина. Это была как будто знак принадлежности Мориса ей, безраздельно, навсегда, что он её, только её, хороший, красивый, податливый... — Того, чтобы ты попросил. И Маргарита продолжала дразнить его до тех пор, когда он, уже мечущийся, с сеном в растрепавшихся волосах, кусающий губы, наконец почти проскулил: — П-пожалуйста...ну пожалуйста... Только после этого она нарочито медленно расстегнула на нём кюлоты, развязала исподнее и самыми кончиками пальцев мимолетно провела по головке. Морис едва не взвыл, запрокидывая голову и выгибаясь, точно в судороге, пытаясь поймать её руку, но Маргарите доставляло всё большее удовольствие наблюдать за тем, как он остаётся перед ней беззащитным, беспомощным и готовым на всё, только бы...только бы... Маргарита перехватила его руки, когда он наконец попытался потрогать себя. — Даже не вздумай. — З-зачем...зачем т-ты...это д-делаешь? — Мне просто нравится, что ты, наконец, не похож на кусок льда, не уходишь в себя. Что ты чувствуешь. Что ты испытываешь желания. И что наконец-то не стесняешься всё это показать. Щёки Мориса залила краска стыда, он ещё плотнее зажмурился, так, что веки задрожали. На секунду ей захотелось, чтобы всё было наоборот, чтобы она была мужчиной, жаждущим брать, а он — женщиной, готовой с радостью отдаваться, но раз уж судьба распорядилась иначе... Однако, в сущности, это никак не мешало ей вжимать Мориса в мягкое сено и резкими толчками опускаться сверху, крепко обхватив его ногами. Брала здесь она, жадно, без всякого стыда и смущения, удерживая себя лишь от того, чтобы схватить его за плечи. Пусть Морис сдавленно, задушено стонет и дёргается, как прошитый молнией — но только от удовольствия. Здесь нет места боли. Вспышка удовольствия накрыла Маргариту внезапно, так, что она даже отстранённо удивилась — прежде ей никогда не случалось доходить до самого его пика иначе, нежели самостоятельно. Её почти скрутило, неожиданно ярко и долго, и она вцепилась пальцами в скошенные стебли — иначе, казалось, она переломает Морису кости. Он почти сразу последовал за ней. Стрекотали кузнечики, пролетела стрекоза, солнце по-прежнему слепило. Маргарита едва имела силы открыть глаза и придвинуться к Морису ближе, обнимая, прижимая к себе и чувствуя, как он ещё вздрагивает. — Это б-было... — Не говори ничего, — попросила она. И тогда он просто обнял её в ответ. *** Дни летели ружейной пулей, и мало-помалу в душе Маргариты нарастало странное и отчаянное ощущение скоротечности царившей тишины и спокойствия. Где-то в Париже свергали короля и лилась на улицах кровь, где-то шла война — а здесь царило лето, светило солнце, и совсем не хотелось думать о смерти. Хотелось жить. Это была яростная, всепоглощающая жажда жизни, словно каждый день мог стать последним — об этом кричало всё её существо, и Маргарита жила. Каждый глоток кофе, каждая ложка супа, каждый стежок, луч солнца и прикосновение Мориса — всё могло стать последним, и она наслаждалась безмятежностью, как в последний раз. Это лето одарило её более чем щедро — она снова понесла, и поначалу не могла поверить, что ей повезло иметь второй шанс. В июне ей сравнялось сорок два — чересчур поздно для того, чтобы рожать, но Маргарита надеялась, что удача не покинет её и впредь, что ей суждено родить здорового ребёнка — и выжить самой. Так и случилось. Луи был совсем не похож на покойного брата. Шарль с первых же дней был шумным, крикливым, постоянно требовавшим к себе внимания. Луи спокойно лежал у неё на руках и внимательно смотрел большими и пока ещё бессмысленными тёмными глазками. Невидимые стрелки неумолимо считали дни и часы до того, как всё должно было закончиться. И когда на крестинах Луи в дверь забарабанили, и когда Морис вышел к разъярённой толпе восставших, когда они попросили его стать их предводителем — он, прежде чем ответить, обернулся к ней. Маргарита знала все жуткие слухи о том, что в Вандее восставшие, оказавшись без вождя, кинулись грабить и творить бесчинства. И она знала, что Морис сделает всё, чтобы предотвратить такое же здесь, в мирном Бопрео и в приходе Сен-Мартен. Стрелки невидимых часов со звоном лопнули. Началась война.