---21.ПИСЬМА---
30 января 2018 г. в 20:55
«П.И. Миронову
3 августа 1890 г. Из Затонска в С.-Петербург.
Дорогой дядюшка,
Не прошло и дня, как ты покинул Затонск, а я уже сижу в полумраке комнаты и при свечах пишу тебе это письмо. Сложно поверить, но за столь короткое время я успела не только объясниться с родителями, но и поговорить с человеком, история которого заставила посмотреть меня на многие события по-другому. Хотя, впрочем, дело не только в этой истории, а в хитросплетениях судьбы, в сетях которой барахтается каждый из нас. Всё идёт своим чередом, и, видимо, это письмо должно было случиться именно сегодня и именно при таких обстоятельствах.
Ты знаешь то чувство, когда будто бы всё, как прежде: так же дышишь, ходишь, разговариваешь, но настоящая жизнь проносится мимо? Надеюсь, что да. Потому что если так, то ты смог преодолеть это. Право, я раньше даже не подозревала, что можно настолько быстро перейти черту между „есть“ и „нет“, так сразу потерять себя, сдавшись в плен бесконечным тревогам и страшным снам. Всё случилось в одно мгновение: вместо порхающей от счастья бабочки, я стала глупым мотыльком, летящим к огню без страха сгореть. И теперь я понимаю, насколько это было эгоистично.
Однажды ты сказал мне, что любовь — это самая опасная вещь на земле и на небе. Самая красивая и самая опасная. Я приняла эти слова, как данность, и никогда не подвергала их сомнению. Правда, в тот день не могла себе даже представить, насколько испепеляющим может быть это чувство. Я долго жила с шорами на глазах, желая забыться, унять непрекращающуюся боль в груди, и мне удалось спрятаться от себя самой и от мира. Я не чувствовала ничего, плывя по течению и не беспокоясь, к каким берегам оно меня вынесет. До сегодняшнего дня.
Сегодня я впервые за долгие месяцы ощутила страх, который копьём прошел сквозь меня, выбив дух и прочно сковав своими цепями. Я впервые побоялась подлетать близко к пламени, поняв, что мне есть, что терять, есть, за что бороться, есть, кого любить. И за это осознание я благодарна как раз тому человеку, о котором писала в самом начале. Я не имею права его называть и, конечно, не стану вдаваться в подробности. Могу лишь сказать, что ты с ним знаком, хотя, конечно же, даже представить себе не можешь, с чем на самом деле ему пришлось столкнуться.
Страдания даются не просто так, и они всегда вознаграждаются стократ — вот, что я вынесла из нашего с ним разговора. Покалеченная судьба одного человека спустя время может стать примером, открытием для другого, тем самым спасая этого другого от чего-то жуткого, опасного, пагубного. Этот человек наверняка не стал бы тем, кем он является сейчас, без трагедии, которая случилась с ним в детстве. Не преодолев ранее тех испытаний, он так же никогда бы не рассказал мне вчера своей истории, без которой я могла бы не понять важного, могла бы упустить всё то, в чем сейчас тебе признаюсь.
Скажи мне, дядя, что это, если не чреда взаимосвязанных, продуманных свыше событий?
Ты, конечно же, сидишь сейчас со снисходительной улыбкой. Ведь ты всё всегда знаешь и наверняка давно уже убеждён в том, что трудности выпадают на долю человека не просто так. Но я рада, что дошла до этого сама, хотя многого ещё не понимаю. Например, мне сложно понять, почему вселенная разлучила меня с Яковом, едва мы обрели счастье, почему в этот же миг я лишилась ещё и дара и, наконец, почему неизвестность так пожирает изнутри. Зачем всё это? Я не знаю. Однако я убеждена в том, что однажды все эти вопросы станут ненужными, потому что замысел Создателя вдруг станет ясен.
Пути Господни неисповедимы. Осознание такой простой истины дурманит и выбивает почву из-под ног. Это, как вдохнуть много воздуха за раз: голова кружится и учащенно бьётся сердце. В один миг для меня краски стали ярче, слова - громче, а запахи - слаще. И я вдруг почувствовала, что готова открыться воспоминаниям, наслаждаться ими, а не скрываться в давящей тишине сознания, избегая всяких эмоций.
Знаешь, прежде чем приняться за это письмо, я долго не могла уснуть, думая о том, что же во мне могло измениться за столь короткое время. Мне непросто было подобрать нужные слова для того, чтобы описать своё новое состояние, и лишь задремав, я получила ответ. Слова пришли ко мне внезапно, и они были до крайности просты: „Я вижу“. Я наконец-то сбросила с себя шоры и снова увидела мир во всех его проявлениях. Или, по крайней мере, стала близка к этому. Правда теперь я вижу не только глазами, но, кажется, ещё и душой. И такое восприятие действительности могу описать лишь французским „Je vois“. Потому как „Я вижу“ — слишком скупо, а „I see“ — не так одухотворённо. Но ты ведь и сам это знаешь! Ты, как никто другой, чувствуешь французский язык и мастерски им владеешь. Теперь я понимаю, почему он тебе так близок, хотя любовь к английскому во мне всё-таки сильнее.
Дядюшка, я верю в то, что ты поймёшь меня, и именно поэтому решилась тебе открыться. Однако есть ещё одна причина, по которой я начала это письмо. Наравне с мыслью о предопределённости, у меня появилось осознание того, что Затонск стал мне тесен. Без возможности видеть духов я не чувствую себя здесь нужной. Вернее, мои уроки английского и музыки наверняка приносят пользу, однако я не могу всё время прятаться за этими занятиями, словно за ширмой. Я должна продолжать поиски Якова и решила, что могу начать с Петербурга — города, в котором он провёл не один год. Быть может, мне удастся найти ниточки, которые помогут распутать клубок таинственного исчезновения…
Николай Тимофеевич Варфоломеев уже давно предлагал мне службу при дворе, и я надеюсь, что это убедит родителей в необходимости поездки. Однако Петербург мне совсем незнаком, и я хотела бы погостить у тебя некоторое время, пока не определюсь с тем, что буду делать дальше. Всё-таки я непозволительно долго оставляла письмо полковника без ответа, и он вполне может отказать мне. Но лучше, чтобы мама и папа об этом даже не подозревали.
Несмотря на то, что у меня ещё осталось одно незавершенное дело в Затонске — нужно помочь Антону Андреевичу поймать преступника — на ответное письмо с твоей стороны не рассчитываю. Просто чувствую, что скоро убийца будет изобличен, и я смогу сесть на первый же поезд в Петербург.
Люблю тебя всем сердцем и душой,
Твоя Анна »
Девушка сладко потянулась, облокотившись на спинку стула, и потёрла ладонями уставшие глаза. На циферблате каминных часов стрелки показывали три ночи. Совсем скоро начнёт светать, и Прасковья придёт в комнату с намерением разбудить Анну к утренней службе. Вчера Мария Тимофеевна после нравоучений всё-таки успела сказать дочери, что отец Фёдор будет освещать новый колокол, на литьё которого их семья жертвовала деньги, и что им всем «непременно нужно быть на этом событии — как-никак большой праздник!».
Анна пошевелила затёкшими от долгого письма пальцами и посмотрела на остатки чернил, которых, по её представлениям, всё же должно было хватить на несколько строк. Сообщая дяде о приглашении Николая Тимофеевича, она поняла, что настало время ответить и самому полковнику на письмо, которое давно уже пылилось в её сундуке. От волнения её потряхивало. Прошло так много времени, что ей стыдно было просить его о месте при дворе, но других связей в столице у неё не было. Поэтому, обращаясь к Варфоломееву, она успокаивала себя только его давними словами о том, что ей не стоит торопиться с ответом.
«Вот я и не торопилась», — подумала Анна и на чистой бумаге сухо сообщила о своём согласии, решив оставить все оправдания для личной встречи.
Дождавшись высыхания чернил, девушка аккуратно разложила письма по конвертам и, задув свечу, без сил рухнула в кровать. У неё ещё оставался час на то, чтобы отдохнуть, и она с радостью погрузилась в сон, едва её голова коснулась подушки.