Линия защиты

Выброс адреналина мешает чувствовать боль. С того момента, как Мэтт явственно ощущает, как вокруг сжимается кольцо осады, адреналин кипит в его крови каждую секунду, подогревает злость. Нет больше места ни страху, ни тупой тягучей боли в груди. Проходит ещё три дня. Мэтт сказывается больным и не ходит в офис. Фогги общается с ним по телефону, короткими общими фразами, но его голос бодр и обещает успех процесса. Вскоре нужно будет вскрыть карты и заявить, что «Нельсон и Мёрдок» готовы представлять интересы Наташи Романовой и заключённых в Рафте. Фогги хвастается какой-то «отпадной речью», но Мэтт старается трепаться как можно меньше. Наташа держит контакт с Фрэнком. Их диалоги неизменно коротки и содержательны, и тоже очень успокаивают. Ни его, ни Лору всё ещё никто не заметил. Они — самые обычные горожане, не привлекающие внимания, живущие по заведённому скучному порядку. «Бюллетень» не видит ничего необычного. Детектив-сержант Брэтт Махоуни следит по своим каналам за тюрьмой, где содержат Фиска, но Росс больше там не появляется. Значит, встреча была разовой. Мэтт повисает на планке в дверном проёме и задумывается. Таша ныряет между ним и косяком, и Мэтт почти ощущает, как с её кожи испаряется холодная вода. Она готовит поздний завтрак. Гремит туркой, варит кофе на двоих, звонко раскалывает вилкой яйца, жарит бекон. — Звонил Фогги, — сообщает Мэтт, подтягиваясь. — Сказал, что всё готово. — Давай выждем ещё пару дней. Меня напрягает тишина. — Мне кажется, она прекратится, если мы начнём действовать. — Патовая ситуация. Как в шахматах. Таша иногда сонно вздыхает. У неё всё такое же ровное сердцебиение, но это нечеловеческий самоконтроль — она не высыпается. Они оба не высыпаются, ожидая чего-то неизвестного и нехорошего. Кофе из турки льётся медленно, осторожно, вкрадчиво, но Таша всё равно чертыхается под нос и проводит по столу чавкающей губкой. — Может, сходим по темноте в зал? Она приносит чашки и со стуком ставит их на стол. В её голосе — вся тягостность бездействия и неизвестности. Мэтт дотягивается до шуршащего кулером ноутбука и открывает его. — Включи новости, — просит он. — К чёрту новости. Там уже давно нет ничего полезного. Только мозги засоряют. Таша щёлкает кнопками тачпада, и из запылённого динамика хрипит Кобейн. I need an easy friend I do, With an ear to lend I do, Think you fit this shoe I do, But do you have a clue? I'll take advantage while You hang me out to dry But I can't see you every night. Free ...I do… — По темноте в зал. Узкими переулками в поисках приключений, — Мэтт берётся за ручку кружки с кофе, вдыхает сильный аромат, бодрящий не хуже первого глотка. — Можем ещё материться по-японски. Только загугли, как правильно. Он тянется к ноутбуку, сам не понимая, почему смеётся. Усталость, безысходность, сводящая с ума жара? Таша тоже смеётся, отбирая у него ноутбук, касается пальцев, и Мэтт едва не проливает кофе. Вовремя замечает, как он тяжело качается в кружке, подбираясь к краю, и выравнивает её. Кофе Таши проливается на стол дождём. — Расплескала, — Мэтт широко улыбается и устраивается поудобнее. Выброс адреналина обнажает настоящие эмоции. Уже не получается быть деревянным и строгим, держать дистанцию. И не хочется, потому что случиться может всё что угодно. — Как ребёнок, — беззлобно ворчит Таша. — Разве это плохо? Она молчит. Отбирает у него кружку в отместку и нарочито шумно тянет кофе. — Давай сегодня никуда не пойдём, — предлагает Мэтт. — Перечитаем ещё раз соглашение и все материалы. Фогги пришлёт факс со своей речью. Убедимся, что всё хорошо, и сделаем заявление хоть завтра. — Я готова. Таша пристраивается совсем близко, бок о бок, и она очень спокойна. Она больше не носит джинсовые шорты. На ней что-то мягкое. *** Мэтт отключает телефон, получив от Фогги всё желаемое. Весь день проходит в тишине и покое. Затаившаяся раскалённая Адская кухня за окном молчит. Квартира пахнет крепким кофе. Затишье перед бурей. Мэтт надеется, что это будет всего лишь гроза над Нью-Йорком. Негласной дистанции между ним и Ташей больше нет. Конечно, того, что было когда-то, уже не вернуть, но это сейчас и не нужно. С ней хорошо быть партнёрами. То, что могло бы быть слабостью, стало силой, и Мэтт убеждает себя в этом, лёжа на полу и слушая её голос. Он заполняет всё сознание — чёткий, уверенный, громкий, чувственный даже при чтении документов и чуточку прокуренный. Мэтт сосредоточен на нём и почти спокоен. Ему кажется, что он вот-вот достигнет просветления. Всё идёт по плану. Да, Росс не постеснялся пойти за помощью к Фиску. Но если они выстоят на первом ударе и не сломаются, всё обойдётся. Соковианское соглашение нелегитимно, команда Капитана Америки посодействовала в поимке опасного преступника, командой Тони Старка манипулировал Росс, который контактировал с мафией. Если на них нападут и удастся получить доказательства, что это был заказ на убийство Романовой, которой не терпелось раскопать правду — голова Росса полетит. Как минимум из правительства. Официальная линия защиты под контролем. Неофициальная линия защиты тоже не прогнётся. Мэтт не хочет думать о том, сколько жизней может отнять Касл — главное, чтобы он спас четыре, доверенные ему. Таша дочитывает дело, и оба удовлетворённо соглашаются, что всё должно пройти гладко. Она собирается готовить ужин, но Мэтт лениво заказывает с её телефона тайскую лапшу. — Тайская лапша под вино? — Таша смеётся, садясь на пол. — Не так уж и плохо, — Мэтт встаёт, с трудом прокладывает себе дорогу в душ среди листов бумаги, разбросанных вокруг. — И многих ты этим травил? — Только Карен. — Ах вот почему она на меня так смотрит… Мэтт смеётся, закрываясь в ванной. Сквозь шум прохладной воды он слышит, как Таша спокойно разговаривает по телефону с Фрэнком, и улыбается. Всё тихо. Всё спокойно. Если за ними придут — и он, и Таша дадут отпор. Они готовы. Мэтту кажется, что он даже не успевает коснуться кожи полотенцем, и капли высыхают сами по себе. Все ощущения обостряются до предела, и в нос бьёт запах стирального порошка от чистой футболки, пролитого Ташей душистого шампуня, засохшего на краю душевой кабинки, открытого ею вина. Но, выйдя из ванной, Мэтт не может понять, что делает Таша. Она всё ещё сидит на ковре посреди гостиной, шуршит бумагой, и потом что-то разрезает воздух. Он стоит, вслушиваясь с непониманием. — Это соковианские бумажные самолётики, — вдруг поясняет она. — Из Соковианского соглашения. Оно мне осточертело. — С крыши было бы лучше. — Если что, здесь уже с десяток самолётов потерпело крушение. С крыши такое не покидаешь. Будут искать, откуда прилетело. — А есть чистые листы? — Ещё пачка. — Дай их сюда. Несколько минут Мэтт сидит на ковре, разглаживая пальцами бумажные сгибы до предельной остроты, стараясь делать линии чёткими. Он складывает десять самолётов. Таша рядом тоже шелестит листами. — Это будет авиация Адской кухни, — Мэтт с улыбкой собирает все самолётики, и Таша подхватывает звонкие бокалы с вином и сигаретную пачку. На крыше стынет закат, но бетон всё ещё накаляет подошвы тапочек. Таша уходит вперёд, к парапету, ставит на него бокалы и закуривает. Мэтт выбирает из охапки самолётиков один, целится куда-то в пустоту, и Таша лишь слегка поправляет его руку. Сигарета тлеет и шипит в её пальцах. Самолётик рассекает тёплый воздух и скрывается за пределами слышимости. Таша чуть присвистывает и берёт следующий. Они запускают их почти синхронно. — Я хотел бы это видеть, — вдруг признаётся Мэтт. — Рыжий закат и белые самолётики над городом. — Это красиво. — Даже не сомневаюсь. Мэтт снова любуется её сердцебиением, звуком её радостного голоса, и то, что недавно стало силой, истончается до бумажного крыла, до стеклянной стенки бокала с вином. Он чувствует себя мальчишкой — даже не тем важным и амбициозным Мэттью Мёрдоком, который знал Натали Рашман, а каким-то другим. Счастливым и беззаботным. Последний самолётик срывается с пальцев Таши. Она молчит, отпивая вино, и Мэтт слышит её дыхание на стекле. — Я думала, что у меня нет права жить как все, — вдруг произносит она. И это звучит не хуже бури после затишья. Будто тучи разверзаются над иссушенным городом грозой. Внизу разливаются сирены, но Мэтт не хочет их слушать. Сейчас он слышит только Ташу. И представляет, что стайка белых самолётов летит куда-то далеко-далеко, дальше возможного, к горизонту, к пламенному золотому солнцу. С кисловатым вином и её словами в крови разливается лёгкость и тепло. Всё оказывается проще и жёстче, чем думал Мэтт. Может, раньше эти простые слова причинили бы ему боль — но сейчас ясность дороже всего. — Теперь ты знаешь хотя бы часть ответа, — грустно говорит Таша. Между ними — сантиметров двадцать, не больше, но не время делать этот шаг. Нужно быть сильным. Для этого лучше быть партнёрами. — Чертовски красивый закат, — говорит Мэтт перед тем, как в дверь звонит курьер, доставивший лапшу. *** Дождя не случается. Вечер заканчивается так тихо и уютно, что Мэтт почти счастлив. Он долго не засыпает, прислушиваясь из гостиной к тому, как ровно дышит Таша. Когда же наконец дремота накрывает и его, приходит странный зрячий сон: всё, что было на крыше сегодня вечером, преломлённое через детскую смазанную память. Пальцы ещё помнят лицо Таши, и Мэтт видит её такой, какой представлял до расставания… А потом сон обрывается резким скрежетом и сдавленным матом. Мэтт сразу же поднимается, немедленно вслушиваясь. Звук доносится с той стороны запертой двери на крышу. — Что ещё за акробат, — ворчит Мэтт. Если бы не чисто американский словарный запас и говор, Мэтт решил бы, что это очередной весёлый самурай. Гость один, но он всё равно подрывается будить Ташу, резко открывает дверь спальни и слушает, как она сонно и непонимающе тянется на кровати. — Господи, — Мэтт выдыхает, понимая, что Таша спит в одних трусиках, и остальные слова вылетают из него скороговоркой. — Я, конечно, помню, что в первые дни твоего проживания тут мы договорились, что я не буду заходить к тебе в свою спальню ночью, потому что — ну, мало ли, ну вдруг — могу увидеть тебя в одном белье. Но к нам идут гости. Вставай. — Много? Она никак не может проснуться, но садится на кровати, и Мэтт костерит воображение. — Один. Таша запускает пальцы в волосы, массирует голову, потирает виски. Встаёт и направляется к шкафу. — Опиши его. — Американец, мужчина, по голосу — средних лет. Матерится. Пытается вскрыть замок шпилькой, но ломает уже третью с тех пор, как я его услышал. В бедре металлический штифт. Таша почему-то разворачивается от шкафа и больше не торопится. Она застёгивает крючки лифчика и накидывает рубашку. Мэтт не понимает и ошалело продолжает, уже ей в спину. — От него пахнет оружейной смазкой. С собой что-то огнестрельное, видимо. И ещё твоими сигаретами и… — Ехал Клинтон через Клинтон, — вздыхает она по-русски с такой интонацией, как будто проклинает кого-то. — Что? Вместо ответа Таша босиком поднимается по пожарной лестнице и распахивает дверь, ломая замком очередную шпильку. Мэтт осторожно идёт за ней, на ходу натягивая футболку. Американец средних лет цветисто и матерно удивляется Таше. — Я тоже тебя рада видеть, — произносит она на грани истерики и восторга от очередного жизненного поворота. — Проходи. И Мэтт слышит, как по лестнице они спускаются уже вдвоём. Отходит в сторону. Вслушивается. — Да никак я испортил вам ночку, — весело говорит ночной гость. — Нет. Ты испортил нам всего лишь официальную линию защиты и, похоже, всю жизнь. О, кстати. Знакомьтесь. Клинт, это Мэтт. Мэтт, это человек, который всегда появляется на фразе «давай никого не впутывать». — Бартон, — обречённо вырывается у Мэтта. — Рад знакомству, — Клинт протягивает ему руку, и Мэтт в шоке сразу же находит её и долго, долго и обстоятельно трясёт, пожимая. — Вас выпустили из Рафта? — Мэтт, ты ещё не понял? Он сбежал, — Наташа открывает холодильник, и в нём звенят одна о другую бутылки. Выставляет на стол три тяжёлых стакана, будто для виски. Бартон бросает обувь у пожарной лестницы, бодро направляется к дивану, сгребает постель Мэтта на край и садится посередине. Металлический штифт в бедре характерно поскрипывает. Мэтт всё ещё стоит у пожарной лестницы, надеясь, что сейчас проснётся. — Это ты не поняла, Нат, — философски поясняет Клинт Бартон. — Не я сбежал. Мы сбежали. Вчетвером. Таша роняет стакан. Он разлетается вдребезги. — На счастье, — говорит Клинт. Таша ругается по-русски, и Мэтт вздрагивает. Вот кто мог бы договориться с бандой Владимира. Он идёт на кухню, сдвигает тапочком осколки под плиту и разливает виски, пока Таша тыкает пальцами в дисплей телефона. — Алло, Лора? Твоё счастьичко вернулось. Хотя, пожалуй, наше общее, — обречённо говорит она после долгих гудков и швыряет смартфон в Клинта. Он ловит его как ни в чём ни бывало и говорит с женой, пока Таша стонет Мэтту в плечо. — Бедный Фогги, — произносит она раз двадцать. — Бедный Фогги. *** Виски льётся по горлу, как простая вода. Мэтт слушает вполуха всё то, что рассказывает Клинт, и всё то, что ему отвечает Таша. Из этой беседы он выносит много новых интересных русских слов и максимально бесполезную для дела информацию. Теперь вообще всё бесполезно. Потому что Стив Роджерс пришёл в Рафт, обезвредив двадцать шесть охранников, сломал систему безопасности, открыл камеры и выпустил на свободу своих четырёх подельников. Они все улетели в Ваканду, а Клинт добрался до Нью-Йорка, потому что в любой непонятной ситуации надо искать Ташу. То есть Нат. Клинт очень беспокоился за свою семью, но теперь он почти спокоен. Зато беспокоятся Таша и Мэтт, а Фогги поутру просто придёт хана. Ещё Клинта волнует вопрос, кто такой Мэтт Мёрдок и почему на Таше его рубашка. Таша формулирует ответ восхитительно ёмко: Мэтт Мёрдок — адвокат Клинта, остальных охламонов и самый несчастный на свете человек до тех пор, пока о побеге не узнал Фогги Нельсон. Вопрос о рубашке остаётся открытым. Мэтт сидит на полу у дивана и не встревает. После четвёртого стакана он старательно вспоминает, что он добропорядочный католик, что убивать отца троих детей нельзя, а самоубийство — ещё больший грех. После пятого стакана Таша поднимается с дивана. — Всё, — говорит она, — пиздец. — В смысле «спокойной ночи»? — уточняет Бартон. — В смысле «пиздец». Она уходит в спальню, громко хлопая дверью. Бартон разливает остатки последней бутылки виски на два бокала. — Никогда бы не подумал, что ты слепой, — вдруг говорит Клинт, когда Мэтт подхватывает свой стакан. — Извини, конечно, если грубо. — Всё в порядке, — отвечает Мэтт, выпивая виски залпом. — Так что у тебя с Нат? Он интересуется не просто так. Искренне и беспокойно. Волнуется за неё. — На самом деле, между нами ничего нет, — вырывается у Мэтта вместе с алкогольными парами. Он нащупывает на тарелке кусочек сыра и кладёт его в рот. — Ладно, верю. Жаль, ты вроде хороший мужик. Но не думаю, что она могла закрутить с адвокатом. Как-то был у неё один, — доверительно вещает Клинт, с наслаждением попивая виски. То ли он из тех, кто нигде не ощущает дискомфорта, то ли после тюрьмы уже ничего не страшно. А может, он просто уже поддат до той же стадии, что и сам Мэтт, да и в ходе долгой ночной беседы уже поднимались самые разные темы. — Так она сбежала от него прямо из-под венца, ты представляешь? Кусок сыра пытается попасть не в то горло. — Почему? — Мэтт пытается задать вопрос непринуждённо, пока Клинт тоже что-то жуёт. — Да чёрт её разберёт. Отшутилась, что был в постели как бревно. Мэтт оглушительно кашляет, жалея, что не подавился насмерть, и чувствует на себе внимательный, острый взгляд Клинта. — Из Нью-Йорка? — наконец спрашивает он. — Да вроде, — осторожно говорит Клинт. — Ты ж не… — Я ж да. Мэтт выхватывает у Клинта стакан и запивает вставший в горле комом сыр. — Неудобно вышло, — опять же совершенно искренне говорит Бартон и ложится на диван, подминая подушку под голову. Зевает он уже давно, и Мэтт понимает, что сейчас будет. — Клинт, я сплю на диване. — Извини, но сегодня тут сплю я. Завтра разберёмся. — А где сплю я? Клинт, судя по колебаниям душного проспиртованного воздуха, машет рукой в сторону спальни. — А… — Боже, Мэтт, — Клинт ворочается на диване и бубнит уже куда-то в спинку. — Отстань. У меня был тяжёлый день. И вообще, — продолжает он глубокомысленно засыпающим голосом, — вариантов у нас мало. Спать с ней я не буду, я женат. Спать с тобой я не буду, я не гей. Ты не женат и не гей, она ходит в твоей рубашке и ты бре… И вы всё равно встречались. Спокойной ночи. — Спокойной, — бросает Мэтт, искренне надеясь, что Клинт хотя бы не храпит. Он находит свой телефон, забирает его и бредёт в спальню. Валится на кровать рядом с Ташей. На всякий случай осторожно трогает её за плечо, обнаруживает, что она спит без рубашки, и со стоном отворачивается. Мобильник в руке внезапно напоминает ему о важном. Мэтт включает его и жмёт быстрый вызов Фогги. Тот долго не берёт трубку, а потом сонно в неё мычит. — Фогги, — торжественно говорит Мэтт. — Ты одурел? Четыре часа утра!!! — Я завтра на работу не приду. — Ты пьян? — Да. — Кстати, на работу ты не придёшь уже сегодня. Если ты позвонил толь… — Фогги, — ещё раз произносит Мэтт. Ещё более торжественно и драматично. — Что? — Придёшь сегодня на работу — выбрось чёртов принтер. — Мэтт? — Просто у нас должно стать хоть одной проблемой меньше. — Мэтт, что случилось? — Ты новости не смотрел? — Смотрел. Ничего интересного. — Значит, власти скрывают. — Что? Какие новости? Где ты их узнал? — В своей квартире. Спокойной ночи, Фогги. Мэтт бросает телефон на тумбочку, и тот ещё несколько минут разрывается от дребезжащего виброзвонка. Темнота перед глазами кружится. Мэтт мысленно посылает всё к чёрту, поворачивается на бок и утыкается носом в макушку Таши. Теперь всё равно. Линия защиты уже рухнула. Завтра рухнет весь остальной мир.