Organic

      На каждом «дзынь» и «бум» Юта порывается вскочить с места и выписать если не орден за отвагу, то просто по голове за очередной изувеченный предмет дотошно спланированного интерьера. Но всякий раз Тэиль хватает его за плечо, усаживает обратно на стул и тяжёлым взглядом заставляет продолжать чаепитие: сам виноват, говорит, и под горячую руку лучше не лезь. Накамото обжигает пальцы о горячие бока любимой кружки и, пожалуй, впервые в жизни (с тех пор, как пригласил мальчика на танец на выпускном балу после окончания третьего класса) нервничает. Нервничает до неспособности выгрести из сахарницы крошечной ложкой несколько тростниковых кубиков. Мун продолжает курить под кухонной вытяжкой и остаётся невозмутимым, даже когда из спальни за стеной громыхает низкое, приглушённое: «Я мог бы давно работать в месте, о котором мечтал со школы!».       – Если они опрокинут ещё и шкаф с отцовскими книгами, то я застрелю обоих. Честное слово, застрелю, - обреченный шёпот японца, вперившего взгляд в чёрную стеклянную гладь обеденного стола и запустившего пятёрни в волосы.       К слову, свою каштановую шапку он немного укоротил, но всё равно мог бы ещё сниматься в рекламе шампуня – зарабатывать миллионы, клеить длинноногих моделей, устраивать топлесс-вечеринки в бассейне, но никак не подрабатывать за бесплатно свахой для начинающих геев, да ещё и жертвовать во имя их счастья свежим ремонтом. Успокаивающий мятный отвар Юта, понятное дело, пить отказывается и дальше нервничает, мысленно сетуя на то, что открыл Тэилю дверь. Он искренне полагал, что старикашка пришёл праздник организовать, а не вот это вот всё.       Тэиль сбрасывает пепел в стащенную из мойки пиалу и в удивлении гнёт брови:       – Разве настоящие самураи не пускают в ход оружие только с одобрения сёгуна?       – Я сам себе сёгун.       – И как оно, одному-то справляться? Сёгун, поди, вторую неделю в Китае торчит.       – Убивать?       – Нет, просто справляться.       Накамото поднимает голову и пристально смотрит на Муна. Незваные гости, ребро двери, едва не оставившее отметину на лбу, ворвавшийся злым тайфунчиком Тэён и нервное «Мать твою-ю-ю» в исполнении полуголого Джехёна, выбегающего в этот торжественный момент из душа, отвлекли его от прочих странностей. Например, того факта, что Тэиль позволяет себе в трезвом состоянии курить. Что шутит крайне пошло. Сигареты, если постараться, можно списать на галлюцинацию, но второй момент необходимо уточнить, с замиранием сердца наблюдая, как змейка сизого дыма вьётся над варочной поверхностью.       – Что ты имеешь в виду?       – Да так. Тэиль шутит.       Юта вновь хватается за голову:       – Господи, что любовь делает с людьми… Окружающими. Последний раз ты пошутил в десятом классе, когда сказал, что больше не девственник. Я, конечно же, сделал вид, что поверил, но это было смешно.       – Но Тэиль не шутил!       – Благодари бога, что тогда не шутил я. И дай мне сигарету, – потому что на грани самурайского терпения. Оказывается, тишина действует на нервы хуже адского грохота и разъярённых воплей.       Тем временем Тэён пыхтит и пыхтит настолько умилительно, что Джехён хоть сейчас готов закончить перепалку шутливым поцелуем в носик. Однако, благоразумие берёт верх, и блондин понимает: если он позволит себе эту шалость, отвлечётся, то совершенно точно получит коленкой между ног, а такая перспектива не из приятных. Зато он позволяет себе дунуть в алое от смущения ухо, насладиться тем, как Тэён рукой, которой до этого упирался в чужую грудь, начинает его тереть. Таким нехитрым способом Джехён наконец добивается желаемого – придавливает хрупкое тельце всем своим весом к кровати и прячет лицо в изгибе шеи Тэёна. Тот, обездвиженный целиком и полностью, схваченный за запястья, перестаёт брыкаться и обречённо выдыхает. Стонет так неподдельно жалобно, что Чон не выдерживает и смеётся, щекоча дыханием чувствительную кожу.       – Чтобы ты знал, – звучит немного заискивающе, но Тэён изо всех сил старается уберечь остатки вероломно побеждённой гордости. Побеждённой человеком в одних джинсах на влажное тело, между прочим, – я тебя ненавижу.       – Я знаю. И лишний раз убедился, когда ты влетел сюда, волоча за шкирку Тэиля и с мокрым полотенцем наперевес. С таким рвением даже Д`артаньян в Париж не въезжал. Кстати, что за инопланетяне нарисованы на твоей банной тряпочке?       – Это бобры-ы-ы, – обиженно ноет и надолго замолкает, сжимая губы в упрямую полоску. Тэён предпринимает несколько попыток вырваться, но потом сдаётся окончательно. В их общей позе поперёк кровати нет ничего романтичного. Совсем. Лица в страшных разводах, в комнате не полумрак, а неприлично светло, вместо мятых простыней и подушек, на которые можно картинно заваливаться, – колючий плед и плюшевые фрукты, которые в неограниченных количествах скупает Сычен. Город не шумит, потому что окна закрыты, а часы не тикают загадочно, потому что Джехён на прошлой неделе их выкинул именно из-за раздражающего цокота. В какой-то момент он решает, что младший уснул под давлением тишины, но тот вдруг решает продолжить разговор: – И это моё любимое полотенце.       – Ты примчался умывать меня своим любимым полотенцем… Очаровательно. – И снова этот надрывный хохот в шею. – Жаль, что чужую писанину сам с себя не смоешь, правда?       – Я тебя ненавижу.       – Ты уже говорил.       – Мне дышать нечем.       – Дыши мной.       Тэён хмыкает. Так, вообще-то, чихают котята, но Джехён всё же склонен думать, что это выразительное фырканье, что-то вроде «У тебя отвратительные подкаты», только благороднее. Хотя о каком благородстве речь, если «котята» ещё юные, немного наивные и с такой лёгкостью поддаются эмоциям, что готовы в ночь срываться из дома, ведомые одним желанием отыграться? Это и правда мило. Наверное, именно в этом магия судьбоносного притяжения: с каждой секундой, проведённой в непосредственной близости, ты всё больше убеждаешься в том, что рядом именно тот, кто тебе нужен. Весь такой серьёзный, плавишься, поддаёшься очарованию, готов взрывать хлопушки и обещать быть рядом в радости и горе, не смотреть на девушек, не знакомить с мамой, пока не будет помолвки. Беречь и лелеять, все дела.       Отряд воображаемых сыченов в пикантных балетных пачках отдают честь, приложив изящные пальчики к розовым беретикам, и салютуют писклявым: «Клиент Чон Джехён к нужной кондиции дурацкой влюблённости прибыл. Разрешите запустить механизмы возбуждения?»; Джехён запрещает, но собственному организму до этого никакого дела, что ожидаемо, нет.       Чувствует ли себя Джехён виноватым? Да. В предназначение он не верил даже тогда, когда бабушка рассказывала, как дедушка, живший в соседней деревне, ставил себе на щеку свою же подпись. Ну, чтобы на дискотеке её никто не смел приглашать на медленный танец. Бабушке в целом было сложно верить, потому что у неё через день как не съёмки в «MAXIM», так кастинг у немецкого режиссёра, или, что хуже, роль в рекламе подгузников для пенсионеров. Он понимает, что вёл себя крайне глупо и как-то… не по-взрослому? И отчаянно не понимает, почему рвался куда-то ещё, когда лежать с Тэёном, пусть после первой их, можно сказать, ссоры, до жути приятно и уютно.       А ведь стоило только чётче представить всё то, что было буквально час назад нарисовано на теле, набросать деталей и звуков для полноты фантазии.       Стоило только представить, что на месте того самого настырного блондина может быть не он, Чон Джехён, а кто-то другой, и испугаться. Разозлиться даже. Он винил во всех своих бедах Тэёна, но – какая ирония! – это ведь сама судьба не позволяла ему творить всё больше и больше глупостей, коих у него за плечами и так уже достаточно. От мысли, что влюбляться в кого-то, ничего о нём не зная, – затея далеко не умная, Джехён не отказывается, но чуть приподнимается и вполголоса говорит, щурясь, вполне искренне:       – Я не собирался и не буду портить тебе твою поездку. Куда, ты говорил? В Китай?       От того, что он видит, сердце застревает где-то в глотке. Если не обращать внимания на смазанные каракули, которыми пестрят лица обоих, то это даже красиво. Тэён, раскрасневшийся, всё ещё тяжело дышащий, со зло сведёнными бровями, открывает рот, чтобы продолжить вопить, по всей видимости, но неожиданно весь словно размякает. Из воинственно настроенного ястреба превращается в нечто смущённое с разомкнутыми губами, стыдливо отводящее взгляд и отчаянно краснеющее. Джехён всё ещё прижимает его запястья к постели и как по щелчку пальцев внезапно осознаёт двусмысленность ситуации. Да только он не Тэён, чтобы мяться и стесняться, и не герой дамского романа, чтобы впиваться пылесосящими поцелуями в целомудренные губёшки, для этого созданные.       Чон перекатывается на спину, удобно устраивается, заложив под голову огромную малину, и складывает руки на животе, прежде чем заявить:       – Полотенцем по спине ты мне уже зарядил, а теперь можешь приступать к тому, ради чего сюда пришёл. Если только это не вопли про самолёт и то, какая я скотина.       – А… А… А зачем ещё я сюда пришёл? – Тэён принимает сидячее положение и странно моргает, глядя почему-то не в глаза, а куда-то в область паха старшего, где по спешке не застёгнутая пуговица и переменная холмистость. Заметно, что вопрос он задаёт скорее автоматически, чем осознанно, даёт себе время собраться и вернуться в меланхолично-невозмутимое состояние.       – Сам вытирать лицо я не буду, сказал же. – Джехён закрывает глаза.       Тэён вспыхивает красным, кажется, с головы до пят и противоречит самому себе:       – Я тоже!       – А полотенце тогда зачем брал?       – Я… Я не знаю.       – Ну, как хочешь, – Чон еле заметно пожимает плечами, мол, ну и иди домой, чего тогда тормозишь. – Если что, лицо я разрисовывал подводкой для глаз Накамото. Можешь попросить у него жидкость для снятия макияжа и парочку спонжиков. Но я не заставляю, нет-нет! Полежать хочу, отдохнуть от беготни.       Тэён от такой наглости вскакивает с кровати и возмущается:       – Мне завтра на самолёт!       – А мне вообще никуда не нужно.       – А как же работа?       – Считай, я только что сам себя уволил.       – Врёшь.       Хватает одного только взгляда, чтобы Тэён понял: нет, мучитель не врёт, нет, нахал не шутит. Ли с сердитым топаньем уходит, дважды хлопая дверью, и Джехён чувствует себя если не совратителем малолетних, то землекопом, раздолбившим нерушимую доселе породу, – как минимум. Джехёну смешно, легко и весело, так, будто бы через час ему действительно не нужно цеплять на себя фартук и семенить обслуживать алкоголиков разной степени маринада. Надо, потому что это последняя, оговоренная заранее, смена перед расчётом, но Тэёну знать об этом совершенно не обязательно. Джехён всегда был неплохим актёром.       Поначалу он хочет загасить верхний свет и включить ночной светильник, но ему слишком лениво вставать и что-либо делать. Беготня и в самом деле его утомила, хотя с момента фееричного прибытия гостей прошло от силы минут двадцать. Джехён просто сгибает одну ногу в колене и медленно ведёт ею по сторонам, пока не слышит приглушённый гогот, и в комнату не возвращается Тэён, не захлопывает дверь с прежним энтузиазмом. После – швыряет в старшего печально известную жёлтую толстовку со словами:       – Они задали мне по вопросу.       Джехён нехотя одевается, сожалея, что больше не сможет произвести ошеломляющего впечатления, если снова нависнет над кем-то там, сверкая идеальной формы грудью, чётко очерченными кубиками в количестве шести штук и воистину голливудской улыбкой во все тридцать два. Наблюдает, как Тэён взбирается на кровать, садится на коленках, сжимая в руках трофеи, и всё же интересуется:       – Каких?       – Юта спросил, ничего ли мы не сломали. Я сказал, что нет.       Если не считать перевёрнутого вверх ножками стула. И конфетницы в форме совы, которая разлетелась на глазки-лапки-крылышки. О том, что в небольшой комнате, благородно выделенной специально для ночлежек Джехёна, придётся делать генеральную уборку, Чон старается не думать. Зато ему интересно узнать, чем же припечатал несчастного детёныша Тэиль. Он спрашивает об этом без промедления и слышит в ответ:       – А Вишенка спросил, почему я прошу жидкость для снятия макияжа, а не что-то более жирное, цитирую, чтобы легче шло.       Джехён смеётся до колик в животе. Отсмеявшись, двигается ближе к Тэёну, садится по-турецки и с готовностью подставляет лицо, закрывая глаза.       – Надо было сказать, что ты ещё не готов.       – Заткнись, – фыркает уже совершенно беззлобно и принимается вытирать лихое творчество Джехёна.       Тот же сидит и слушает, как Тэён дышит. Чувствует, что он всё ещё держится натянутой струной, хотя атмосфера между ними из напряжённой вроде как превратилась в почти дружескую. Объединённые общим горем-шуточкой непривычно бестактного Тэиля, они могли бы уже сыграть свадьбу под торжественный марш и невинно держаться за руки, но рука у Тэёна мелко дрожит, а Джехён самым беспардонным образом укладывает ладонь ему на бедро. Спонж соскальзывает со лба практически на скулу, и теперь очередь Чона хмыкать. Руку он, конечно же, не убирает, но ведёт в такт смазанным движениям по лицу, иногда сжимая мышцы в пальцах.       Тэён говорит: «Всё, готово», и Джехён смотрит на него. Доверчивого ребёнка, по сути. Его хочется пожалеть, ещё больше – опрокинуть на подушки и перепробовать всё, с чем «легче пойдёт», но не в этот раз.       Чтобы не сбежал, а если и сбежит – чтобы можно было найти, прижать к себе и уже точно не отпускать, Джехён с размаху целует брюнета в губы. Он не чувствует особенного сладкого вкуса, не в состоянии оценить степень их мягкости, но ему до одури нравится, как его собственные с ними сочетаются. Будто бы части объёмного пазла: один на другой, и вот она – целостная фигура, собранная с трудом, но безо всякого сопротивления на этот раз. С горечью на кончике языка, но оттого с большей радостью, чем по какому-либо другому поводу.       Он готов целовать Тэёна ещё и ещё, не только в губы, не только по вечерам и при горящих лампах, но:       – Хорошей тебе завтра дороги, – когда отстраняется, касаясь большим пальцем острого подбородка. – Позвонишь из Китая, ладно? А мне пора на работу.       Секунду спустя Тэиль горестно вздыхает, заново включая кухонную вытяжку:       – Эй, Накамото, может, тебе чего покрепче налить?       – Нет, принеси мне мой меч.       Просто. Принеси. Мне. Мой. Грёбаный. Меч.