Дни мира, дни войны

Восставшие именовали себя Королевской Католической армией, но никто не знал наверняка, за что же всё же сражаются эти разношёрстные отряды, где можно было встретить самых разных людей — от нищего и контрабандиста до бретонского принца. Вернуть короля, защитить от преследования священников, не желавших присягать государству, воспротивиться рекрутскому набору, отправлявшему каждого шестого на фронта непонятной и не нужной здесь никому войны... Она не спрашивала Мориса обо всём -она вообще мало его видела. Он настоял на том, чтобы она оставалась в безопасных и относительно цивилизованных местах, а лучше — ещё и подальше от сражений, но она упрямо следовала за ним, пока он не сдался. Как бы она ни хотела не разлучаться с ребёнком, было бы убийственно таскать по всем захолустьям Анжу и Пуату новорождённого малыша. Кормилица нашлась быстро, и Маргарита дала ей денег вперёд, не скупясь, не только за хороший присмотр за Луи, но и за то, чтобы в случае...чего-то страшного его выдали за одного из хозяйских детей. На младенце не написано то, что он из дворян, ну а необычно для этих мест тёмные волосы...ну что ж, случается всякое. Маргарита быстро столкнулась со смертью — трупы по обочинам дорог, полевые госпитали, да просто поля сражений. Глядя на мёртвые тела, ей почему-то совершенно не представлялось, как ей могут сообщить о смерти Мориса. Это было как-то невероятно, это не укладывалось в голове, хотя на деле любая пуля запросто могла его убить — или, хуже того, искалечить. Поволноваться пришлось только раз, когда при Фонтене пуля задела ему бедро — рана ничуть не опасная, но он потерял много крови, и какое-то время не мог участвовать в сражениях, сидя в Ландбодьере, так удачно расположенном неподалёку, и дабы занять себя чем-то полезным, разбирал армейские бумаги, которых, несмотря на то, что это была армия восставших, накопилось довольно много — в основном просьбы прислать тому или иному отряду продовольствия. — Мы реквизируем его до тех пор, пока король не вернётся, — сказал он однажды со странной кривой усмешкой. — Он не вернётся? — только и спросила она. — Только не нашими силами. Маргарита не спросила, есть ли у них надежда если не победить — то хотя бы выжить. Ей было страшно услышать ответ. *** Время, пока рана Мориса подживала, стало, как ни странно, самым счастливым и покойным за всю войну. Во всяком случае, он отдохнул, исчезли страшные тени усталости под глазами, и у него даже находилось время отложить все дела и говорить с ней. Иногда она расспрашивала о войне — и он объяснял ей, как были расположены и действовали войска в том или ином сражении, куда планировали двинуться. Само по себе это могло быть довольно монотонным и скучным — Морис, увлекаясь деталями, иногда говорил путано — но она слушала каждое его слово, и перед глазами у неё возникала чёткая картина. Иногда ей хотелось бы уметь оборачиваться в птицу, словно в сказке, и лететь за Морисом туда, в самую глубь сражений. — Зрелище бы тебе не понравилось, — помотал он головой на её слова. — Это не красивые гравюры, а больше похоже на кабацкую драку. Противники успевают сделать несколько залпов, пока сближаются, а потом бьют первого попавшегося врага чем придётся — ножом, камнем, кулаком, острым суком, вцепляются в волосы и в горло. Стоит крик, редкие пистолетные выстрелы и запах, как на скотобойне. Маргарита оглянулась на его оружие, лежащее в углу. Карабин, пара старых пистолетов и тонкая шеволежерская шпага. — Убивать людей тяжело? — вырвалось у неё прежде, чем она успела себя удержать. Морис пожал плечами. — Меня этому учили, — ответил он. — Я родился для того, чтобы из меня воспитали солдата, и я никогда не был особенно против. Но я не скажу, что убийство — это приятная работа. Люди, которые сражаются против нас...чем они от нас отличаются? Голова, две руки, две ноги, сердце и желание жить. — Но они республиканцы! Он усмехнулся. — Кажется, сейчас я скажу крамольную вещь — но я бы заключил с ними мир. Возможно, я в очередной раз не понимаю какой-то тонкости, но война из-за того, будет ли страной править один человек или несколько — глупая война. — Но все за это сражаются, так? — Думаешь, они сражаются за короля? Нет. Всего лишь за ту спокойную и привычную жизнь, которую давал им старый порядок — каждому, вне зависимости от сословия. Король — всего лишь символ этой жизни, и сражаться всерьёз за великие светлые идеалы могут лишь мальчишки. — Которых половина армии, несколько я успела заметить. Почему вообще этим детям дают оружие, Морис? Недоросли лет четырнадцати, шестнадцати... Анри де Ларошжаклену двадцать первый год, но он совсем ещё ребёнок, а уже командует своими пуатевинцами, и они идут за этим ребёнком на смерть, словно за архангелом Михаилом или за Роландом... — Когда он явился в армию, я пытался отправить его домой — и он едва не вызвал меня на дуэль, восприняв это как оскорбление. Возможно, он послушался бы кого-то другого — Кателино, Боншана — но я не умею убеждать людей. Особенно мальчишек, заигравшихся в рыцарей. — Эти рыцари не переживут зимы, — прошептала она в отчаянии, накатившем внезапно, точно штормовая волна. Перед глазами стояли мёртвые лица, на которых ещё даже не пробился пух — удивлённые лица маленьких солдат, убитых в непонятной для них войне. *** Жёны часто следовали за мужьями на войну, простые крестьянки и знатные дамы — в этом она была не одинока. Ей доводилось встречать Викторию, жену маркиза де Лескюра, но та произвела на ней довольно неприятное впечатление — должно быть именно такой разряженной и надменной аристократкой, брезгливо смотрящей на всех, кто не бывал при дворе (а уж на крестьян в особенности) была когда-то мать Мориса. Когда Маргарита поделилась с ним этим замечанием, он вздрогнул и ответил, что теперь понимает, почему одно появление этой дамы вызывает у него нервную дрожь. С Луи де Лескюром Морис постоянно сталкивался в штабных спорах. Маркиз получил прекрасное образование, свободно говорил на пяти или шести языках, и был, в общем, не таким уж и плохим человеком, если бы не два, увы, фатальных недостатка — расшатанные нервы и уверенность в своих военных способностях, на деле стремящихся к нулю. А ещё он был упрям — и только Морис мог сравниться с ним в этом. Поэтому с Викторией де Лескюр общение у Маргариты не заладилось с самого начала, впрочем, она прекрасно проводила его в компании других дам или даже крестьянок. Бельё приходилось стирать самой, и с кем только ни приходилось делить место на мостках у очередной речушке в каком-нибудь городке. Руки, непривычные всё же к чёрной работе, потрескались, но она не обратила на это внимания. Мужчинам достаются боевые шрамы, женам — растрескавшиеся руки, но кто сказал, что почётно только первое? Сюзанна осталась в Ландбодьере, когда её муж последовал за Морисом, бурча себе под нос что-то об идеалистичных придурках, бегущих на верную смерть — впрочем, Буаси часто возвращался домой. В последнее время он всё чаще простужался и надрывный, тяжёлый кашель никак не желал проходить, мешая не то что стрелять в неприятеля — даже просто залезть на коня и куда-то ехать. Сюзанна не последовала за ним, но забот и без того хватало. Ландбодьер расположился так удачно по отношению к полям сражений, что там вечно царил сущий лазарет. Морис был не единственным из предводителей, кого привезли сюда раненым — в один прекрасный день принесли на носилках Шарля де Боншана, раненого в грудь. Маркиз де Боншан был самим очарованием. С губ его почти не сходила мягкая улыбка, даже во время приступов боли он оставался любезен, словно на придворном балу. Было удивительно, как они с Морисом умудрились проникнуться друг к другу взаимной симпатией, она даже как-то спросила мужа о том, как из всех соратников он умудрился установить взаимопонимание именно с тем, кто меньше всего был похож на него. — Он не устраивает споры на военных советах, — последовал лаконичный и, как всегда, убийственно логичный ответ. Жене Боншана пришлось бежать с детьми от наступавших республиканцев едва ли не в чём они были. Когда эта невысокая белокурая женщина появилась на пороге Ландбодьера, она напоминала бледный призрак, но почти оттолкнула Сюзанну и побежала вверх по лестнице, на голос мужа. — Боже, вы живы...прошептала она, стоя на пороге зала, где он, немного уже оправясь от раны, сидел за книгой. Он поспешно повернулся к жене навстречу, чуть заметно морщась от боли, и даже попытался привстать. — Господи...мне сказали, что вы умерли...вы живы... — пролепетала Рене де Боншан бессвязно и медленно осела на пол. Длинная шаль свалилась с плеч, так, что стало видно тонкие белые руки, шнуровку корсажа и кровавое пятно на юбке. *** Маргарита вызвалась сидеть с ней, когда доктор ушёл. — Выкидыш, — заключил он, — и срок был довольно большой. Как минимум три дня не давайте ей вставать с постели, поите сладким горячим питьём. Будем надеяться, что плод вышел полностью... Маргарита вздрогнула, вспомнив кровавый кусок плоти и склизкий ком плаценты, вышедший за ним. От мысли, что что-то могло остаться у Рене внутри и гнить там, вызывая заражение, стало и вовсе дурно, и она от всей души понадеялась, что этого не произойдёт. Дети Рене так и сидели под дверью, но теперь четырёхлетняя Зоя с трудом открыла тяжёлую дверь и заглянула в комнату: — Что с мамой? — требовательно спросила она. — Я хочу её видеть! — Ма-а... — протянул плаксиво Эрмин, малыш лет полутора-двух, едва учащийся говорить и иногда ещё падающий при беге на нетвёрдых ножках. — Мама спит, она устала. — Сюзанна подошла к детям и наклонилась с ласковой, хотя и усталой улыбкой. — С ней всё в порядке, вы сможете прийти к ней с утра — а сейчас пора спать. Пойдёмте. Эрмина она взяла на руки, Зоя схватилась рукой за её юбку. Малыш почти тут же склонил голову на плечо Сюзанны, да и Зоя уже зевала. — Бедные дети, — пробормотала Маргарита себе под нос, когда дверь за ними закрылась. Оставшись наедине с Рене, ещё не пришедшей в чувство, она вдруг особенно остро ощутила тоску по мирной жизни. Если бы не война, они продолжали бы спокойно жить, ей не пришлось бы отдавать Луи чужим людям и бежать, едва отправившись от родов, вслед за мужем... Поступить иначе ей не приходило в голову — было бы невыносимо сидеть в Вожиро и ждать запоздалых известий. Она была, где могла, рядом, следила за тем, чтобы он не забыл вовсе есть и спать, стирала одежду, теперь — перевязывала рану, с радостью замечая, что та потихоньку затягивается розовой кожей и не кровит... Иногда ей думалось, что ей стоило бы родиться мужчиной, чтобы с оружием в руках сражаться с ним рядом. Женщины тоже, бывало, сражались, она слышала о Рене Бордеро, о некоторых прочих, но она была слишком стара и неповоротлива для того, чтобы это не выглядело смешно. Каждый должен делать то, что может делать хорошо, кто бы он ни был. Рене де Боншан открыла глаза, слабо застонала. — Где...что случилось? — прошептала она хрипло, едва слышно. Маргарита подала ей чашку остывшего чая и помогла напиться. — Вы в Ландбодьере. У вас случился выкидыш. — Ох...должно быть, я слишком сильно испугалась за детей. Лошадь понесла, они едва не упали...они в порядке, да? — Рене подскочила, порываясь встать. — Лежите. Они совершенно благополучны. Сюзанна...мадам де Буаси повела их спать. — Слава Богу... — Рене почти упала обратно на подушки. — Я так устала беспокоиться о них, о Шарле... Каждую секунду может случится что-то непоправимое, и мне снятся кошмары о том, как я теряю кого-то из них... Вам не страшно? — Должно быть, я привыкла терять близких. Это страшно, но это можно пережить. Иногда потери ломают, но я, думаю, смогу перенести ещё несколько. Дело привычки, — повторила она, думая о том, сколько на самом деле правды в её равнодушных словах. Что будет, если умрёт Луи? Если убьют Мориса или Пьера? Маргарита не хотела думать даже о малейшей возможности этого. Нельзя было давать волю страху. Страх убивает разум.