Kill me, heal me

Знаете, весь этот ваш Салемский процесс – полная ерунда. Просто толпа девок, настучавших друг на друга из-за мужика. Любовь – убийственная сила, равно как и похоть, и власть. Уж я-то знаю. Сожгли одну недавно – вот она точно была ведьмой, натуральной, без этих ваших страшных заклятий и прочего бреда. Могла убить взглядом, с ума свести прикосновением. А всё потому, что была чертовски красива, словно дьяволица, надменна, как принцесса, и с такой осанкой, которой могла позавидовать любая королева. Пасифика Нортвест вызвала такую волну негодования среди глупых девок, что на неё поступила лавина доносов, потому велено было пытать эту тварь в первую очередь. И мне, как самому сдержанному и разудалому малому было поручено это нелёгкое дело. Потому что я был младший среди этих долдонов, и они решили спихнуть всё на меня; правильно, заниматься греховным онанизмом после того как эта чертовка просто оближет пересохшие губы – так это все, это пожалуйста. А как пытать – боятся. И я боялся. Потому что она ведьма в третьем поколении, а я – парнишка восемнадцатилетний, едва из пелёнок вылез, а меня в пыточную камеру. Замечательно. Меня зовут Диппер Пайнс, и эта история о том, как я сошёл с ума. *** Я впихнут в пыточную камеру заботливым отче, а у самого поджилки трясутся, и сердце в горле колотиться. Знаете, это страшно, впервые брать в руки плеть и пытаться выбить из человека «правду». А Пасифика и вовсе не боялась: сидит себе на стуле привязанная, рот кляпом занят, волосы ей отрезали под мальчика, чтобы не колупаться особо. И вроде бы зрелище побитой и окровавленной ведьмы должно вызвать жалость и ненависть, а у меня в и так тесных штанах еще теснее становится – потому что эта девица просто сидит на этом гребанном табурете голая, раздвинув ноги, понимаете, и умудряется даже ухмыляться, сверкая холодной синевой глаз. Я невольно сглатываю и беру в руки этот хлыст – или плеть, чёрт его знает – и на ватных ногах подхожу к ведьме. Она мычит, а я даже думать не могу, когда рука машинально поднимается, после чего плётка бьёт по и так в кровь разбитой спине. Дрожащим от страха и возбуждения голосом не говорю – пищу: - Ты будешь говорить?! Господи, если ты есть и вообще думаешь о нас, зачем, ну зачем ты создал… это? Воплощение всех порочных желаний, так и зовущее выебать её, а потом сжечь к чертям, чтобы никогда больше не вспоминать об этих приглушённых кляпом стонах и бесстыдно раздвинутых ногах. Она утвердительно мычит, и я вынимаю грязную тряпку у неё изо рта. - Что ж ты, милый, так груб? Я же вижу, тебе совсем другого хочется, - грудным голосом шепчет ведьма, облизывая пересохшие губы. Я готов взять раскалённый прут и съездить ей по этим самым губам, чтобы чёртова Нортвест больше никогда так не делала, потому что я готов кончить прямо тут же, от одного вида орудий пыток. Что там говорил отче? Терпи, не соглашайся ни на что, выпытывай правду честным путём огня и железа, не прибегая к греховным контактам с ведьмой. Что я там должен из неё выбить?.. Я не знаю, потому что всё, что мне остаётся, это бить её хлыстом по спине, и не смотреть, не смотреть, не смотреть… Хорошо бы и уши заткнуть, потому что то, как она стонет, не назвать криком боли. Словно ей вообще фиолетово на весь мир, будто она боли не чувствует вовсе. - А ты милашка, жаль, что эти церковные служки заставляют тебя это делать. При других обстоятельствах мы бы могли заняться чем-нибудь поинтереснее пыток, - и снова эта ухмылка. Как ей удаётся быть такой обольстительной, находясь в таком… неоднозначном положении? - Отвечай, это ты сожгла деревню?! - Ну, пупсик, зачем ты так грубо? - Признание может облегчить тебе… - начал я, так и не договорив. - Что облегчить? Наказание? Не смеши, я и так одной ногой на костре. А души у меня нет, - сказала ведьма, скользнув языком по губам. Я встал со спины, чтобы видеть только исполосованную ранами кожу, но возбуждение и не думало спадать. - Я. Задал. Вопрос. - Пойдём со мной! Тебе понравится в моём мире, - внезапно предложила Пасифика, вывернувшись и посмотрев на меня. Эти глаза чуть – в очередной раз! – не отправили меня в обморок, потому что нельзя быть такой. Просто нельзя. Тут мне всё резко надоедает, и отвязываю её от этой табуретки, бросая на голый камень. - Что, всё-таки решил согласится на моё предложение? Я отворачиваюсь так быстро, как только могу, но вид обнажённого девичьего тела на полу заставляет меня задрожать и опереться o стену. После чего, я уже просто не могу даже смотреть на эту чертовку, беря святую воду и соль. Я направляюсь к ней, а она хохочет, запрокидывая голову и молотя конечностями по земле настолько сильно, насколько позволяют цепи. Знаете, легенды оказались правы. От святой воды у ведьм остаются огромные ожоги. - Ты деревню сожгла?! Отвечай! - Ну да-а-а-а, - лениво тянет ведьма, шипя от боли и прикрывая глаза. - Это всё, что от тебя требовалось, - как можно хладнокровнее говорю я и отворачиваюсь, собираясь вызвать отче. - Милашка, открой дверь, а? – я резко оборачиваюсь, глядя во все глаза на Пасифику, которая вдруг встала и подошла к двери, скинув цепи, словно те были из паутины. - Что… что… - Ничего, зайчонок, просто тут замок серебряный, мне не открыть, - пожаловалась ведьма, надув губки. Серебро! Вот ты и попалась! Последнее, что я помню, это изумлённый взгляд голубых глаз, перед тем как Нортвест рухнула на пол, как мешок картошки. Рука колдуньи, прошитая серебряным кинжалом, безвольно лежала в луже крови. Сознание эта мразь потеряла. Времени как раз хватит, чтобы послать сюда отче и отмыться от позора. *** Я с некоторым сожалением наблюдаю, как Пасифику Нортвест тащат на груду хвороста. Как только её привязали, она обмякла на верёвках, словно кукла. Вокруг меня колышется толпа, все кричат, радуются, прыгают. …И тут, сгорая в костре, Пасифика обратила на меня взор своих ясно-голубых глаз. И я чётко слышал её голос в своей голове: «Мы с тобой ещё встретимся, милашка».