Надо же, как интересно получилось

Холодно. Чак открывает почти сразу же, как только звонок, повинуясь моему нажатию на кнопку, раздаётся мелодичной трелью. Он не выглядит удивлённым — и это вполне логично, он же «Пророк» и знает будущее. Почему в кавычках? О, всё просто. На самом деле, ничего не просто. Я снова решила действовать наобум, блефуя и отчасти рискуя. Я слабо улыбаюсь, смотря на писателя прямым взглядом, надеясь, что в нём не плескается моя неуверенность. — Я хотела бы поговорить. — тихо, едва размыкая губы. Он просто отходит в сторону, освобождая мне проход в свой дом. Я киваю почти благодарно, и судя по немного настороженному взгляду мужчины то ли мне не удалось скрыть своего настроения, то ли он догадывается, о чём может пойти разговор. Я хотела бы ошибиться. На самом деле, в мире меня-Алисы, в мире, где всё это — всего лишь сериал, по концу пятого сезона мнение людей разделилось весьма… сильно. Фанатов интересовало, куда пропал Пророк, как он это сделал в принципе, а сам сюжет, в котором нам показали просто растворившегося в воздухе Чака, только подливал масла в огонь. Кто-то просто однажды предположил, что именно Чак неплохо так походит на роль Бога, и естественно, что появились тут же несогласные. На самом деле, это происходило почти мгновенно, просто после просмотра финальной серии люди думали так или иначе, вне зависимости друг от друга. — Тебя снова что-то тревожит? — начинает почему-то Чак. На самом деле, у меня была целая, заготовленная заранее, речь — странная, но вполне пригодная для ситуации и в принципе в моём характере. Только все слова почему-то как ветром выдуло, я только и могу, что рассеянно смотреть на мебель гостинной Чака, не фокусируя взгляд на нём самом, и сжимать руки в кулаки, дабы спрятать нервно дрожащие пальцы. Те, кто были против той теории, приводили в пример поведение Пророка, его отношения с Бекки, пугливый и даже почти что застенчивый характер. Мог ли Бог быть таким? Мог ли он любить — в том самом плане, а не в невинном отношении бесконечной любви к своему творению? Мог ли он хоть сколько-то быть человечным? Мог бы. Это же грёбаное «Сверхъестественное», где ангелы не такие уж душки, Люцифер ведёт себя как обиженное дитя, а два брата-акробата умудряются спасать мир от апокалипсиса в который раз подряд. Где Судьба — та ещё склочная дамочка, ангел-алкоголик может не дать Титанику утонуть, а с помощью скрижалей можно хоть Ад закрыть, хоть пернатые задницы с их поднебесья спустить на землю грешную. Этот мир — безумный мир на самом деле, но только по стандартам мира-без-магии-Алисы, для этого же мира подобное — норма. Так почему Бог не может быть человечным? — Да, тревожит. — соглашаюсь я. Тревожит, и ещё как. В том мире я была одной из тех, кто считал Чака — Богом. Но почему-то оказавшись здесь, я почти не думала об этом, его поведение, его поступки — на самом деле, это серьёзно вводит в ступор, заставляя соглашаться с тем, что, возможно, та сторона, которая была за подобную теорию, была не права. Что я на самом деле ошибалась. Неуверенный, милый в общении, совсем бесконфликтный Чак — он вызывал совсем другие эмоции, чем мог бы вызвать человек со скрытой силой. В его взгляде не проскакивали нотки силы, мощи, уверенности. Он просто был хорошим человеком, который кажется спивался под воздействием бесконечных видений. Так что я просто откинула эту теорию куда подальше в недра моего чутка сумасшедшего сознания, потому что, как я считала тогда, это не стоило моего внимания. Но на самом деле была ещё одна причина, по которой мне не хотелось верить в это, да и задумывать тоже. — Эй, Элис, очнись. — меня осторожно тряхнули за плечо, заставляя вырываться из мыслей. — Ты хотела поговорить. Так сложно почему-то — просто начать говорить. Горло отчего-то перехватывает, как комок какой-то. Мы все стремимся к правде, но достигая её не чувствуем облегчения. Страх перед последним шагом почти такой же сильный, как перед самым первым, пробным. Черта, граница, точка невозврата — мы переступаем её без права отступить, не зная понравится ли нам то, что мы увидим после завершения, что мы узнаем в конце. — Прости, — кривлю губы в извиняющейся улыбке, но её сейчас слишком сложно удерживать на лице. Улыбка скисает, и я нервно облизываю внезапно пересохшие от переживаний губы кончиком языка. — Я догадалась. Вот так вот — как падение в пропасть. Быстро, стремительно, одним прыжком — а ведь это всего лишь два слова. Очень сложно будет теперь свести всё к шутке, если я решу отступить. Да и вряд ли я рискну это сделать — я слишком жажду знать, правдивы ли мои догадки. Он смотрит якобы непонимающе. Хотя, похоже, не «якобы». Под моим «догадалась» может скрываться и вправду очень многое. «Я догадалась, как уговорить Винчестеров, как окончательно перетащить Люцифера на сторону Бобра, как заставить Михаила отступить от своего желания сразиться с братом». И ещё миллион «как». Я ведь ни с кем не делилась своими мыслями на счёт Чака, так что вряд ли он знает о них. Что-то мне подсказывает, что даже если я права и он серьёзно Бог всемогущий, ему всё равно особого удовольствия не доставляет мониторинг всех вокруг. Знать всё на свете — это… печально как-то. — Я догадалась, кто ты. — негромко говорю я, голос отчего-то охрипший. Додуматься до этого было бы просто, если бы не мои постоянные сомнения. Иногда я вновь смотрела на Чака и думала, что возможно, только возможно… А потом вновь и вновь отвергала эту возможность, но каким-то образом периодически возвращалась к подобным мыслям. Я бы и не решила окончательно признать вероятность подобного развития событий годной, если бы не встреча со Смертью, и мой короткий разговор с Чаком про Бога. Бесконечно грустный, смирившийся, но дышащий силой, жизнью, знаниями взгляд. Знающий, понимающий, осознающий. Он был так сильно не похож на обычный взгляд Пророка, но я не придала особого значения этому тогда, но вспомнила об этом, когда в разговоре со Всадником Апокалипсиса я увидела нечто похожее. Взгляд древнего, сильного, высшего существа. Головоломка сложилась, ассоциации построились в ряд, и я снова окунулась в сомнения, безжалостно грызущее мои мысли. И я решила в конце концов это проверить. Если я ошиблась — то мы с Чаком просто бы посмеялись над наивной и глупой мной, вообразившей непонятно что, детектив хренов, а если нет… Ошибаться не хотелось, но того, чтобы это оказалось правдой — не хотелось в разы сильнее. — Кто ты на самом деле. Бог, не так ли? — Предпочитаю Чак. — он уже не улыбается, смотрит настороженно. Его признание будто выбивает почву из-под ног, заставляя глупо моргать в растерянности. Так просто? Даже отпираться не будет? Я почувствовала закономерное разочарование. Лучше бы я была не права. — Почему? — шёпот на грани слышимости. Вместо всех вопросов, которые я могла бы задать, вырывается только одно слово. — Так было нужно. — просто отвечает он спокойно. Слова пронзают воздух, и после нескольких секунд тишины они кажутся безумно громкими, как выстрел дробовика. Три слова, простой смысл, простая суть — но ничего, что могло бы объяснить, дать понять. Просто так нужно было. Нужно кому? Ангелам, пошедшим в разнос после его ухода? Люциферу? Людям? Винчестерам? Кому? Хочется расхохотаться, громко с надрывом. Превращаюсь в какую-то истеричку, но, прошу прощения, так отвечают родители, не способные объяснить ребёнку мотивов тех или иных своих действий, и даже не потому, что дитё глупо, а потому что они не в силах этого сделать. Вот только в ситуациях: «мы записали тебя на все десять кружков — так было нужно» или «мы решили отправить тебя к бабушке на лето в деревню — так было нужно» это ещё уместно, то тут — нет. И дело даже не в том, что он свалил в неведомые дали, когда был всем нужен. Не только он накосячил, у нас тоже рыльце в пушку — ангелы творят непойми что, мы, люди, тоже далеко от них не отстаём. Пернатики идут брат на брата, строят интриги, действуют жестоко и цинично — как люди, даже хуже — как самые настоящие демоны. Но ведь и делают они не просто так это — Михаил подводил реальность под требуемые параметры, по оставленным Им — Богом — инструкциям. Освободить Люцифера — убить окончательно, уничтожить, одержать безграничную победу над ним. И плевать какие будут последствия. Какая разница, если он — Михаил — идёт по пути, угодном Отцу? Но суть моего разочарования даже не в этом — хотя, отчасти и в этом тоже, но кто я такая, чтобы судить о том, как должно быть на самом деле? Суть в том, что Бога, скрывшегося, сбежавшего от боли потери, от вида крови своих пернатых сыновей, от их вечных самоубийственных драк друг с другом — я ещё могу понять, то того, кто наблюдает своими глазами за всем этим беспределом и просто молчит, отсиживаясь в стороне — нет. Эта та, основная, причина, по которой я хотела, чтобы мои предположения не оправдались. — Ты ведь им нужен. — как-то потерянно говорю я, намеренно не говоря «был». Потому что Бог, Чак — не важно, как он ещё себя назовёт — не только был им нужен, он и сейчас необходим. Всем. И Винчестерам, на плечи которых легли обязанности разрулить всю эту апокалиптическую ситуацию. И правильному-старшему-сыну-Михаилу, который ошибочно полагает, что делает всё верно, что действует согласно единственно возможному сценарию. И даже Люциферу, который никогда бы не признался вслух, что нуждается — где-то в глубине самого себя, своих мыслей, своей благодати — в одобрении, в прощении, в понимании Отца. — Бесконечно, всецельно, абсолютно… Неужели тебе и вправду всё равно? — Я должен был. — негромко возражает Чак. — Птенцы должны вылетать из гнезда. Я дал людям свободу. — Я не только о нас, — голос звучит раздражённо. — У нас тут как бы почти Апокалипсис. Был. Да, сейчас у нас только Дин и Сэм, которые хотят засадить Люцифера назад в его клетку, да Михаил, который хочет убить Светоносного в битве, параллельно при этом прикончив население половины земного шара. — Винчестеры бы справились. — отвечает он, и я прикрываю глаза, пытаясь успокоится. Он ведь и вправду с самого начала знал, как всё обернётся впоследствии, как поступят охотники, как Люцифер вместе с Михаилом упадут в ловушку, предназначенную для Падшего. Двух зайцев одним махом, да? — Я знаю. — тихо начинаю я, но угомонить нервное напряжение у меня не выходит — и в итоге мои последующие слова звучат слишком громко и даже немного визгливо. — Но ведь дело совсем не в них! Не в них. Потому что они — лишь верхушка айсберга. Льдышка за льдышкой, молекула за молекулой — каждое неправильное или обманчиво почти правильное действие, каждое событие, начиная со всей этой ситуации с несогласием, падениями и побегами, склеилось в такую махину, что просто так всё не исправить, не изменить. И тем не менее, канон пошёл прахом, и неужели для этого просто нужно знать, что должно было быть и действовать совсем наоборот? Видимо так. Разве это не доказательство, что Судьба, Пророчества — это не истина в последней инстанции? — А ты довольно сильно привязалась к моему сыну. — внезапно мягко произносит он, легко улыбаясь одними уголками губ. Это даёт понимание, что Бог, Чак – не важно — всё-таки по-прежнему его любит. И тем сильнее моё непонимание Его действий. — Это имеет значение? — усмехаюсь я, понимая вторую вещь — Чак избегает прямого ответа в сторону интересующих меня обстоятельств. — Да, привязалась. — не отрицаю я. Признать это на удивление легко. — Ты был уверен, что он не изменится. — Он не мог, не должен был этого сделать. — просто говорит Бог. И это вызывает острый приступ раздражения. Я кривлюсь, как от зубной боли, отстранённо думая, что именно так ощущали себя Винчестеры при своих фанах — и меня в том числе, когда узнали правду. Персонажами. Существами без воли, с уже прописанными действиями и судьбой, от которой не вправе отступиться. — Но тем не менее, вот он — решивший не убивать людей, легко болтающий с Габриэлем… — перечисляю я, а затем замолкаю. — Хотя, знаешь, ты действительно прав, — хмыкаю я. — Он не изменился. Потому что он всегда был таким — любящим братом, любящим сыном. Единственное, что теперь иначе — принятие людей, как данность. Не преклонение перед нами колен, нет, но это большее, что может быть с его стороны. Потому что всегда обидно, когда тебе предпочитают новые игрушки. — Я не заменил их на вас. — качает он головой. На лице расползается горькая усмешка. — Но и не объяснил этого. — отзеркаливаю я его движения. — Ты ведь так и не собираешься ничего менять? — Нет, Элис. — то, с какой лёгкостью он это говорит меня неприятно поражает. — Всё уже предрешено, Михаил не отступит, и ты не сможешь ничего исправить. В прошлый раз, помнится, он говорил мне нечто похожее, уверял, что я не могу изменить Люцифера. Я и вправду не могла, он и так был собой — этот Светоносный и тот, каким он был до этого — одно и тоже живое существо. Все имеют право на ошибки, все могут оступиться. Каждый может раскаяться, каждый в праве идти дальше. Я всего лишь натолкнула его, дала то, что ему нужно было — понимание и сочувствие, а Габриэль и, вероятно, их разговор, что так и остался за гранью моих познаний, послужил мощным катализатором, что помогло в конечном итоге нашему Светоносному решить, хочет ли он следовать своей судьбе, навязанной Отцом. Михаил не отступит, да? «Так явитесь ему и вправьте мозги» — хочется заорать мне. Но вместо этого, я только обхожу Чака, даже не смотря на него, и иду в сторону выхода. Почему-то даже не возникает и мысли о том, что Бог может оказаться против отпускать в вольное плавание кого-то, кто знает секрет его личины. Пусть не переживает, я не собираюсь сообщать об этом ни Люциферу, ни Габриэлю, ни даже Винчестерам с их Касом. Потому что за этим знанием несомненно последует жёсткое, жестокое разочарование. Потому что уже нельзя будет обнадёжиться фразой, что Бог был вынужден уйти, что была какая-то особенно важная причина, что Он не видит, что за хрень сейчас твориться в мире. — Кажется, я сломала вам весь сюжет, да? — у самого порога говорю я, не оборачиваясь, смотря на улицу сквозь проход приоткрытой моей рукой двери. Голос отдаёт каким-то ехидством, злой иронией, даже ядом. — Не беспокойтесь, мы доломаем его окончательно. Была причина, заставляющая меня желать ошибиться, но, увы, желание не сбылось. Это знание правды отчего-то причиняло боль, не физическую, но моральную, душевную, оно отдавало горечью и отчаянием, жгло огнём и кололо грустью. Бога Чака можно понять, но принять всё это — слишком тяжело, слишком… просто слишком. Эта правда разрывала меня на куски. И тем не менее по возвращению я улыбаюсь Люциферу, почти привычно отшучиваясь на насмешливую фразу Габриэля, вру, что гуляла. И всё-таки — как же холодно.