Organic

      – Есть пиво.       Джехён отвлекается от философского созерцания складок белых, почти невесомых занавесей – чудо из чудес, да ладно, – мягкой пеленой закрывающих окно в гостиной, и поворачивает голову, чтобы улыбнуться в ответ:       – Если ты рассчитывала, что я скажу, что не пью, то…       – Ладно-ладно, я поняла! – Ынчжон вскидывает руки и с тихим смехом возвращается на кухню, где до этого шуршала упаковками снэков, звенела тарелками и тихо ругала себя под нос за оброненный на пол кусочек сушеного манго. Сначала она приносит пиалы с фруктами, купленными в магазине по дороге, и только потом возвращается с двумя бутылками тёмного нефильтрованного, демонстративно открывая их прямо перед Джехёном с задорным: – Профессиональная привычка, ничего не поделать.       Блондин снова улыбается.       С Ынчжон они довольно часто попадают в одну смену – семь раз за неполные две недели, и, если честно, Джехён уже на второй стал сомневаться, что это случайность, а не происки менеджера, который составляет расписание для официантов их бара. И который довольно таки неплохо ладит с той же Ынчжон, готовый идти за ней хоть в пустыню, хоть на дно океана плыть, а ещё – чертить график работы так, как она этого хочет. Более того, невысокого роста, с точёной фигурой и дерзким каре рыжевато-каштанового цвета, она может одним предложением поставить клиента на место, не обидев, на одной руке принести два подноса, ничего не разбив, и одним взглядом пригласить Джехёна к себе домой так, что он думать ни о чём не думает – только соглашается и уже через час с огромным удовольствием растягивается на диване не в своей квартире. Когда девушка ложится рядом, как и Джехён в рабочих джинсах и рубашке, и довольно мурчит, потягиваясь, то Чон впервые за пять походов в гости думает о том, что она симпатичная.       Воображаемый Накамото нараспев говорит, что длительное воздержание негативно влияет на аналитические способности, и тяжело, очень тяжело вздыхает.       Ынчжон делает глоток пива, оставляет бутылку на подлокотнике и словно бы невзначай пододвигается ближе. Джехён, конечно же, не моллюск по уровню развития, но решает ещё минуту подождать, чтобы убедиться, что ему не кажется. Это как парящий в воздухе торт из «Тайной комнаты» который вроде у тебя в руках, красивый и вкусный, но одно неосторожное движение, одно неверное слово – и он окажется у кого-то на голове, испортит празднично-торжественное настроение. Верхние пуговицы чужой рубашки расстёгнуты, и если скосить немного взгляд, отвлечься от несомненно интересного фильма по телевизору, то можно увидеть не менее интересный кружевной бюстгальтер, чёрный, с красными вставками; Чон из моллюска эволюционирует в рыбу-каплю. Джинсы Ынчжон приспущены, её бедренные косточки на виду, и Джехён, не стесняясь, но и не отрываясь от фантастического сюжета, тянется к подруге и проводит пальцем по нежной полосе оголённой кожи между ремнём и краем белой хлопковой ткани. И он на все существующие проценты уверен, что Ынчжон это нравится. Она льнёт ещё ближе, так, чтобы можно было гладить не только её живот, но и существенно выше, очерчивать слегка выпирающие рёбра, однако, тем не менее, оба продолжают с усмешкой наблюдать за тем, что происходит на огромном плазменном экране. В итоге, Джехён не выдерживает первым.       Он нависает сверху, с наглостью и вызовом глядя в глаза – ему отвечают тем же. Одной рукой парень расстёгивает рубашку свою, потом тянется к веренице пуговиц, отделяющих от… По внешней стороне кисти расползаются чернильные разводы, и Джехён забывает, что собирался делать. Да, под ним девушка с прекрасным натуральным третьим, готовая к продолжению вечера за пределами холостяцких мечтаний, когда не клятвы в вечной любви – хороший секс, но у него на руке внезапно проявляются чудные трупные черви, и это просто мать-перемать. Чувствуя себя откровенно по-идиотски, он откидывается назад, садится на свои же пятки и оттопыривает ворот, чтобы посмотреть, что творится с собственной грудью и прессом. А там – мечта сатаниста, то есть могильные кресты, жуткие маски, смерть с косой и рожей, внезапно похожей на сыченовскую, и корявенькое на общем фоне «мементо мори» от соска до соска. Всё это же, конечно же, только наброски, без прорисованных теней и деталей, но более чем достаточно, чтобы, краснея, вскочить и позорно сбежать, сославшись на неотложные дела.       И не объясняя, что твоего соулмейта в детстве не в коляске возили, а в бетономешалке, и у него конкретные проблемы с головой. Ах, нет, простите, с кладбищенскими вопросами и членами. Точно.       Донельзя злой, Джехён сбегает по ступенькам многоэтажки за минуту, не пользуясь лифтом. В канцелярском магазинчике через дорогу он покупает первый попавшийся на глаза красный маркер и, усевшись на скамье автобусной остановки, принимается коряво писать на своей же руке.       «Ты издеваешься?» – пусть оно горит алым, пусть Джехён до сих пор не совладал с организмом, и в паху жмёт, пусть он неосторожно чиркает маркером по джинсовке, на всё наплевать. Он готов хоть сейчас сорваться с места, поехать туда, где на данный момент страдает ерундой его благословленная небесами и трижды уроненная в роддоме акушерами вторая половина, и хорошенько её встряхнуть. Парень или девушка – неважно. Просто если сорванные собеседования Чон ещё мог как-то простить, то железный стояк в восемь вечера и помятого алкаша-собрата по ожиданию следующего рейса общественного транспорта – нет. Хоть бери и насилуй. Половину. Если что. Мужичок в засаленной куртке, словно почуяв опасность, перетекает на другой край скамейки. – «Понятия не имею, как ты это делаешь, но ты умудряешься сломать в этой жизни всё, что только можно сломать, и в самый неподходящий момент».       Джехён пыхтит, Джехён пылает. Руки у него подрагивают от едва сдерживаемого гнева, и он бы всего себя исписал в отместку, если бы не зелёное на запястье, аккуратное и, если можно так выразиться, кроткое: «Ой». Вот это «ой» так «ой»… Ойокалипсис, чёрт его дери.       «Ой? Это всё, что ты можешь сказать?»       «Ой-ой?»       Фломастер рикошетит от рекламной панели сбоку и улетает на проезжую часть, где с грустным хрустом обрывается его существование под колёсами подъехавшего автобуса. Чон вскакивает с места так резко и внезапно, что его вечерний сосед по остановке картинно шарахается и валится на тёплый асфальт, чертыхаясь. Если он и думал страстно прижаться со спины и обчистить богатенького на вид паренька, то где-то на этом моменте передумал, отдав предпочтение тесным объятьям с мусорной урной. Воздух вокруг Джехёна с каждым его шагом раскаляется всё больше и больше, кажется, даже салон скукоживается, становится меньше после того, как он в него проходит и с нескрываемым раздражением садится на одно из задних сидений.       Очень вовремя звонит бабушка. Звонит два, звонит три, и где-то на шестой Джехён не выдерживает:       – Ба, что-то срочное? Давай я перезвоню позже?       – Срочное, – невозмутимость зашкаливает. – Если меня пригласят жить в особняк Хефнера, вещи нужно с собой брать, или там бикини выдадут? И да, ты не помнишь, есть ли у него жена?       – Ба…       – Ладно, это не срочно, перезвонишь через час и скажешь. Мы с мамой переживаем, что ты совсем не звонишь в последнее время, булочка моя. Когда мы познакомимся с твоей девочкой? У вас всё хорошо?       «О да, прекрасно. Я работаю официантом, живу с двумя парнями, которые почти каждую ночь сотрясают стены квартиры стонами, а сегодня я пытался устроить свою личную жизнь, но у меня внезапно вокруг пупка разлагающееся тело нарисовалось, и я как-то постеснялся раздеваться перед девушкой. Прекраснее не бывает!» Джехён бурчит, что наберёт через час, и некоторое время стучит выключенным телефоном по колену, успокаиваясь. Старается мыслить позитивно: если не считать всего вышеперечисленного, жизнь удалась, руки-ноги целы, и на том спасибо. Осталось придумать, как послезавтра на работе отшутиться, придумать достойное оправдание своему побегу и убедить Ынчжон, что, как в мелодрамах, «дело не в тебе, дело во мне», и можно попробовать ещё раз.       А пока что хочется только умереть и не воскресать дня три-четыре.       Всю дорогу домой он думает о том, что родство душ – это ерунда полнейшая. Об этом пишут книги, снимают фильмы, ведут телевизионные передачи, обязательно сопровождающиеся пёстрыми заметками в журналах из разряда «Жизнь на пенсии», и это жутко утомляет. Просто если по факту: как тебе в назначенные может угодить человек, который использует своё тело как холст, когда ты сам терпеть не можешь ни татуировки, ни пирсинг, ни что-либо яркое, неформальное, в принципе? Кроме Накамото – у него иммунитет по случаю давней дружбы. Разве не справедливо будет связать жизнь хорошего сына, образца для подражания, скромного малого с кем-то таким же консервативным? Таким же занудой, как сказал бы Сычен.       «Ой» не выходит из головы и требует реванша даже тогда, когда Джехён, с тела которого успели сойти все непотребства, без спроса заваливается к Юте в студию и мешком с корейской картошкой в двадцатом колене (в смысле, родословная идеальна) плюхается на стул позади увлечённо полирующего одну из своих машинок друга со словами:       – Ты не поверишь.       – Сычена депортировали из Китая, несмотря на то, что он местный?       – Что? – недоумевает сбитый с толку Джехён.       – Да он пару часов назад резко домой сорвался, первым попавшимся рейсом, и что-то я уже скучаю. – На лице Юты проявляется то самое выражение дебила-мечтателя, которое обычно провоцирует его парень, когда кормит конфетами, приносит тапочки или визжит, что не собирается делать эпиляцию всех мест, пусть даже восковые полоски закуплены на год вперёд.       – О нет, избавь меня от этой любовной ерунды... Я, между прочим, хотел похвастаться и пожаловаться.       – Ну, попробуй.       Юта продолжает выкручивать какие-то металлические части – Джехён не особо разбирается в тонкостях искусства – и любовно протирать их тряпочкой; пахнет спиртом. В помещении ютится комфортный полумрак, модели с огромных фотографий на стенах смотрят с вызовом, мол, ну давай, расскажи свою грустную историю, попробуй удивить своей болью человека, тонкими крючками и тросами подвешенного к потолку за кожу на лопатках. Чон прислушивается и улавливает шум воды со стороны уборной, кивает на дальнюю дверь – Накамото машет рукой, что стесняться некого, рассказывай ты сначала, а там уже и я поведаю, кто в гостях. И вообще:       – Так во что я там не поверю? Если ты и на этот раз притащил огромную, отвратительную гусеницу и снова положил её мне на подушку, подписав «Поцелуй меня, это Сычен», то поверю, – привычно фыркает. – Но целовать больше не буду.       Настроение Джехёна ползёт вверх, даже когда он отвечает:       – Я был у Ынчжон дома.       – А… Оу… - многозначительно затянув последний звук, Накамото поднимает голову и поправляет чёлку, чтобы не лезла в глаза. Он явно хочет что-то сказать, косит взглядом в сторону туалета, где всё ещё кто-то копошится у раковины, судя по звукам, и некоторое время жуёт губы. Он будто бы не понимает намёков, хотя мог бы давно, в силу своей творческой натуры, выдать целую историю об Ынчжон, её достоинствах спереди и сзади, в профиль и в анфас, но вместо этого лишь пристально смотрит в глаза. Чон решает, что испарения краски ударили другу в голову, затормозили процессы, поэтому объясняет как пятилетнему, на пальцах:       – Вот это я, – демонстрирует левую руку с согнутыми четырьмя и одним оттопыренным. У Юты на лице уже сейчас написано, что он думает по этому поводу. Что-то про факты из Интернета, величину достоинства, три больших пальца и «нихерасебе». А на деле он молчит и продолжает зыркать куда-то в сторону, как отец, который пять минут назад потерял из виду Немо в пятидесятый, юбилейный, раз. Тем временем правая рука Джехёна превращается то ли в колодец, то ли в Ынчжон: – Как ты думаешь, что было дальше, если мы лежали на одном диване?       – Твой палец упал? – хмурит брови и брякает первое, что приходит в голову. Потом спохватывается: – Камень в колодец, то есть. Вы играли в камень-ножницы-бумагу, да?       Джехёну начинает казаться, что его все сегодня разыгрывают. Сама вселенная решила над ним подшутить, объединила во имя это благой цели кучу людей, распределила между ними роли и раздала реплики. Он вспыхивает и громогласно чеканит:       – Да, мой палец мог упасть в её колодец. Да, мы почти разделись и переспали. Но этого не случилось, потому что мой избранный, или что оно там, решило в очередной раз себя разрисовать снизу доверху. И я снова! Выглядел! Полнейшим! Идиотом! Хотя мог взять симпатичную девчонку и, возможно, не раз, если бы не это недоразумение, которое ниспослано мне свыше. Или из ада, скорее.       Два шлепка – это Юта поочерёдно закрывает лицо ладонями аккурат после того, как за спиной Джехёна вырастает Тэён и еле выговаривает робкое:       – Привет.       Выглядит он как обычно – как котёнок, которого забыли на улице в лютый мороз, замёрзший под утро, смешно распушившийся и дико голодный. Тэён в чёрной безрукавке, отчего-то мокрой в нескольких местах, которая лишний раз подчёркивает его худобу, в какой-то мере хрупкость, глядит напугано, и только сейчас Джехён замечает аккуратную стопку одежды у своих ног. Поправка: своей одежды, той самой, злополучной. Ему тут же хочется завернуть в неё Тэёна обратно, в ту же жёлтую толстовку, штаны не по размеру и тёплые-тёплые носки.        Но что-то не так в этой ситуации, что-то явно нездоровое, недосказанное, и Чон почти сплетает намёки-ниточки во что-то конкретное, ошеломляющее, как Накамото разбивает тишину неестественным смехом:       – Уже поздно. Ещё немного – и Тэёна не пустят в общежитие. Будет здорово, если ты его проведёшь, и при этом вы продуктивно поговорите по дороге. Всё. Аминь, – и выталкивает обоих за порог, недоумевающих и скованно улыбающихся друг другу, туда, где шум проезжающих машин, неоновые вывески и бьющая по ушам противным писком неловкость.       Джехён чувствует себя героем шоу со скрытой камерой. Вот сейчас из ближайшей подворотни вылетит фея Винвин, которая ни разу не в Китае, запросто объяснит поведение Юты, осыплет всех волшебной пыльцой, и будет оргия. Точнее – гармония. Чуда не случается, к сожалению, и оба продолжают молча шаркать подошвами, пока Чон не нарушает тишину первым:       – Спасибо, что принёс вещи. Я уж думал силой у тебя их отбирать, - нелепая попытка пошутить. Он отчего-то чувствует себя виноватым, чувствует необходимость наладить контакт с проблемным подростком, понять его и даже обнять разок. Потому что Ли весь такой скукоженный, закрытый, и его до безумия хочется раскрывать. Одна улыбка только чего стоит, наверное. Забавно, что за все их короткие стычки он ни разу не выглядел расслабленным и довольным. Интересно: а как он смеётся?       Тэён даже не улыбается. Он обращается скорее к ближайшему ограждению, запинается немного:       – Я еле уговорил Тэиля дать мне номер Юты, потому что не мог тебе дозвониться днём.       – Я работал.       – Я… знаю. Юта рассказывал. Я не планировал оставаться, но мы как-то заговорили о раскадровке, линиях, рисунках на теле, и я…       – Раскадровке? – Джехёну и правда интересно. – Рисунках?       Но Тэён почему-то только сильнее горбится, отворачивается, ускоряет шаг и бросает на прощание:       – Я сам дойду. Пока!       Некоторое время Джехён борется с желанием догнать и спросить, что не так. Сказать, что Тэён может выговориться и не бояться, что его тайны кому-то перескажут. Эти мысли очень быстро выталкивают на задний план и Ынчжон, и разговор с бабушкой, и недовольство работой. Тэён клеточка за клеточкой захватывает сознание, и Джехён не совсем уверен: нравится ему это или не очень. Он представляет, как Тэён едет в метро, как вбегает на территорию кампуса в последний момент, встречает Тэиля и что-то ему рассказывает. Тэиль… Нет, здесь определённо присутствует какая-то нездоровая нотка. Парень возвращается к Юте буквально спустя пару минут, и тот сильно удивляется:       – Ты что-то забыл?       – Нет. Я пришёл забирать тебя домой.       – Уже? И вы даже нормально поговорили с Тэёном?       – Ну… да.       Накамото заметно расслабляется, хватает куртку с кресла и с весёлым щебетом двигается к двери, к Джехёну.       – Я уж думал, что вы никогда не сойдётесь. Я когда Тэилю про твои членики рассказывал, то даже и не думал, что через два дня он мне перезвонит и скажет, что над его однокурсником соседи по комнате измываются. Мы до последнего сомневались, но потом эти волки… Случайно такое не нарисуешь. И, представляешь, я со дня пьянки до сегодняшнего утра всё ходил и думал: что же я забыл тебе сказать? Сычен наверняка считает, что вы уже встречаетесь, поэтому не лезет в это дело, в ус не дует. И вот сегодня приходит Тэён с твоими вещами, потерянный, смешной немного, мол, Тэиль ему всё рассказал, а ты такой взрослый, и он смущается. А я ему: «Да чего ты! Джехён не страшный! Ща с работы вернётся, и вы поговорите». Бабка Джехёнова, говорю, давно тебя ждёт. Выпили немного, хвастались работами, дурачились. Я на нём даже прикинул, что хочу в перспективе слепить из кого-то. Кто знал, что это тебя от бабы отвлечёт? Или убережёт, ах-хах... Ну и чего ты стопорнулся-то в проёме? Домой идём?       Так какой там срок дают за убийство друзей?