JE VOIS

      Оставив обессиленную, но, слава Богу, живую Анну на попечение родителей и доктора Милца, Яков направился в город. Он не знал, видела ли она его сквозь завесу слабости, потрясения, боли и периодической потери сознания, но сам до сих пор не мог поверить в то, что их первая встреча состоялась именно так. Яков хотел задержаться, дождаться её пробуждения, но не мог себе этого позволить: дорога была каждая минута. Именно поэтому он потратил весь остаток утра на собственное расследование.       Штольман и дальше бы не появлялся в управлении, продолжая собирать всю необходимую информацию, однако после полудня его силой заставили показаться перед Трегубовым. Полицмейстер требовал объяснить не только внезапное появление Якова в городе, но и, конечно же, ещё более внезапное его исчезновение полгода назад. А объяснить следователь хотел только то, что преступник есть и его нужно искать. Анну в колодец толкнули, в этом он не сомневался. Земля вокруг была истоптана, но один след от подошвы сапог был особенно явно впечатан в мягкую глинистую почву возле колодца, что говорило о недостатке силы в руках у преступника. Кроме того, вакса с этого самого сапога осталась на каменной кладке, а значит, вычислить преступника по сбитому носку было несложно. Несложно, но нужно было сделать это как можно скорее.       Трегубов держал его у себя долго, с пристрастием допрашивая обо всём и сразу, и под конец разговора запретил браться за дела до соответствующего распоряжения сверху. Однако Яков был уверен, что ранее полковник Варфоломеев уже имел беседу с полицмейстером, так как в камеру его, якобы беглого английского шпиона, всё-таки не заключили. И это было как нельзя кстати. Второй раз Коробейников вряд ли бы повёлся на его фарс и не стал бы выпускать из-под стражи даже под дулом пистолета.       Когда Яков наконец попал в кабинет, Антон Андреевич уже кого-то допрашивал. И этим кем-то оказался молодой человек с громким живым голосом и размашистыми движениями рук. Его длинные чёрные волосы были спутаны, а одежда измазана в краске. За утро Якову не раз доводилось слышать об этом господине, поэтому признать в нём приезжего художника не составило труда. А когда Лесницкий обернулся, чтобы посмотреть на человека, прервавшего его ответ, Штольман понял, что тоже был ему знаком. На смуглом лице художника отражалось сразу несколько эмоций: от искреннего негодования предъявляемыми ему обвинениями до сердечной озабоченности произошедшим. Однако испуганным или раздраженным он не выглядел.       — Знаете, чего я действительно не могу понять, Аркадий Юрьевич? — прервал Коробейников затянувшееся молчание. Лесницкий нехотя оторвал пытливый взгляд от Штольмана и снова повернулся к Антону Андреевичу. — Так это того, как люди могут кусать кормящую их руку, словно дикие звери, и вместо благодарности за предоставленный кров совершать чудовищные поступки.       — Я тоже не понимаю таких людей. Именно поэтому всегда ценил гостеприимство Мироновых и никогда бы не пожелал зла никому из них, — спокойно ответил художник, устало отклоняясь на спинку стула.       — Как я уже говорил, — строго продолжил Антон Андреевич, — вашу ссору с Анной Викторовной видела вся округа. Нет смысла сейчас отпираться. Чем скорее вы откроете причину ваших разногласий, тем скорее я смогу сделать необходимые выводы.       — Я и не отпираюсь. Но ссора — это не покушение на убийство, — коротко заключил Лесницкий. — И как я вам тоже уже неоднократно повторял, тема нашего разговора слишком личная, чтобы о ней распространяться.       — Личная? Полноте, Аркадий Юрьевич, — Штольман вдруг подумал, что за месяцы его отсутствия каждый житель и гость этого города был ближе к Анне, чем он сам. — Следствие идёт. В ваших же интересах помочь расследованию. Тем более, за столь короткое время — Месяц? Два? — между вами возникло так много личного.       — Два. И этого времени было достаточно, чтобы у нас с госпожой Мироновой сложились тёплые отношения. Спросите её саму о нашем с ней разговоре. Если она посчитает нужным, то поделится с вами подробностями. В чём я нисколько и не сомневаюсь, Яков Платонович, — выдержанно ответил художник, всё так же пристально изучая Штольмана.       — Непременно, — сухо отозвался Яков. — А пока будьте добры отвечать на вопросы. Иначе…       — Иначе засадите меня за решетку? — Лесницкий ухмыльнулся и, сомкнув запястья, вытянул руки вперёд. — Я и так там окажусь, не правда ли, господин следователь? Стоит ли тогда медлить?       Он был молод, дерзок и довольно-таки самонадеян для человека, находящегося под подозрением. И, кроме всего прочего, влюблён в Анну. Но не виновен. Яков это видел и всё же где-то внутри себя надеялся найти в художнике какой-то подвох. Если бы у него было больше времени, он бы непременно навёл справки о Лесницком, но сейчас Яков мог полагаться только на себя, и его воспалённый ревностью рассудок, игнорируя пульсирующие мысли о природе близких отношений Анны и этого господина, всё же давал основания полагать, что перед ним сидит не преступник. Не преступник, но человек умный и желающий вывести его из себя.       — Только если на то будут веские основания, — Яков дождался, когда запал в глазах художника угаснет, и задал формальный вопрос, не ответить на который Лесницкий не имел никакого права.       — Куда вы направились после разговора с Анной Викторовной?       — В свою гостевую комнату. И находился там до самого вызова на допрос. Прасковья может подтвердить. Да и краска на одежде, полагаю, свидетельствует о том, что я был занят делом, — он указал на несколько разноцветных пятен на рубашке, а затем посмотрел на Якова так, будто знал что-то, о чем следователь даже не подозревал. И это что-то совершенно точно никак не было связано с нападением на девушку. Штольману это не понравилось, и ему вдруг страшно захотелось посадить художника в камеру, только бы тот держался подальше от Анны. Его Анны.       — Вы свободны, господин Лесницкий, — спокойно произнёс Яков, и на него тут же уставились две пары удивлённых глаз.       — Что? — будто не расслышав, переспросил художник.       — Можете идти, — сухо повторил Штольман и, встав со стула, направился заварить себе чаю, которого благодаря Коробейникову в кабинете всегда было предостаточно.       Уже на выходе Лесницкий вдруг замер в дверях и, обернувшись, с многозначительной улыбкой обратился к Штольману:       — Я сделал ей предложение, и она отказала. Но уверяю вас, что не оставлю своих попыток до тех пор, пока она не выйдет за меня или же пока не даст своего согласия другому.       Как только дверь за художником захлопнулась, в кабинете повисла тишина, сопровождаемая лишь гулким ходом напольных часов. Штольман, всё-таки налив в стакан кипятка, сел на прежнее место помощника и, пройдясь взглядом по разложенным на столе папкам, подумал о том, что, вероятно, ему ещё придётся встречаться с этим господином и надо бы тогда держать себя в руках.       Немного погодя Коробейников подошел к Якову. У них не было возможности поговорить ранее, поэтому Штольман не сомневался, что у Антона Андреевича накопилось к нему предостаточно вопросов. Однако, к его удовольствию, молодой человек задал один и по делу.       — Яков Платонович, зачем вы его отпустили? — начал Коробейников так, будто они давно уже вместе занимались этим делом и Штольман никуда не пропадал. — У него не было алиби. Он мог толкнуть Анну Викторовну и преспокойно вернуться в имение.       — Он невиновен, Антон Андреевич.       — Разве? –лицо молодого следователя выражало сомнение.       — Взгляните сюда, — Яков достал из кармана фотокарточку, которую успел забрать у Евграшина по дороге в кабинет. — Это след преступника. И он не совпадает с подошвой обуви господина Лесницкого.       — У него было время переобуться.       — Было, но он этого не сделал. Туфли его были измазаны глиной, которая есть только на церковном холме и у реки. Но спускаться к воде по дороге в управление у него не было никакой возможности, он прибыл в сопровождении городового.       Антон Андреевич легко кивнул, нехотя соглашаясь с весомостью приведённых аргументов, и молча вернулся на место. За этим последовало несколько часов непрерывной работы: Штольман рылся в бумагах, а Коробейников допрашивал всё новых и новых свидетелей, показания которых к вечеру всё больше начинали походить на сказки. И только после того, как все желающие поведать свою версию происходящего разошлись по домам, Яков, наконец, смог привлечь Антона Андреевича к разбору старых дел.       Когда стрелка часов перевалила за полночь, в дверь кабинета постучали и сообщили о том, что один из подозреваемых был снят с поезда по дороге в Москву и его уже везут в управление. Антон Андреевич устало вздохнул и медленно направился к своему месту. Якову было любопытно посмотреть на этого загадочного персонажа, фигурирующего во всех нераскрытых делах Коробейникова, но как только Ушакова ввели в кабинет, Штольман принял совершенно незаинтересованный вид, медленно потягивая третью по счёту кружку чая.       К тому времени, пытаясь найти ниточку, связывающую все преступления, среди прочих папок на столе Яков обнаружил дело о смерти князя. Это его немало удивило, ведь козёл отпущения всегда находится, когда речь заходит о смерти высокородных особ. Увидев он сейчас имя какого-нибудь несчастного, отправленного по наговору на каторгу, вопросов у него было бы меньше. Неужели расследованием ещё занимались? Штольман бросил изучающий взгляд на Коробейникова. Тот настойчиво разъяснял причины задержания полнотелому мужчине лет 50 с залысиной на голове и обильной испариной на лбу, который в ответ заявлял, что давно планировал эту поездку и сбегать никуда не собирался. Яков всегда видел в молодом человеке задатки хорошего сыщика, но никак не мог предположить, что Коробейников станет бороться за это дело. А борьба с начальством, должно быть, была нешуточная. Правда, к каким бы выводам Антон Андреевич ни пришел, они наверняка были далеки от истины. Штольман и сам не был готов к тому, что ответы найдутся на поверхности, и причину смерти князя можно будет описать одним простым, но метким французским выражением: «Dans chaque malheur cherchez la femme» (в каждом несчастье ищите женщину).       Яков потёр ладонями лицо, чтобы собраться с мыслями, и обратился в слух. Как бы хорошо Антон Андреевич ни справлялся с допросом Ушакова, оставлять это дело только на него он не мог. Ещё раз пробежавшись взглядом по папкам, он выудил из последнего дела о смерти куртизанки протокол, согласно которому этот самый господин считался одним из её любовников. Но если бы за подобную связь людей сажали за решетку, то половина мужчин города Затонска давно была бы уже под арестом. Очевидно, Коробейников это тоже понимал, поэтому убедившись в том, что и на этот раз Григорий Иванович имеет алиби в виде пригласительного письма из гильдии торговцев, отпустил его под запретом уезжать из города. Яков поступил бы так же, ведь за три месяца расследования у полиции на него ничего так и не появилось. В этот раз ниточки, ведущие к напавшему на Анну человеку, снова оборвались, и им с Коробейниковым необходимо было отыскать новые как можно скорее.       — Почему вы так рьяно взялись за него? — спросил Штольман у Антона Андреевича, как только за Ушаковым захлопнулась дверь. — Насколько понимаю, улик против него у вас нет.       — Так в этом и шутка, Яков Платонович! — Коробейников развёл руками. — Во всех случившихся убийствах он проходил фигурантом по делу, но никак себя не дискредитировал. Но я нутром чувствую, что связаны эти преступления и нападение на Анну Викторовну не случайно.       — Правильно мыслите, Антон Андреевич, да только не с той стороны копаете. Сам он мог и не убивать. Смерти всегда были обставлены как несчастные случаи и на Анну Викторовну тоже не с ножичком в подворотне напали. Значит, продумано всё было с самого начала. Убийства из-за расстроенных чувств так не совершаются, — Яков задумался. — Кто мог желать смерти любовницам Ушакова? И как с этим всем связана Анна Викторовна?       — Сложно сказать. Ни у кого другого, кроме него самого, интереса в убийствах не нашлось. Да и Анна Викторовна редко ошибается в своих подозрениях…       — Анна Викторовна?! — Штольман никак не ожидал от Коробейникова безоговорочной надежды на предчувствия девушки. Он и сам не раз убеждался в том, что способности Анны бывают невероятно полезны, но не строить же всё расследование, основываясь на одних лишь её видениях… — А своя голова на что? На доказательства нужно полагаться и улики искать: сами они к вам на стол не прыгнут.       Антон Андреевич насупился, но промолчал. Штольману не хотелось читать ему нотаций, но сейчас следователю казалось, будто все эти дела ждали только его возвращения. А тут ещё эта детская наивность Коробейникова…       Внезапно в приёмной послышался какой-то шум, не свойственный поздним часам работы управления, и Антон Андреевич поднялся со своего места, чтобы узнать, в чем дело. Однако не успел он сделать нескольких шагов, как дверь кабинета распахнулась и причина переполоха оказалась абсолютно очевидна. На пороге стояла Анна.       За день Штольман настолько устал, что не сразу поверил в то, что это происходит на самом деле. Он несколько раз с усилием моргнул, прежде чем сосредоточить всё внимание на девушке. Её появление было невероятным: только утром он держал её в своих руках, слабую, озябшую, едва способную вдохнуть полной грудью, и вот она здесь, стоит прямо перед ним, и пламя свечи отражается блеском в её глазах. Что её сюда привело в такой час? Этот и тысячи других вопросов начали метаться в его голове, но вместо того, чтобы задать хотя бы один из них, он тихо произнёс её имя.       Сквозь сумерки кабинета он не мог сразу заметить, насколько она бледна, поэтому, когда Анна, коснувшись лба ладонью, начала оседать в дверях, не успел выбежать из-за стола, чтобы подхватить её. Единственное, что Яков сделал от невозможности предпринять что-либо в этих обстоятельствах, так это прокричал Коробейникову указание держать её. Однако в этом не было никакой необходимости. Антон Андреевич быстро оказался рядом с девушкой и, подхватив под руки, медленно подвёл к ближайшему стулу возле чайного столика.       — Как же это, Анна Викторовна, — начал было причитать он, но девушка крепко впилась в его руку своими тонкими пальцами и попросила тишины.       Яков осторожно, словно боясь её спугнуть, подошел ближе. Теперь он явственно видел и её бледность, и тонкую струйку пота, медленно стекающую по виску, и остроту каждой черточки её похудевшего лица. Конечно же, Анну ещё лихорадило. Глупо было верить в то, что за каких-то полдня она смогла полностью поправиться.       Он молча налил стакан воды и протянул ей. Анна приняла стеклянный сосуд и, едва соприкоснувшись с рукой Якова, замерла: между ними пробежал электрический разряд. Она подняла голову и, встретившись с ним взглядом, вдруг закрыла глаза и залпом выпила всю воду. Затем повернулась к Коробейникову и медленно, с болезненным придыханием, начала говорить.       Она говорила прерывисто, но предельно точно, и Яков вдруг понял, что ощущает всё происходящее непривычно отстранённо. Он слышал и воспринимал всё, что она говорила про напавшую на неё женщину, про то, что этой женщиной оказалась помощница Ушакова, про последние слова Софьи перед тем, как она толкнула Анну в колодец, про то, как именно эта женщина преследовала Устинью и, наконец, про украденные ею золотые часы… Своей рациональной частью сознания он фиксировал всё сказанное Анной, но была и другая часть, которая панически перебивала все его стремления сосредоточиться на деле. Яков думал о причинах, по которым она отводила от него взгляд, и не мог не винить себя за это. «Неужели это конец?», — пронеслось у него в голове, и от этих мыслей предательски кольнуло в груди.       — Откуда у девушки маман могли взяться золотые часы? — задал риторический вопрос Коробейников после того, как Анна закончила объяснять все детали своего сна.       В ответ девушка лишь пожала плечами, упорно смотря на что-то, что было видно только ей одной. Задумавшись, Антон Андреевич почесал голову и направился к столу, за которым весь день проработал Штольман. Он тут же начал судорожно перебирать бумаги, и, наконец, найдя нужную папку, победно поднял её вверх:       — Был у нас один приезжий господин. Ротмистр Потапов. Заявлял о пропаже фамильных часов.       — Потапов? — Штольман был удивлён, услышав о своём старом знакомом. Зачем ротмистру понадобилось ехать в Затонск?       — Да. Он прибыл из Петербурга на лечение, — ответил на невысказанный вопрос Коробейников, — и, видимо, пойдя на поправку, решил задержаться. В общем, в краже он обвинял как раз-таки погибшую под экипажем Самсонову. Только тогда мы этих часов у неё не обнаружили, а потому занялись другим… Однако теперь всё становится предельно ясно, ниточки взаимосвязанных преступлений сплетаются, становясь единым полотном…       — Довольно иносказаний, Антон Андреевич. Брать её нужно, пока не убежала. С городовыми езжайте на случай, если вырываться будет. И сапоги ищите со сбитым носком. На подошве глина должна остаться.       — Сапоги? А часы как же? — Коробейников выглядел растерянным.       — И часы, разумеется, — устало выдохнул Штольман. — Главное, Софью эту не упустите!       Антон несколько замешкался на пороге, быстро переводя взгляд со Штольмана на Анну, будто пытаясь понять, почему Яков Платонович сам не собирается брать преступницу.       — Идите уже! — раздраженно бросил Яков, прекрасно понимая, что злился сам на себя. При любом другом раскладе он лично занялся бы её поимкой. Но оставлять Анну в таком состоянии одну он не мог. Да и не хотел. Кроме того, это дело вёл именно Коробейников, и теперь только от его работы зависело, насколько быстро убийца понесёт наказание.       Служащие управления засуетились сразу же. Коробейников уверенно раздавал в приёмной распоряжения, и Яков, вслушиваясь в начавшуюся за дверью работу, немного успокоился. Он посчитал про себя до десяти и, собравшись с мыслями, повернулся к Анне. Теперь уже она смотрела прямо на него, и от её пристального взгляда дрожь окутала всё его тело. Они простояли некоторое время в тишине, словно привыкая друг к другу, изучая друг друга заново. Яков любовался ею и был счастлив тем, что может это делать. Несмотря на болезнь, она была всё так же прекрасна, однако что-то в ней переменилось, и, не поняв сразу, что именно, Штольман решился прервать молчание.       — Вы так слабы. Почему не послали кого-нибудь вместо себя?       — Хотела убедиться, что всё это правда, — тут же ответила она.       Ему нечего было на это сказать. Он и сам до сих пор не мог поверить в то, что она здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки. Коснись её сейчас — и можно почувствовать тепло её тела. Даже жар. Болезненный жар. Он хотел ей сказать многое и в то же время не хотел говорить ничего, чтобы не нарушать этого чудного мгновения. Как долго он ждал этой встречи… Изо дня в день Яков перебирал в своей голове сотни обстоятельств, при которых их судьбы могли бы вновь пересечься. И всегда он думал, что им будет достаточно крепких объятий, чтобы забыть долгие месяцы разлуки. Но думать так было ошибкой… Подготовиться к встрече с ней, подобрать нужные слова не было никакой возможности. Анна всегда и всё делала по-своему. Так, что ни одно её решение не вписывалось в его привычную картину мира, в его давно выстроенные планы. И от того желанней она была для него. И от того отчаянней он хотел расправиться со всем, что отдаляло их друг от друга. Со всем и со всеми.       Яков закрыл глаза, глубоко вбирая в себя воздух, а когда вновь открыл их, Анна уже стояла рядом. Она медленно подняла свою ладонь и одними кончиками пальцев очертила контур его лица. Он вздрогнул, как от блаженства, мигом растёкшегося по телу, так и от страха, что это неожиданно мягкое прикосновение может быть последним, прощальным. Как глубоко он ранил её своей пропажей? Яков осторожно накрыл её руку своей и прижался щекой к теплу её кожи. Ему хотелось верить в то, что в ней осталась хоть толика той любви, которой она одарила его в последнюю их ночь. Никогда прежде он не чувствовал себя таким неуверенным. Испугается ли она его новых морщин, новых ран и новых тайн, которые облепили его со всех сторон за столь короткое время, или останется рядом, исцеляя одним своим присутствием? Он не знал этого. И боялся получить ответ.       И снова Анна ответила ему так, как могла ответить только она. Девушка осторожно притянула его лицо к себе и мягко поцеловала. Её губы были солоны от слёз, и ему вдруг нестерпимо захотелось подхватить её на руки и унести подальше отсюда. Туда, где они смогли бы остаться одни без чьего-либо назидательного взгляда. Туда, где они наконец-то обрели бы безоговорочное счастье.       Она отстранилась так же неожиданно, как и припала к нему. Анна смахнула с лица тонкие струйки и, будто убеждая себя, прошептала лишь одно слово:       — Живой.       

***

      Анна не помнила, как смогла добраться до управления полиции. Попросив Павла о помощи, она вышла из дома тайком и медленно, стараясь не делать резких движений, направилась в город. Перед глазами всё плыло, её лихорадило и мутило, но каким-то чудом она дошла до места. Перед тем, как открыть дверь кабинета, Анна думала, что справится с собой и не поддастся чувствам раньше, чем сможет объяснить Коробейникову свои видения, однако как только она перешагнула порог, переживания разом накрыли её, выбивая почву из-под ног.       Она едва слышала до боли знакомый голос Якова, а когда вновь пришла в себя, уже сидела на стуле, крепко держась за руку Антона Андреевича. Молодой человек начал суетиться вокруг неё, а ей хотелось лишь скорее закончить все объяснения. Анна не знала, как справиться с собственным волнением, а потому уставилась в одну точку, с силой заставляя себя не смотреть на Якова. Она боялась обернуться и не увидеть никого, понять, что это очередной мираж, шутка её сознания.       Теперь же, ощущая всем своим естеством его близость, она могла без конца повторять лишь одно слово: «Живой». Он и в самом деле был живым, тёплым. Даже горячим. Она видела в его голубых глазах многодневную усталость, но в то же время чувствовала силу его рук, сдерживающих её от падения. Он заметно похудел, его строго очерченное лицо осунулось, а вьющиеся жесткие волосы стали чуть длиннее обычного, но в остальном перед ней стоял её Яков Платонович Штольман. Анна понимала, что глупо сейчас тратить время на рыдания, но ничего не могла с собой поделать. А он, осторожно уложив её голову на своё плечо, как обычно, перевёл всё в шутку:       — Живой, Анна Викторовна, живой. Я слишком толстокож для смерти.       — Не говорите так… — она вдруг вспомнила жестокую насмешку князя в своих снах, и её передёрнуло. Анна не могла смириться со словами Якова и, собрав все силы, подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Не смейте так говорить! Я столько раз искала вас среди живых и мёртвых. Столько раз… И не находила. Это очень… страшно. Где вы были?       — Непозволительно далеко от вас, — прошептал он и коснулся поцелуем её руки, которую держал в своей большой тёплой ладони.       — Вы обещали мне всё рассказать. Однажды, — её тело было непослушным и болезненным, но откладывать разговора она не хотела.       — Вы так слабы, Анна Викторовна. Эта длинная история утомит вас. Вам нужно отдохнуть.       — Как и вам, Яков Платонович.       Яков хмыкнул в ответ, а она покинула его объятия и, едва касаясь, приложила свою ладонь к его жилету в то самое место, из которого в её сне сочилась кровь. Он шумно втянул в себя воздух, но не отстранился.       — Как ваше ранение? — серьёзно спросила она.       — Откуда вы…? — он, как и всегда прежде, сначала удивился её знанию, но затем на его лице появилась понимающая улыбка. — Сегодня Александр Францевич сказал мне, что я идиот, раз до сих пор не обратился к доктору.       — Это не новость. Вы сами мне в этом признавались, помните? — она натянуто улыбнулась.       — Помню, — он улыбнулся в ответ и, увидев, как неуверенно Анна стала стоять на ногах, помог ей сесть за чайный столик у окна.       — Вы знаете, кто на вас напал? — продолжила она, отпив немного воды из стакана.       — Да. Помощник Увакова ждал меня в коридоре, — Яков взял ещё один стул и сел напротив неё.       Анна кивнула. Она предполагала, что в этой истории не обошлось без следователя по особым делам, приехавшего в Затонск из Петербурга, чтобы скомпрометировать Штольмана, однако она не знала, какую именно роль играл Уваков в исчезновении Якова, и надеялась получить все ответы сейчас.       — Зачем вы вообще тогда покинули наш номер? — Анна хотела задать этот вопрос ровно, но голос предательски дрогнул. Она вдруг вспомнила разговор с Ниной, которая утверждала, что он пробыл в её апартаментах совсем недолго…       Яков сощурил глаза, очевидно, пытаясь понять, как много она уже знает, и тяжело сглотнув, просто сказал:       — Каждый человек заслуживает шанса на исправление. И я хотел предоставить его ей.       — Вы до сих пор чувствуете себя обязанным ей?       — Уже нет. Она давно сделала свой выбор. Еще тогда, когда ввязалась в эту игру. Жалко, понял я это слишком поздно.       Анна хотела сказать ему, что Нежинская преступница, что фрейлина приказала своему подручному французу убить её, но что-то остановило девушку от этого признания.       — Это она отдала вас на растерзание Увакову?       Штольман улыбнулся одним уголком губ.       — Скажем так, она решила не сообщать о том, что он ожидает меня в её номере. А когда я это понял, было уже поздно. В дверях меня перехватил Жиляев.       — А потом? Я видела кровь в экипаже князя. Конюх сказал, что его брал Лассаль.       — Я не помню, что было потом. Вероятно, из гостиницы меня передали французу, который и вывез меня за город. В доме, в котором я оказался, уже был химик Гордон Браун. Я слышал его, но не видел.       — Зачем полицейскому брать кого-то в плен? — Анна действительно не понимала.       — Уваков — преступник, Анна Викторовна. Шпион. Он вместе с Разумовским и Нежинской работал на английское правительство. Он же давал поручения Магистру, которого прежде и завербовал. Кромвель — позывной Увакова. От меня им нужны были документы, которые я так не вовремя для них забрал у Нины. От Брауна — знания и опыт, с помощью которых можно было бы повторить всё то, что он делал здесь, в Затонске.       — Над чем он работал? Тот ядовитый туман, который душил зверьё и птиц в лесу, был как-то связан с лабораторией?       Яков плотно сжал губы, и Анна поняла, что он не станет отвечать на этот вопрос.       — Я надеялся, что это всё закончится быстро, и мне не придётся так долго что-то скрывать от вас, — он накрыл её ладонь, спокойно лежащую на столе, своею. — Но обстоятельства не дают мне права даже сейчас сказать вам больше.       Анна улыбнулась. Сможет ли он когда-нибудь открыться ей полностью или между ними всегда будут возникать тайны его службы, тайны его прошлого?       — Утром того дня мы с Антоном Андреевичем нашли на складах вашего человека. Мертвого. Он был в вашем плаще и картузе.       Яков потянул галстук на шее, ослабляя давление.       — Он знал, на что шел, помогая мне выбраться из той дыры. Мы разошлись сразу же, и больше я его не видел.       — Вы отправились к Фёдору?       — Верно. Моя временная тюрьма находилась как раз в его деревне, — Штольман снова одарил её своей улыбкой. Она ловила каждое его слово, каждое его движение, но прекрасно понимала, что делает это на пределе своих возможностей. В ушах начинало звенеть, а тело с каждой минутой становилось всё более непослушным, предательски поддаваясь болезни. Глаза слипались. Анна осторожно повела головой, чтобы отогнать эту сонливость, и, очевидно, заметив это её состояние, Штольман достал из кармана жилета платок и, сбрызнув его водой из кувшина, подал девушке. Анна с благодарностью взяла белую тряпицу и приложила ко лбу.       Яков хотел что-то ей сказать, вероятно, выразить обеспокоенность её состоянием, однако, разумно рассудив, что на неё это не возымеет никакого эффекта, поспешил продолжить.       — Мать Фёдора помогла мне, и уже на следующий день я перекладными добирался до Варшавы, где у подручных Увакова находилась ещё одна штаб-квартира. Его люди упустили меня из виду, а значит, тянуть время больше не могли. Им нужно было вывезти Брауна из страны незаметно, чтобы вернуть его в Англию, а это никак не могло случиться, если бы поднялась тревога. Они были впереди меня на день, но из-за химика в плену их перемещение осложнялось. У меня был шанс их нагнать.       — Как вы узнали, куда они направляются? И зачем последовали за ними? Разве нельзя было сказать об их планах Варфоломееву, а уже после устроить слежку?       — Люди, думающие, что их никто не слышит, становятся невероятно разговорчивыми.       Анна вздрогнула, представив обстоятельства, при которых для людей Увакова Штольман вдруг перестал казаться опасным.       — Я не мог упустить Брауна. К тому же, тех доказательств, которые оказались в папке, было недостаточно, чтобы связать заговор с Уваковом и князем Разумовским. Они слишком осторожно работали, выполняя заказы чужими руками, чтобы скомпрометировать себя.       — Вы нагнали их?       — Да. Я следил за ними до самого Кале. Однако едва корабль зашел в порт Дувра, меня обнаружили. Пришлось принимать поспешные меры. Браун, не выдержав всей этой шпионской кутерьмы, застрелился.       Анна невольно накрыла губы ладонью. Она не была близко знакома с ученым, но вот так запросто услышать о его самоубийстве… Что он должен был чувствовать, лишившись не только возможности работать, но и свободы? Наверняка он не видел иного выхода.       — В тот день, когда вы пропали, Варфоломеев был в Затонске, — спустя некоторое время продолжила девушка. — Отстранив от дел Увакова, он забрал с собой в Петербург Элис, чтобы она дала показания против князя.       — Я считал, что Лоуренс, пользуясь случаем, успела бежать из города.       — Она осталась, чтобы найти документы. Я обнаружила её на вашей конспиративной квартире, рыщущей по всем углам. Как думаете, зачем ей это было нужно?       — Элис с детства была обделена нормальным человеческим общением. Сначала её таланты использовал отец, чтобы шифровать секретные документы, а после гувернантка посадила её на долгие годы в подвал. Полагаю, она не сильно радела за благополучие нашего государства, однако покинуть его, оставив наработки Брауна российскому правительству, она тоже не могла. Ей нужно было либо уничтожить их совсем, либо использовать в собственных целях, чтобы вернуться на родину.       — И Вы не считаете её шпионкой? — Анна была удивлена тем, как спокойно Яков отзывался о ней.       — Нет. Она в какой-то степени жертва обстоятельств. То, что Элис помогала своему отцу в детстве, сыграло с ней плохую шутку. Полковник Лоуренс слишком хорошо знал князя, чтобы собрать на него компромат. Поэтому-то Увакову нужно было её найти. Она стала лишним свидетелем, которого необходимо было устранить.       — То есть, он так яростно стремился переловить всех заговорщиков в Затонске только затем, чтобы скрыть свою собственную шпионскую деятельность?       — Именно.       — Но постойте. Если Кирилл Владимирович и Уваков были объединены общим делом, зачем же Жиляев убил князя? Ведь именно помощника следователя один из свидетелей видел выходящим из имения ранним утром того дня.       — Дело рук Нежинской. Она испугалась за свою жизнь и решила избавиться от угрозы, которой внезапно стал для неё бывший союзник. Князь угрожал ей, и она, написав несколько строк Увакову, сумела убедить того в предательстве Разумовского.       — Откуда вам стали известны такие подробности о… — начала было Анна, но Яков прервал её.       — Из нескольких достоверных, но неофициальных источников. В любом случае, сейчас уже это не имеет никакого значения.       — А как же Жиляев? Он же должен понести наказание. И Уваков, и…       — Жиляева теперь, конечно же, не найти. А вот Уваков, к счастью, наследил не только в Затонске. Есть ещё несколько городов, секретная работа в которых находится в интересах английской короны.       — Вам снова придется уехать? — Анна уже предвидела ответ. Она сидела и, собирая оборку юбки в складочки, считала секунды. Яков ответил на пятой, и его голос был полон сожаления.       — Мне нужно закончить работу.       — Работу… — отстранённо повторила она и вдруг почувствовала, что слёзы снова подбираются к горлу. Анна всегда знала, что служба была для Якова важнее всего, и радовалась тому, что может хотя бы изредка делить её с ним, однако… Однако она никогда раньше не думала, что ей не единожды придётся ждать его так долго, сгорая в агонии от неизвестности. Она любила его больше жизни, но теперь, здесь и сейчас, больше не могла выносить этой пытки.       Анна поднялась со стула, намереваясь отправиться домой, но тут же пошатнулась от слабости. Яков оказался рядом. Он подхватил её и, заключив в объятия, тихо прошептал:       — Анна Викторовна… Работа — вся моя жизнь. Но без вас она ничего не стоит. Вы необходимы мне, как воздух. Где бы я ни был, я дышу вами. И, полагаю, это уже навсегда.       Он не просил её остаться. Он просто поделился с ней своим чувством, и от нежности, с которой он это сказал, её сердце забилось чаще. Анна старалась дышать глубже и ровнее, но в глазах всё равно начинали бегать мушки. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание, и удивилась ясности этой мысли. «Ещё немного», — взмолилась она и с усилием подняла голову, чтобы встретиться с Яковом взглядом. «Живой», — в очередной раз за ночь повторила про себя Анна, и, облегченно выдохнув, закрыла глаза.