Особое сотрудничество

      Палермо, родной город Иоанны, встречает её скверно. Мелкий неприятный дождь видно ещё из иллюминатора самолёта, когда он только заходит на посадку, и это лишь сильнее тревожит Нану. Сейчас с ней нет Изабеллы, которая всегда успокаивала её, она улетела к брату в Йорк, и мелкая неприятная дрожь сотрясает всё её тело. Иоанне кажется, что она вновь осталась совсем одна, что отец не успеет её спасти, что она и дети, которых она совсем не чувствует внутри себя, умрут в этот пасмурный день. Всё в Нане дрожит от ужаса, и с каждым шагом он лишь усиливается.       И хотя в самом аэропорту было спокойно, Нана знала, что это её не спасёт. Лишь перед самым выходом Иоанна понимает, что встреча неизбежна. Она ещё даже не знает, кто этот человек, что одним своим решением может оборвать её жизнь, но Нана обещает себе, своим детям, что сделает всё, чтобы выжить.       Иоанна вновь надевает маску, которая непременно должна понравиться всем.       Двери поддаются напору неожиданно легко и влажный ветер с силой бьёт в лицо, но Иоанна-незнакомка лишь улыбается, так сильно что невольно прикрывает глаза, хотя внутри всё леденеет от ужаса. Она замирает, будто ищет кого-то, хотя почти сразу замечает машину отца, и неуверенно оборачивается в сторону неизвестного, что не сводил с неё глаз. Молодой мужчина, что неотрывно смотрел на неё, был бы даже красив, если бы не жуткий двойной взгляд. Иоанна кожей ощущает, как за темными безразличными глазами мужчины скользят другие полные жажды, безумия и надежды.       Она не вздрагивает и не сбегает, лишь потому что понимает слабость сейчас последнее, что ей нужно показать. Иоанна-незнакомка с лёгкостью улыбается незнакомцу, но не тому, что смотрит безразлично на неё, а другому, который, кажется, готов поверить в собственное безумие в её лице. В то время, как настоящую Нану передёргивает от отвращения и парализует от страха, Иоанна-незнакомка спокойна и почти не дрожит, подходя к машине отца, хотя по прежнему ощущает двойственный взгляд.       Её отец не спешил выходить из машины, наверное, тоже чувствовал этот прелый привкус на языке, хотя Иоанне и хотелось спрятаться за его спиной, она знала, что тогда её ничто не спасёт. Она почти села в машину, когда почувствовала осторожное прикосновение чужого Пламени к себе. Иоанна-незнакомка не владела Пламенем и не должна была ничего почувствовать, но Иоанна не нашла в себе должной выдержки, наотмашь хлестнув неизвестного.       Вот только ожидаемой вспышки гнева и недовольства не было, казалось, что мужчина лишь убедился в чём-то и наконец-то перевёл свой взгляд.       Тревога вновь отступила, но Иоанна знала, что на этом ничего не закончиться. Позволив маске прекрасной незнакомки сползти, она села в машину.       Лоренцо спал, его глаза были закрыты, а грудь мерно вздымалась, и Нана почти поверила, что это не очередная его иллюзия. Казалось, что время для дона Сальвиати остановило свой ход, ведь лицо его застыло. Лицо её отца до малейших деталей соответствовало старой потрёпанной фотографии, единственной фотографии на всём белом свете, где Лоренцо Сальвиати со своим настоящим лицом. Нана никогда не спрашивала, почему отец забыл своё лицо, и стоило ли это того, потому что боялась услышать ответ. Она помнила, как в лихорадке отец шептал матери, что ОН не всесилен, раз не смог отобрать у них его, а мать грустно улыбалась в ответ, слабея день ото дня.       Потому что ОН хотел забрать у Лоренцо всё, и лишь София, её мать, защитила его.       Иоанна помнила последние слова матери: «У Проклятых нет прошлого, а потому нет и будущего», и с ужасом понимала, что если отец забудет её, исчезнет и Лоренцо Сальвиати, каким бы он не был мафиози, мужем, отцом.       — Отец, — осторожно позвала его Нана, не решаясь прикоснуться к иллюзии. — Проснись.       Лоренцо проснулся, искусная иллюзия на несколько мгновений дрогнула, а затем пришла в движение. Иоанна жадно ловила каждое движение иллюзии, но она была фальшива насквозь. Её отец просыпался резко, рывком, хотя и делал вид будто спит, наблюдая за всем из-под ресниц.       — Золотце моё, — сонно улыбнулась иллюзия, но правда была в том, что по-другому хоть с какой-то каплей искренности иллюзия улыбаться и не умела, потому что это была единственная настоящая улыбка Лоренцо Сальвиати в памяти её отца, — ты уже приехала. Прости, я уснул.       — Я понимаю, — почти дотрагиваясь до плеча иллюзии, говорит Нана. — Заедем к маме?       Лоренцо резко кивает головой, заводя машину. Вот только наблюдая за всем этим, Иоанне хочется рыдать, для всех вокруг, кроме неё, иллюзия настоящая, живая, дотронься и не развеешь, прислушайся к груди и услышишь стук сердца.       — Кто такой Тсу-тсу? — чуть более резко, чем обычно спрашивает отец.       — Мой муж. Савада Емитсу, — устало отвечает Нана.       Иллюзия дёргается незаметно для всех, кроме неё, и Иоанна понимает то, о чём не хотела бы знать. Хотелось, как в детстве закрыть глаза, улыбнуться и просто не замечать. Не замечать, как кровь появляется на её руках, как спокойная, мирная жизнь исчезает для неё навсегда. Нана знала, что она может просто закрыть глаза, не замечать, как в детстве её учила мать, вот только она слишком хорошо знала к чему это приведёт.       Ведь не замечать значит потерять.       — Он мёртв? — едва находит в себе силы спросить Нана.       — Да, — уверенно отвечает отец, и эта уверенность отвечает на множество других вопросов. — Мне жаль.       Вот только отцу ничуть не жаль, ему не будут сниться мертвецы, чьих лиц он не в силах запомнить. Иоанна знает об этом, но глупый самообман, будто бы ему действительно жаль, делает ношу на сердце чуть легче, будто искупляет чьи-то грехи.       Нана больше ни о чем не спрашивает, хотя ответы ей и не нужны. Она смотрит на проезжающий мимо город, пытаясь забыть обо всём, пытаясь вновь научиться жить, как множество раз до этого. Иоанна лишь надеется, что мама бы гордилась бы ею, а не проклинала её.       Когда они подъезжают к кладбищу дождь практически прекращается, но тучи по-прежнему свинцовым одеялам нависают над городом. Городское кладбище навивает грусть. Нана старается не смотреть на всё новые и новые памятники, пробираясь к могиле Софии Сальвиати. Памятник Софии видно издалека, печальный, одинокий ангел, что проливает слёзы, уже начал зеленеть. Но Иоанне кажется, что это туман пытается скрыть его.       — Здравствуй, — шепчет Нана, задирая голову вверх, к свинцовому небу. — Надеюсь, ты не разочарованна во мне, потому что скоро я совершу глупость и не одну.       Слова беспрерывным потоком вырываются из Иоанны. Она рассказывает о доне Франческа, о Мике Скарзе, о Саваде Нане и о Саваде Емитсу. Нана говорит, что Емитсу был для неё как солнце, ослепительно яркий и обжигающе горячий. Она говорит, что он был её человеком. Она говорит о том, что боялась, что он предаст её, потому что верность Савады Емитсу уже была отдана другим. Нана говорит много, запутанно, обрывая саму себя, но с каждым сказанным словом ей становиться легче. Легче отпустить и забыть его.       Некстати ей вспоминается детская сказка, что мать рассказывала на ночь, об одиноком небе и тумане, что тянулся к нему. Нана уже и не помнила её слов, помнила лишь то, что небеса ужасно бояться остаться одни и из-за этого страха готовы пойти на всё.       После того, как Иоанна замолкает, к могиле подходит Лоренцо. Он молчит, только оставляет у могилы прекрасные белые цветы, Нане кажется, что скоро они растворятся в тумане, как и печальный ангел рядом с ними. Она не видит, но стоит им повернуться к могиле спиной, как белые цветы распадаются клочками сиреневого тумана, уходя куда-то вниз.       — Ты знал его?       — Нет. Емитсу был из Вонголы, а я всегда держался от неё как можно дальше. Но говорят, он был хорошим бойцом, как и любое другое Солнце.       Нана могла бы поспорить, сказать, что он не любое другое Солнце, но в действительности она совершенно не знала его. А весь их брак был лишь красивой игрой, где каждый избрал для себя подходящую роль.       — Аличе будет тебе рада, — разорвал тишину Лоренцо, открывая перед Наной дверь машины.       — Она все ещё надеется передать мне виноградники?       — А кому кроме тебя передать семейный бизнес? — пристёгивая плечами, отвечает Лоренцо.       Иоанна промолчала. Ей не хотелось начинать очередной бессмысленный спор о том, что Жюли с удовольствием переняла бы бразды правления над виноградниками. Виноградники тёти Аличе были идеей-фикс Жюли, троюродной тёти по материнской линии, которая из итальянского знала лишь тирамису и чао. На самом деле Жюли никому не нравилась, слишком легкомысленная и ветреная она мнила себя прекрасным предпринимателем, но правда в том, что если бы не её многочисленные любовники Жюли уже давно бы померла с голоду. Иоанна тоже не слишком любила Жюли, но желания заниматься виноградниками в Нане было ещё меньше.       — Дон Моритт предлагает породниться, — вновь разрывает тишину отец, выезжая с кладбища.       — Нет, — ощущая, как к горлу подступает тревога, отвечает Нана. — Я не собираюсь выходить замуж! — почти срываясь на крик, говорит она, ведь паника всё сильнее и сильнее сдавливает её.       — Успокойся! — сквозь шум крови пробивается голос отца, и Иоанна начинает судорожно дышать. — Никто тебя не заставляет выходить замуж. Просто семья Моритт…       — Я беременна, — обрывает Лоренцо Нана, не желая слушать его доводы. — От Емитсу.       Лоренцо никак не реагирует на это, только и без того тонкий образ иллюзии становиться тоньше, и сквозь лёгкую сиреневую дымку Иоанна видит настоящую тень своего отца.       — Это несколько осложняет…       — Ты собрался меня бросить! — с ужасом понимает Нана. — Все эти разговоры о винограднике, о Моритт. Ты опять куда-то ввязываешься, как тогда!       — Я должен убедиться, что никто не станет тебя искать! — кричит Лоренцо. — Две недели назад в Вонголе вскрыли заговор.       — Неужто, они прям так об этом и заявили, — саркастично говорит Иоанна, понимая, что отца не так-то просто будет переубедить.       — Разумеется, нет, но у меня есть свои информаторы, — совершенно спокойно говорит отец. — Так вот, в заговоре обвинён Савада Емитсу, подобное как ты понимаешь сильно отразиться на репутации семьи, если станет известно об этом. А теперь подумай о том, что тело настоящей Савады Наны рано или поздно найдут, и тогда…       — И тогда они объявят, что Емитсу подставили…. Но Емитсу бы никто не поддержал, если бы он совершил переворот!       — Конечно, повторить подвиг Второго твоему мужу бы не удалось, Рикардо, насколько я знаю, поддержали Туман и Облако Первого поколения, на что в нынешнее время рассчитывать не приходится. НО Емитсу бы поддержал CEDEF, а там бы вскрылся и брак с Савадой Наной из побочной ветви Вонголы. Емитсу объявил бы себя регентом при своём ещё не рождённом сыне, как когда-то это сделал Пятый.       Нана молчала, она бы хотела убедить себя в том, что Тсу-тсу так бы не поступил, но не настолько сильно она знала его. Ей было неловко от понимания того, что Иоанна жила по сути своей с незнакомцем. Единственное в чём она была уверенна так это в том, что Савада Емитсу был амбициозен сверх меры, и её простые, но понятные большинству людей размышления раздражали его.       — А как же прямые наследники?       — Убиты. В живых остался только восьмилетний Занзас, вроде как незаконнорождённый сын Тимотео.       — Тогда быть может лучше подождать, сейчас же наверняка пройдут чистки, — осторожно подбирая слова, говорит Нана. — И ты не сможешь не вызывая подозрений связываться со мной, а ты мне нужен, отец.       И Лоренцо сдался под её напором. Иоанна чувствовала это, хотя иллюзия была безмятежна. Её отец не мог отказать ей в таких маленьких просьбах, возможно, потому что Нана, как и София, могла чувствовать будущее, а однажды отец уже пренебрёг чужой просьбой.       — Хорошо, я подожду.       Иоанна выдохнула, крепко зажмурила глаза и выпустила своё Пламя, на несколько минут представив, что образ Лоренцо — это он настоящий. Она не видела, как к насыщенно сиреневому Пламеню Тумана, её отца, примешивалось пурпурное Пламя. Лоренцо видел это, на несколько ничтожно жалких минут, он действительно почувствовал своё тело и порывисто дотронулся до Наны. По щёкам его дочери катились слёзы, хотя сама она с непередаваемым трепетом впитывала в себя его прикосновение.       — Золотце моё, не стоит переутомляться. Ты теперь не одна, — ласково улыбнулся он, и если бы Нана открыла глаза, она бы поразилась его настоящей улыбкой. — До сих пор не могу поверить, что стану дедушкой… Отдохни.       Она послушно кивнула, откидываясь на сидение машины, и забирая жалкие остатки своего Пламени. Пламя Иоанны было сильный, но его было столь мало, что не хватало на хоть сколько-нибудь масштабную иллюзию. Использование Пламени всегда утомляло Нану, порой даже маски могли довести её до истощения, а о поддержании и создании сразу нескольких иллюзорных объектов не могло быть и речи. Возможно, дело было в том, что тренировки с ней начались слишком поздно, или же дело было в том, что методики носителей Тумана совсем не подходили ей. Она не интересовалась этим, её в полной мере успокаивали свои жалкие, в сравнении с другими иллюзионистами, способности в иллюзиях, которые, впрочем, не раз спасали ей жизнь.       — Как они умерили? Неужели, так легко было подобраться к сыновьям Девятого и безнаказанно их убить? — спросила Иоанна, лишь бы услышать голос отца, пусть и искривлённый иллюзией.       — На счёт безнаказанно ты верно подметила, — хмуро ответил Лоренцо, которому не нравился интерес дочери. — Конечно, какую-то мелкую семью уничтожили, но любой дурак поймёт, что у них не было ни денег, ни связей и людей, чтобы убить Энрико, Фредироко и Массимо. Из-за этого и поползли слухи, будто дон сам приказал убить их.       — Ты веришь в это?       — С Вонголой ни в чём нельзя быть уверенным наверняка, — уклончиво ответил отец. — Но факты говорят сами за себя, и теперь в наследниках Девятого, восьмилетний пацан из трущоб.       Иоанне не хотелось в это верить, сама мысль об убийстве кого-то близкого и родного из-за власти наполняла её душу омерзением. Она с трудом перевела свой взгляд в окно, где простирались обширные зелёные поля с редкими поместьями. Вот только мысли так или иначе возвращались к Вонголе, а точнее заговору в ней, будто это может угрожать ей.       «О, Дева Мария, спаси и сохрани!» — едва слышно прошептала Нана, прикрывая глаза.