***
Анна медленно шагала в направлении беседки. В её голове всё ещё пульсировали обвинения матери и поучения отца, но всё же их перекрывали последние слова дяди. «Будь к ним терпимее, Аннет. Им понадобится время, но они непременно поддержат любое твое решение», — сказал он вместо прощания и крепко обнял её, не обращая внимания на растрёпанный внешний вид племянницы и совершенно невыносимый запах от её платья. Она рассчитывала на поддержку дяди в разговоре с родителями, но нисколько не была удивлена, увидев Петра Ивановича в полной готовности к отправке. Он сидел в тени веранды и ожидающе поглядывал на загруженный немногочисленными чемоданами фаэтон. Наверняка, к тому времени он уже не раз успел проститься со всеми домашними, поэтому на пороге его никто не провожал. Он явно задержался в имении только ради Анны, и, от осознания трогательности этого поступка, девушка едва не расплакалась. Однако она не могла позволить себе подобной слабости при Павле, дальнейшая судьба которого в немалой степени зависела от её уверенности в себе, а потому, оставив своих спутников немного позади, решилась лишь на сдержанное прощание. Тогда она была словно на иголках, перебирая в голове все возможные варианты предстоящего объяснения, сейчас же она ощущала себя свободной от всяких эмоций. Ей казалось, что все силы вмиг покинули её после заветного согласия родителей, и единственное, что она хотела — оказаться как можно скорее в своей постели. Однако прохладный вечерний ветерок оказался так заманчив после жаркого дня, что она не смогла отказать себе в удовольствии побыть ещё некоторое время на свежем воздухе вдали от домашней суеты. Она уже успела удобно устроиться в беседке, обложившись мягкими подушками, но порыв ветра взбудоражил не только ветви соседнего дерева, листочки на котором тревожно зашелестели. Анна поёжилась от покрывших её тело мурашек и вдруг явственно представила трясущегося от озноба мальчика со сломанной ногой. Павел в её воспоминаниях казался таким реальным, что девушка невольно обняла себя руками, пытаясь унять быстро заколотившееся сердце в своей груди. Всю дорогу от злосчастной таверны Анна боялась, что история с Элис повторится, и Павел тоже, не выдержав напора её родителей, решит сбежать. Именно поэтому, приведя его в дом, первым делом она уговорила Прасковью искупать и накормить ребёнка, а после спросила согласия Герасима разделить комнату с Павлом. Счастью старика, казалось, не было предела, а потому, решив, что с этим деликатным моментом она разобралась, Анна тихо поднялась наверх, чтобы привести в порядок и себя саму. Хорошенько умывшись и переодевшись в любимое лиловое платье, которое хоть и было довольно простым, зато свежо пахло и, на её взгляд, отлично подходило для спокойного семейного разговора, Анна спустилась в гостиную. Родители внимательно выслушали её просьбу взять в услужение ещё одного человека, а после согласились познакомиться с Павлом, которого к тому времени уже успели привести в более-менее пристойный вид и научить нескольким манерным движениям и словам. В этот раз родители не стали открыто проявлять своё несогласие, однако, оставшись с Анной наедине, не преминули высказать ей все свои сомнения по поводу необходимости брать под опеку беспризорника. Девушка уговорила их повременить с отказом и, удовлетворившись временным нейтралитетом, а именно тем, что Павел проживёт неделю у Герасима и кроме еды за свою добросовестную работу ничего требовать не будет, с облегчением выдохнула. Теперь же она держала в руках томик Шарлотты Бронте и искренне надеялась избавиться от гнетущих мыслей с помощью чтения. Она не раз уже увлекалась оригинальным произведением «Джейн Эйр» и надеялась, что в этот раз книга снова с лёгкостью сможет перенести её из Затонска в далёкую Англию. Так и случилось. С первого абзаца история маленькой девочки погрузила Анну в ту реальность, которой жила Джейн. Страница, другая… «Молитесь о прощении, мисс Эйр, или призрак выйдет из камина и утащит вас», — провела пальцем по строчке Анна. «Призрак. Не приведения покойного дяди нужно тебе бояться, милая Джейн, а эту жестокую женщину с её бессердечными отпрысками. Как они смеют так обращаться с тобой? Бьют, унижают, называют лгуньей», — Анна вдруг представила себя саму в красной комнате покойного мистера Рида, видящей его дух, и Павла, получающего побои от миссис Рид. Образ женщины из романа в сознании Анны начал медленно превращаться ту трактирщицу, от покровительства которой этим днём был освобождён мальчик, и девушка быстро взмахнула головой, чтобы прекратить этот ужас. «Нет, я приняла единственно верное решение, и убеждена в том, что родители меня поймут. И если не сейчас, то обязательно после», — попыталась успокоить себя Анна, вспоминая уверения дядюшки. Однако она всё равно не смогла продолжить беглого чтения. Её внимание не было более сосредоточено на персонажах, а сознание подло подсовывало жуткие картинки. В один момент ей даже начало казаться, что она снова начала видеть призраков, однако все те, кто без приглашения всплывал в её памяти, определённо давно были ей знакомы. Обстоятельства смерти каждого из них она с лёгкостью могла бы назвать при необходимости, так как сама же и была задействована в поисках их убийц.Однако такой необходимости не было. Равно как не было абсолютно никакой надобности вспоминать высказанные в отношении Павла сомнения родителей. Но их слова совершенно не хотели уходить в небытие. «Как же так можно, Анна», — казалось, возмущению Виктора Ивановича не было предела. — «Он же не уличный пёс! Его нельзя просто подобрать на площади, взять в дом, накормить, обогреть, а после, привязав на цепи, заставить служить хозяевам». «Согласился!» — с вызовом вторила ранее сказанным словам дочери Мария Тимофеевна. — «Конечно, он согласился! Кто бы отказался на его месте? Не часто дворянская семья делает такие щедрые предложения. Как тебе вообще могла прийти в голову эта мысль?». «Анна, я хочу, чтобы ты подумала об этом ещё», — отец казался несгибаемым, — «Я могу посодействовать его устройству в другой, более благополучный, сиротский дом». «Девочка моя», — с мольбой отозвалась Мария Тимофеевна. — «Брось ты эту затею, пока не поздно». «В этот раз я склонен согласиться с вашими родителями, Анна Викторовна. Павел, без сомнения, чудный ребёнок, но он свободолюбив и не изменяет своим привычкам», — это противоречие, которое, наверняка, с самого начала таилось в ней самой, будучи высказанным в её голове Штольманом, хлестнуло, словно плетью. — Я в состоянии сама принимать решения! — вдруг вспыхнула девушка, отбрасывая в сторону сомнения. «Часто скоропалительные и не всегда обдуманные», — мгновенно всплыло в памяти замечание следователя. Анна вскочила с лавочки, раскидав по полу подушки, и начала ходить кругами по беседке. Такими ли могли быть его слова, будь он рядом? Или Яков в этот раз поддержал бы её? — Лучше бы он сам высказал своё мнение здесь и сейчас, — тихо прошептала она. Размышления её были суетны и неудержимо бросали девушку от одной мысли к другой. Анна не могла решить, что ей делать дальше. После разговора с конюхом, она узнала, что Яков выжил, и, несомненно, она бросилась бы на край света, лишь бы высказать ему всё, что думала по поводу его скрытности, а затем зацеловать до исступления. Однако она не знала, где он, и даже если бы ей удалось проследить его путь из Затонска, то за полгода не только снега старательно замели за ним все следы, но и возможные свидетели так же могли забыть важные детали. Девушка мягко помассировала виски, которые начали болезненно пульсировать. Да, она готова была снова разыскивать нити, ведущие к нему, но для этого требовались все её силы, без остатка. В Затонске же ещё оставались дела, требующие её внимания, и тот факт, что все жители её родного города давно уже были опрошены как полицией, так и ею самой, не давал ей снова сорваться с места, не обдумав всё как следует. Куда мог двинуться раненый полицейский из Затонска? Вряд ли он рассчитывал скрыться в Петербурге, однако в столице несколько железнодорожных вокзалов с разными направлениями, а значит, путей отхода у него могло быть больше. Если известный следователь уехал из страны на поезде, то кто-то мог его запомнить, но вероятность этого была невелика, особенно по прошествии нескольких месяцев. В своём письме Варфоломеев уверял Анну в том, что его люди всё это время без дела не сидели, а это означало, что они уже узнали всё возможное. Нет, Штольман не мог так рисковать, ища пути отступления через Петербург. А вот если он так же, как и в Затонске, имел в столице никому более неизвестных друзей, вроде Фёдора, то Анна желала бы познакомиться с каждым человеком, кто когда-либо имел дело со следователем Штольманом. Из тревожных мыслей девушку вывело пронзительное ржание Вивальди. Самого коня за домом видно не было, однако она поняла, что животное уже некоторое время назад вернулось домой, благополучно доставив дядюшку на вокзал. Анна улыбнулась. Ей отчего-то безумно захотелось коснуться своей ладонью бархатного носа коня. Она не раз уже замечала за собой, что молчаливое наблюдение за животными её успокаивает и настраивает на нужный лад не меньше, чем чтение или перевод. А так как в последних она утешения не нашла, самым очевидным было обратиться к первому. Оставив на столе закрытую книгу, Анна глубоко вдохнула аромат зрелых яблок, слышимый из сада. Она не сомневалась в том, что Вивальди не откажется от сладких плодов.***
Обеденный зной заметно спал, чему Аркадий был безмерно рад. Доведя Анну с Павлом до дома, он незаметно проник в кухню, где Прасковья угостила его вкусными пирожками, а после скрылся в приятной тени за конюшней. Он чувствовал в поступке Анны уверенность и обдуманность, а потому не видел необходимости в своём присутствии. Аркадий не знал, как могут отреагировать родители девушки на то, что она привела в дом нового человека, но сам он до сих пор пребывал в некой эйфории, застилающей разум плотным туманом и заставляющей его улыбаться, словно идиота. И последнее больше, чем что-либо другое, вынуждало его уединиться. Изо дня в день он тщательно следил за тем, чтобы никто не мог обнаружить его в растерянных чувствах, так как любые проявления слабости неминуемо вели к нежелательному вниманию со стороны окружающих. От одного такого вопроса ему едва удалось уйти часом ранее, но если бы Анна поинтересовалась переменой его настроения снова, то наверняка получила бы развёрнутый ответ. Прежде никто никогда не мог выпытать у художника то, что он не хотел говорить, но сегодняшний поступок Анны буквально вывернул его душу наизнанку, обнажая давно спрятанные воспоминания. Его сознание играло с ним дурную шутку, поднимая на поверхность все эмоции и переживания, копившиеся в течение долгих лет. Аркадию до того хотелось выговориться, что крепко сцепленные пальцы рук сводило судорогой, а от нервного напряжения пульсировал череп. Он не сразу заметил, как слёзы предательскими струйками поползли вниз по его щекам. Обняв себя за колени руками, Лесницкий поджал подбородок и начал медленно покачиваться вперёд-назад, пытаясь прийти в себя. В детстве ему это помогало. Ещё одним способом уйти от угнетающих мыслей было рисование. Обычно он представлял себе что-то невероятно прекрасное и отображал это на всём, что только попадалась под руку, будь то земля под ногами или белёная стена в сарае. Сейчас же в его кармане всегда имелся небольшой блокнот с карандашом, а потому потребности в инструментах у него не было. Проблема была в поиске объекта рисования. В его сознании всплывали либо те воспоминания, от которых сейчас ему и хотелось скрыться, либо образ Анны, бережно охраняемый им уже долгое время. Обычно его портреты носили секундный характер. Он ловил отличительные черты заказчиков и тщательно их прорисовывал. Так было в большинстве случаев. Но иногда на его пути встречались люди, картины с которых можно было начать писать только спустя некоторое время, когда человек раскрывался перед ним и от того становился более понятным. Но даже тогда Аркадию хватало нескольких дней общения. С Анной же всё было иначе. Конечно, он мог начать её портрет сразу после знакомства, однако чем больше он с ней общался, тем ярче она ему представлялась. Действительно, той мрачной девушки перед собой он больше не видел. С каждым днём Анна раскрывалась, словно утренний цветок, становясь всё краше, и ему однозначно льстила мысль о том, что к этому преображению он сам приложил некоторые усилия. — Я же обещал вам, Анна Викторовна, что на вашем лице улыбка будет играть чаще, — довольно пробормотал он себе под нос и откинулся на землю. Перед его глазами вмиг закрутились тысячи сюжетов, и он понял, что задремал только тогда, когда на подъездной дорожке послышался стук копыт и грохот колёс. Лесницкий мигом проснулся, и, потерев лицо ладонями, затаился. Вскоре возле конюшни появился и сам Фёдор со своим подопечным. Конюх умело распряг животное и отвёл Вивальди пастись. Прошло ещё немного времени, прежде чем мужчина, бережно развесив всю сбрую по местам, удалился, и только тогда, не слыша больше тихого бормотания Фёдора, Аркадий расслабился. Он был рад остаться незамеченным. Перед ним развернулась чудная картина: Вивальди мирно взмахивал хвостом, отгоняя мух, и пощипывал ароматную траву, дух которой был слышен даже на расстоянии. Этот знакомый с детства запах пробудил в Аркадии другие, более тёплые чувства, и он, облокотившись спиной о сложенные стопкой дрова, занялся привычным делом — набросками в блокноте. Однако его единение с природой продлилось недолго. Жеребец оказался куда прозорливее Фёдора, а потому, спустя некоторое время, всё-таки заприметил знакомого человека. Конь удивлённо уставился на художника своими большими, словно блюдца, глазами, а после заливисто заржал. Аркадий легко улыбнулся, но не подал вида, что заметил обращения к своей персоне. Поняв, что внимания ему уделять не собираются, Вивальди выразительно фыркнул и с ещё большим энтузиазмом, чем прежде, принялся срывать губами большие пучки зелени. Лесницкий снова посмотрел на животное, примечая особенности породы. Он однажды уже видел лошадь необычной мышастой масти с широким чёрным ремнём на спине и зебровинами на конечностях, однако этот конёк радовал не только окрасом, но и характером. Под пристальным контролем Виктора Ивановича Аркадий имел удовольствие проехаться на Вивальди и мог поклясться, что жеребца покладистей он не встречал. Художник довольно быстро вернулся к своему занятию, но не прошло и пяти минут, как животное встрепенулось, твёрдо встав на все ноги, и, подёргивая ушами с аккуратным тёмным ободком, громко поприветствовало очередного гостя. — Ты сегодня особенно разговорчив, дружище, — пробубнил Аркадий, но быстро замолчал, увидев поверх листа, на кого именно так отреагировал конь. Анна остановилась на краю небольшой полянки и осторожно протянула красное яблоко Вивальди. Жеребец, сообразив, что новый человек может оказаться сговорчивее, быстрым шагом подошел к девушке и принялся аппетитно хрустеть сладким фруктом. — Эй, ты так мне чистое платье испортишь, — тихо засмеялась Анна, оглаживая свободной рукой лоб коня, а после того, как он прикончил первое угощение, обняла его за шею. Её следующие слова потонули в густой гриве, и только после того, как Вивальди принялся усердно шлёпать губами в подоле её платья в поисках очередной порции всевозможных вкусностей, легко отстранилась. — Ах ты жулик! — весело обвинила животное девушка, и, достав из потайного кармана юбки ещё одно яблоко, поместила его на раскрытую ладонь. Аркадий не знал, что ему делать. С одной стороны, наблюдение за этим общением прельщало его и заставляло тянуться к бумаге, чтобы запечатлеть чудные мгновения, а с другой, он не мог позволить себе украдкой воровать их единение. И последнее чувство спустя некоторое время пересилило его. Он старательно пригладил ладонями растрепавшиеся волосы и медленно вышел из-за угла конюшни.