Organic

      – Я больше никогда в жизни не смогу есть авокадо.       Впервые за недолгий период знакомства Тэён видит Сычена таким… Сломленным морально, неактивным, ссутуленным и грустно потягивающим через соломинку детский бананово-молочный коктейль из маленькой бутылочки. Розоволосый китаец прислоняется лбом к прохладному стеклу и задумчиво рассматривает высотные бизнес-центры, укутанные в смог и косые росчерки ливня, как в рваные мантии. Таким несчастным он не выглядел, даже когда нашёл в интернет-магазине секс-игрушки в форме рогов волшебных пегасов. Даже когда понял, что понравившейся модели в наличии нет. Даже когда Юта пообещал, что при следующей подобной попытке разнообразить их околокроватную жизнь он из Сычена пони безрогого слепит. Лобзиком. Всё это ничто в сравнении с тем, с какой тоской и грустью он смотрит на одну из фотографий в памяти телефона.       Тэён понятия не имеет, как Сычен умудрился сделать этот кадр в принципе, ведь в галерее десятки камер и достаточно внушительная по комплекции охрана, чтобы поднимать монолитные плиты на кончиках ресниц. Он, конечно, благодарен и рад, что некорейский друг его некорейского друга бросил все свои дела и примчался глазеть на акриловые картины за компанию, но воплей а-ля «Ой, а почему тут бубенцов так много? А жеребцы выйдут?» до сих пор не простил. Ровно как и:       – То есть, они хотят, чтобы палец, выковыривающий косточку из авокадо, был на первой странице буклета? А ничего, что это больше похоже на… – Тут Тэён успел ухватить за рукав и заткнуть Сычену рот рукой, но тот почти вырвался. И смог промычать не совсем ясное: – В недрах… авокадо. А бубенцы и вовсе бубенцы.       Современное искусство понять сложно, но китаец не теряет надежды развидеть в чудной композиции ало-ядовито-зелёных тонов лоно природы, и, судя по выражению его лица, занятие это бесполезное. Выставка была на завуалированно интимную тематику. Сычен всю дорогу бормочет что-то про контрацепцию, гигиену, извращения и «Еда, косточку вам в задницу, – это святое, не надо так», а Тэён почти засыпает под мерный гул двигателя такси, пока они медленно выбираются из тянучки и вклиниваются в ряд машин, направляющихся в аэропорт.       На правом запястье – короткое пожелание удачи, оставленное Джехёном перед вылетом, и Тэён зачем-то не перестаёт его оглаживать подушечкой указательного пальца с самого утра. Наверное, только благодаря этому он уверенно держался с переводчиком, ни разу не дрожащей рукой подписывал контракт и с улыбкой на лице заверял, что дорога для него безопасна, несмотря на несовершеннолетие и немного детский страх перелётов. Он представлял, что Джехён стоит рядом, возможно, чуть поодаль, за спиной, одобрительно кивает головой, косо улыбается до ямочки на левой щеке и смотрит с гордостью – так было спокойнее.       Из полудрёмы Тэёна вытаскивает всё тот же Сычен коварным шипением:       – Юта сказал, что ты очень мило бегал по залу ожидания и прятался, когда Джехён написал на руке, что подскочит с работы проводить. Хорошо, что тебя из-за урны вытащили сердобольные вьетнамцы и сдали.       Тэён сразу понимает, о чём речь, и густо краснеет, никак не комментируя.       – Знаешь, он ведь не глупый, просто дурак немного. И им очень легко манипулировать, если знать один секрет.       – Какой? – привычный образ Тэёна невозмутимого привычно ломается вдребезги, потому что парень невольно поворачивает голову, подаётся всем телом и закусывает нижнюю губу в ожидании чудодейственного рецепта.       Сычен моментально меняется в лице, превращается из меланхолика в преддепрессивном состоянии в воистину феечку-сводницу с широкой улыбкой и маниакальным блеском в глазах. Он забывает про авокадо, истекающий соком-краской, и выдаёт самым жизнерадостным тоном из всех возможных, ведя длинными пальцами по татуированной шее:       – Обычно я говорю, что путь к члену мужчины лежит через этот же самый член, но Джехёну достаточно сделать тефтельки в соусе и сказать, что он может съесть все.       Следующие три часа на полыхающих щеках Тэёна можно тушить говядину, печь торты и сушить бельё. Если честно, его больше беспокоит короткий разговор с отцом, пообещавшим беседу более серьёзную по возвращению в Корею, но Джехён, но отец, но тефтельки, но… Приходится силком брать себя в руки, чтобы мысли всякие не смущали. Тэён всегда считал себя крайне спокойным, уравновешенным и рассудительным, а тут черти что получается: то упоминание о Джехёне его умиротворяет, то наоборот.       Уснуть в самолёте на обратной дороге, понятное дело, тоже не получается. В голове мало того, что эскизы будущих рисованных человечков хороводят в одних набедренных повязках, так ещё и сумбур из-за всяких странных личностей по фамилии Чон и вселенская усталость по окончанию насыщенного дня. Тэён стягивает с глаз маску, убирает от себя подальше наушники и достаёт из нагрудного кармана джинсовой куртки тонкую чёрную чернильную ручку. Некоторое время размышляет, формулирует – вслух у него точно не выйдет, поэтому хотя бы так, – а потом всё же решается и спрашивает у сгиба локтя:       «Вчера ты поцеловал меня, чтобы посмеяться?»       Он не уверен, что Джехён сейчас в футболке и увидит вопрос. Более того – не уверен, что получит ответ. Потому очень быстро стирает написанное влажной от переживания ладонью и заменяет коротким:       «Что делаешь?»       Чёрт, глупо, глупо, глупо. Как же это глупо!       Снова стирает.       И просто неосознанно водит щекотливым краешком пера: хвойные леса в миниатюре, горные цепи и сбегающие между их скалистыми боками реки; волки, хищно выглядывающие из-за деревьев, поджидающие неосторожную добычу; горбатые птицы на верхушках разлапистых сосен; рябые облака. Это, как минимум, символично. Он пока только делает наброски, составляет композицию, но потом ближе к венам на запястье появляется кривое «Не надо», и у Тэёна всё внутри обрывается. Он находит в рюкзаке уснувшего с вещами в обнимку Сычена антисептик и в спешке стирает рисунок своим же рукавом. Натягивает его максимально низко и оставшееся время молча смотрит в иллюминатор на чёрные пустыни, разбавленные редкими желтыми паутинами света.       Когда Сычен спрашивает, что успело произойти, пока он во сне уговаривал Накамото на волшебный рог, Тэён с дежурной улыбкой мотает головой, мол, ничего, просто устал. Когда Сычен в процессе отлова такси уже за пределами Инчона говорит:       – Ой, мне кажется, это бабушка Джехёна, – Тэён решительно ничего не понимает.       Он просто хочет домой, к Тэилю с его странностями, есть и спать. Чтобы рисовать в тишине и покое, пить любимый земляничный чай и продолжать отмахиваться от Марка, который с недавних пор заваливает бесчётным количеством смешных сообщений. Но вместо этого Дун Сычен начинает выплясывать на обочине нечто невероятное, больше похожее то ли на брачный призыв радостного тюленя, то ли на тектоник локтями, и тогда возле двух недотуристов и их скромного багажа останавливается крошечный фольксваген-жук мятного цвета. Дверца со стороны пассажирского места рядом с водителем открывается, и Тэёну с Сыченом приходится немного наклониться, чтобы встретиться с цепким умным взглядом. Старушка, сидящая за рулём, поправляет очки на переносице, чуть задирает подбородок и щурится со словами:       – Посмотри на это прелестное дитя, Жорж.       Между подголовников передних сидений сначала вытягивается длинная морда (явно хитрая), а потом и полностью голова таксы, которая любопытно взирает на потенциальных попутчиков. Будто оценивает степень их адекватности, достойны ли они ехать с ним в одном автомобиле, опрятны ли, разбираются ли в моде, а заодно и припоминает, что ему говорили о детях в принципе. После этого пёс переводит взгляд на хозяйку и удручённо вздыхает. Бабушка Джехёна поджимает подведённые малиновым губы:       – Вот и я говорю, что дитя это прелестное, а мой внук – непроходимый осёл.       Теперь вздох доносится откуда-то из глубин салона, где при более близком рассмотрении оказывается сидящий аккурат посередине Джехён с корзиной на ногах, из которой, собственно, и выглядывает умное животное. Создание песочно-коричневого цвета оборачивается на того, кого обозвали, смотрит с осуждением и снова вздыхает, только тяжелее, выразительнее даже.       – Ты несомненно прав, Жорж. Как всегда. Тэкна, лапушка, забросьте ваши сумки назад, и садитесь поскорее. Я не уверена, что здесь можно парковаться, и, к тому же, нам нужно спешить.       Сычен, уже захлопывая багажник, лихо кричит:       – У вас просмотр турецкого сериала в восемь, Юно-хальмони?       – У меня сегодня в программе день рождения подруги, лапушка, и заказан стриптизёр. А уже потом сериал про султанский гарем.       Тэён не совсем понимает, каким боком Сычен – Тэкна, правым или левым, а потому молча садится на заднее сидение рядом с Джехёном и оказывается нос к носу с любопытной таксой. Она доброжелательно лижет новому знакомому щёку, начинает отбивать лихой ритм хвостом по плетёной стенке корзинки и даже пододвигается немного с явным намерением подружиться. Почёсывая чудесного пса за ухом, Тэён решает, что неплохо было бы представиться, а заодно и спросить, куда они всей честной компанией направляются:       – Мне восемнадцать, меня зовут Ли Тэён, госпожа… – что ожидаемо, стопорится.       – Друзья осла этого вечера называют меня Юно-хальмони, и ты тоже можешь. И я уже всё о тебе знаю, дитя, Юно рассказал. Ему пришлось, точнее. – У пожилой женщины приятный, поставленный голос. Таким наверняка вели лекции об искусствоведении или на крайний случай – объявляли победителей литературных премий, предварительно зачитав отрывок произведения. Она сухой жилистой ручкой с огромным перстнем на мизинце поправляет зеркало заднего вида и добавляет: – Он сидел со мной в кафе, хвастался новой работой, а потом внезапно стушевался, и меня это смутило. Заинтриговало.       Тэён бросает короткий взгляд на Джехёна, который и не Джехён вовсе, а Юно, и удивляется тому, как горят его уши. Блондин поджимает губы, будто вот-вот выскочит из машины прямо на проезжую часть, невзирая на движение по автостраде и вероятность закончить под какими-то не очень чистыми колёсами. Тэён с удивлением констатирует: Джехён смущается. Это как если бы Юта заявил, что терпеть не может рисунки на теле и намерен постричься налысо, только в разы подозрительнее.       И очаровательнее.       – Он ведь никогда не дослушивал до конца мои истории о том, как мы познакомились и как жили с его дедом. Не верил. А ведь мы жили душа в душу почти пятьдесят лет. Подобная вашей связь с каждым годом становится всё большей редкостью, и крайне глупо вот так вот её отрицать. Органичность таких союзов благословлена на небесах. Я права, Жорж?       Жорж в очередной раз вздыхает.       – Так вот. Этот ребёнок упрямой ослицы и колючего дикобраза стал в ужасе откатывать рукава рубашки, но я всё равно заметила то, что нужно было. А потом отчитала за хамский ответ. Ты ведь не расстроился, мальчик мой? Ты очень способный, очень.       Тэён только и может выдавить из себя, глядя на собственные коленки в прорезях чёрных штанов:       – О, ты нашёл новую работу?       – Угу.       – Здорово.       Тэён так и не узнаёт, куда именно они едут, зато с интересом слушает рассказ бабушки Джехёна о том, что её сын всегда отличался крутым нравом, а она – баловала единственного внука как могла. И вот даже сейчас, когда этому, цитата, дикобразообразному ишаку уже перевалило за двадцать, она всё ещё любит его и идёт на жертвы: отдаёт ключи от квартиры подруги, которая переехала в Штаты с новым молодым мужем и просила поливать цветы да любить Жоржа как родного. Но только потому, что «дикобразообразный ишак» сегодня успешно прошёл собеседование и с новой недели будет уже не официантом, а младшим специалистом в PR-агентстве. Поэтому сможет содержать две комнаты в чистоте, а себя – в порядке и, опять же, цитата, не обижать свою судьбу.       – Я на тебя Жоржа натравлю, ей-богу, если что-то ещё учудишь. Ты меня услышал, Чон Юно?       Юно, проиграв таксе в гляделки, обречённо гундосит:       – Да, ба.       В конечном счёте, машина останавливается у закрытых роллетами дверей салона Юты. Ночь душная, однако не тихая: с распахнутого настежь окна второго этажа доносятся резкие гитарные аккорды, и только по этому можно понять, что Накамото коротает вечер не в одиночестве.       Тэён хочет заикнуться про такси, про пары, которые он и так сегодня пропустил, а завтра два зачёта, но затихает, стоит Джехёну взять его за руку после того, как все трое прощаются с прекрасной госпожой Ко, бывшей когда-то руководительницей сельского дома культуры, кандидатом исторических наук и просто местной сердцеедкой. Жорж грустно скулит, но Тэён кричит вслед уезжающему автомобилю, что обязательно приедет в гости, и собака – парень готов поклясться! – заметно веселеет за стеклом, в которое упирается короткими лапками.       Сычен, заметив переплетённые пальцы, томно вздыхает, что чистка авокадо – дело тонкое, личное, а потому упрыгивает в сторону подъезда с просьбой не задерживаться. Но прежде – успевает выудить из рюкзака что-то, похожее на чёрную проволоку, водрузить её на голову тормозящему Тэёну и весело игогокнуть напоследок. Ли хмурится, сводит глаза в кучку и недовольно спрашивает у стоящего напротив Джехёна:       – Ну и что это?       Джехён выглядит так, словно готов расхохотаться. Или не словно. Он прячет резкий смешок в кулаке, выпрямляется, но Тэёна от себя не отпускает и до жути довольно улыбается, когда предлагает:       – Мяукни.       – Не смешно.       – Ну пожалуйста.       Вздох, которому бы сам Жорж позавидовал, и тихое, стеснительное, сопровождаемое неловким движением плечами:       – М-мяу? – Теперь-то он, конечно, понимает, что у него на голове. И убеждается в пакостной натуре Сычена, когда свободной рукой нащупывает на макушке обруч с парочкой тонких металлических намёков на кошачьи уши. Ему внезапно хочется догнать старшего наглеца и, не побоявшись гнева японской мафии, ударить, но приходится отвлечься, поскольку Джехён осторожно обнимает его лицо уже двумя ладонями; Тэён недовольно-игриво вытягивает губы трубочкой. – Давай, посмейся ещё, только громче.       Вместо ответа Джехён наклоняется к его губам.       Проблем каждого, вроде отсутствия жилья, стабильной работы и феерических успехов в учёбе, это не решает. Это не переворачивает всю столицу вверх тормашками, не крошит космос и не вспенивает моря. Тэён, неожиданно для себя, растворяется в подаренной ему нежности и обессиленно закрывает глаза. Ему страшно проснуться завтра и не обнаружить рядом Джехёна, но он совершенно точно знает, что Юно-хальмони на его стороне и достанет пропащего даже с того света. Даже если он просто отлучился в туалет. Страшно узнать, что родители отказались от него, хотя они никогда особо и не были близки, но у него есть отличные друзья, и это здорово. В конце концов, у него есть Джехён (да-да, он есть и никуда больше не собирается уходить, и не потому, что боится Жоржа), подозрительно спокойный, без обычного налёта пренебрежительности и снисходительности.       Тэён бы ещё надумал что-то крайне сентиментальное, поцеловал бы старшего в ответ, но уличный уют в мягком свете фонарей рассекает трель электрогитары, и сверху раздаётся распетая (или распитая) голосина Тэиля:       – Тэиль считает, что это некультурно!       Потом Юты:       – Господи, ты пять минут назад так засосал Джонни, что мне стало дурно. И вообще, почему всё снова происходит в моей квартире?       Но даже это старческое ворчание не портит эффекта от следующих слов Джехёна тёплым шёпотом на ухо:       – Я целую тебя, потому что мне хочется.