Еда — это тот же секс, просто более оральный

— О, пострадавший в неравной схватке с бараниной! — Шеф Грейвс машет Криденсу, вдохновенно переступающему чрез порог кухни, и продолжает весело, тормозя «практиканта» одними бровями: — И как это ты с таким серьёзным ранением готовить собрался? Иди к парочке Голдштейн под крыло, поработаешь сегодня в зале. Криденсово вдохновение сдувается быстрее, чем воздушный шарик надежды в стратосфере (и зачем воздушному шарику в стратосферу? Он пытался, но от обиды не смог даже подобрать подходящую кулинарную метафору). Криденс открывает зачем-то рот, но Персиваль Грейвс уже словно забывает о его существовании — и отворачивается к своему столу и чему-то очень мясно-сложно-интересному. Криденсу никогда не узнать, к чему, а ещё — у него впервые за относительно недолгую и не слишком наполненную радостными событиями жизнь — так стыдно, отчаянно и больно подкатывает к горлу холодный комок. Он послушно покидает владения небожителей — и верховное божество с непомерно выразительными бровями, режущим языком, тёплыми пальцами, невыносимо прекрасным пальто… Низвергаясь по коридору скорби в ад тяжелых подносов, посетительского гула, приклеенных улыбок и… И, за то время, пока изгнанник добирался до зала «Фудпорна», накал страстей в его душе несколько… поутих. «В конце концов, — увещевал своё глупое сердце Криденс Бербоун, — что такого страшного случилось? Ну послал шеф помочь Куини, ну и поработаю сегодня о… Поработаю, в общем. А что Пер… шеф Грейвс отвернулся — тебе не пять с половиной, придурок! Он, в отличие от некоторых „раненых“ по вине собственной криворукости, делом занят. Хватит искать в нём то, чего просто не может быть…» Вот так — запихнув мечты и надежды поглубже (не сумев, впрочем, совладать с горьким привкусом во рту — видимо не все органы и системы его организма согласились оставить трепетное «Персиваль» под гранитной плитой забвения), Криденс и сталкивается с… — Ох, милый! — Куини улыбается привычно-ласково, всплёскивает руками, смеётся светлыми кудряшками. — Ты почему не на месте, у шефа под боком, а? Неужели научился всему, солнышко? Криденс честно пытается изобразить на лице что-нибудь весёлое (ну, или хотя бы не слишком пропагандирующее смирение и отказ от плотских радостей), но получается, судя по всему, не очень. Потому что Куини вдруг обнимает его — летуче, задевая облаком волос и тут же отстраняясь — с мягким и серьёзным: — И это наладится, дорогой. Криденс кивает чуть решительнее, потому что ну и вправду же — должно. Должно наладиться! Должно? И она продолжает уже по обыкновению бодро: — Значит, сегодня ты с нами? На передовой? Криденс кивает совсем определённо, потому что не привык сдаваться даже в условиях безвыходности (а непереносимая на первый взгляд ситуация «отстранения от тела» соответствовала критериям безвыходности на раз-два). И новый день в «Фудпорне» начинается — пусть и не так, как ожидалось одному юному повару, влюбленному-в-того-в-кого-нельзя-… Новый рабочий день для Криденса начинается с вороха просто… невероятных историй от взвода работников «первой линии обороны» любого ресторана. Нет, он же представлял принципы работы официантом! В общих чертах. Ну, он так думал, и думал лишь до того момента, как… — И с какой стороны подают гостю блюда? — Тина Голдштейн отнеслась к «пришествию чудо-мальчика» с куда меньшим энтузиазмом. — С левой, — Криденс даже немного оскорблён в своих лучших чувствах, — разумеется. — Всегда? — она вопросительно поднимает бровь и как-то странно смотрит на сестру. Куини делает «солнышку» отчаянные знаки, но Криденс уверен как никогда. — Конечно! Тина машет устало рукой, и на этот жест откуда ни возьмись выскакивает молодой человек. Молодой человек выражает интеллектуальное превосходство всем своим видом. И словами, разумеется: — Первое правило официанта — для всех правил найдутся исключения. Даже для основополагающих, вроде: «подаём слева, улыбаемся и машем» Тина молчит, потому что за спиной у Криденса вырастает молодая особа — на две головы выше и с проникновенно-глубоким голосом: — Ведь если вы, сохрани шеф Грейвс вашу неуклюжесть, случайно или по вине гостя зальете его — «очень важного гостя» — костюм соусом, — она вкрадчиво шепчет продолжение после драматичной паузы, — ему будет абсолютно всё равно, с какой стороны вы пытались подать горячее: с левой или правой, не так ли? Теперь, когда Криденсова непреложная уверенность в картине мира пошатнулась настолько кардинально, его не удивляет больше ничего. Ни… — У гостя есть возможность сделать дорогой заказ, но он сомневается: «Будет ли это настолько блядски вкусно, насколько охеренно дорого?» Что же в таком случае делать нам — стражам доходов? Понимая сомнения гостя в отношении дорогого заказа, официант — то есть ты, младенчик, — должен привести ему байку, связанную с этим блюдом. В известном смысле «поражающую воображение». А потому позволяющую гостю оправдать — как своему окружению, так и самому себе — необходимость столь дорогого заказа. В идеале гость должен захотеть пересказать эту чертову легенду своему окружению, породив полезную для ресторана вторичную рекламу. Как Джон развел того парня на коньяк — а коньяк был дороже, чем его хренова тачка? — от мужчины в рубашке настолько белой, что на память приходит завязшая в зубах «альпийская свежесть». А ещё Криденс думает о взбитых в крепчайшую пену яичных белках и о твёрдой хрупкости остывающей лимонной меренги, но… Мужчине в белой рубашке отвечает парень с выбритыми висками — он блондин и это сочетание немного пугает Криденса. Совсем чуть-чуть. — О, Джонни предлагает Хеннесси Приват Резерв самым непринужденным тоном, на который способен: «Коньяки из дома Hennessy в начале XIX века предпочитал сам Наполеон». Типа, как общеизвестный факт. Что-то вроде «тысячи мелочей для настоящих джентльменов» и прочей псевдоэлитной херни. И гостям обычно насрать, пил ли Наполеон вообще коньяк или был грустным трезвенником: главное — это хорошая история. — Или курил гашиш, — в беседу включается женщина с лукавыми ямочками на щеках и рыжей чёлкой. — Что, можно подумать он мог бросить Жозефину не под приходом! Итак, милый, представь, что тебе придётся пятьдесят раз за вечер повторить дружелюбно, но без заискиваний, с сожалением, но без притворства: «Скумбрия с фенхелем и крыжовником, к сожалению, сейчас не может быть приготовлена. Но мы можем вам предложить скумбрию, жаренную на гриле с тмином». И это в то время, когда ты точно знаешь, что фенхеля и крыжовника на кухне навалом. А несчастная скумбрия «не может быть приготовлена» вместе с ними по одной из наиболее вероятных причин: шеф Грейвс не доволен фенхелем, шеф Грейвс неожиданно забраковал отличный крыжовник, шефу Грейвсу позвонила бывшая жена и сказала, что обожает крыжовник. И фенхель. — Когда в Рождество меня спрашивают, почему я здесь, я обычно отвечаю: «Моя сестра лежит в больнице» или «Мой брат сейчас на войне, так что нужно будет отпраздновать его возвращение». После этого чаевые я гребу лопатой, хоть и единственный ребёнок в семье, — Криденс не успевает понять, кто только что поделился с ним сокровенным знанием, потому что начинается следующая история: — Если какой-то хрен с горы устраивает бучу из-за того, что суп уже остыл, а шеф в плохом расположении духа… В обычном расположении духа. Как понимаешь, хуевый суп он из кухни не выпустит, а вот придурку с расстройством температурной чувствительности на голову этот суп приземлить… легко может. Мы, во избежание репутационных потерь, обычно берем ложку и держим ее под горячей водой. Когда после этого человек попробует суп, у него складывается впечатление — подчас довольно болезненное впечатление — что его суп действительно горяч. Горячее адского пламени, хе-хе. — Наши посетители — очень разные люди, — подводит Тина некий итог. — А ты, Криденс, сходу вряд ли разберёшься, так что… Посетители… Посетители сделали всё сложнее. Официантом на один вечер он конечно не стал — после долгих сомнений Тина разрешила ему собирать грязную посуду и менять пепельницы… Это оказалось не слишком сложно, но вот глаза… Чужие взгляды не нравятся Криденсу. Совсем. Они возвращают назад — в среднюю школу, к равнодушному «недоумок», стёртым в кровь кончикам пальцев (цедра — важнейший компонент) — «дрочишь на кулинарные журнальчики, Бербоун?». Назад. Его экскурсия в прошлое тянется недолго: прямо посередине пути от одного подноса к другому срабатывает пожарная сигнализация. Вот правда — не было счастья, да несчастье помогло. Криденс аккуратно пристраивает осточертевшие пепельницы в уголок и помогает с «эвакуацией». Тина командует людскими потоками с мастерством полководца древнего мира, гости покидают «Фудпорн», не дождавшись ужина. Серафина Пиквери молчит в телефонную трубку и просит прощения у мужа: она должна ехать. Посетители не жалуются на испорченный вечер (в отличие от Джека Кроуфорда, который вырвался с работы только ради Серафины. У жены день рождения, и он не планировал встречать его в одиночестве). Они счастливы, что избежали мучительной смерти в пламени пожара, а в зале начинает ощутимо благоухать пережжённым маслом. В тот самый момент, когда последний посетитель уезжает на такси, а хмурая Тина смаргивает злые слёзы перед зеркалом в служебном туалете, на пороге ресторана появляется… — Ох, пресвятая моя тётушка! Что за вакханалия тут творится? — ёжик светлых — неестественно светлых — волос, некрасиво-притягательная гримаса тонких губ, скулы, насмешливо прищуренные глаза. Криденс делает шаг вперёд — они все собрались бестолковой кучкой посреди зала, выбирая смельчака для разведывательной миссии на кухню. Потенциальное возгорание — достаточной силы — могло произойти только там, но подозрительная тишина… настораживала. Криденс знает этого человека, впрочем, как и все присутствующие, он не понимает только, что делает в «Фудпорне»… — Геллерт! — следом за неожиданным гостем в дверь заходит высокий мужчина. Он цепко оглядывает беспорядок вокруг сквозь очки-половинки, принюхивается, описывая длинным носом ровный полукруг, и констатирует: — Масло. Это неприятно, но вовсе не смертельно, Геллерт. И тебе не стоит так… — Неприкрыто радоваться? — Геллерт Гриндевальд улыбается своему спутнику неожиданно мягко, подмигивает Криденсу и громким шепотом интересуется: — Что, малыш, папочка Перси уже отшлепал своих никчёмных детишек? Или по-прежнему срывает гнев и нереализованную сексуальную энергию на безвинных продуктах? Криденс и рад бы не краснеть мучительно-жарко, но проклятое воображение рисует перед ним совершенно невозможную картину: холодную столешницу под щекой, обманчиво спокойный голос, звенящее в тёмном воздухе напряжение, жгучую… Слава всем богам, в которых он не верит — Тина Голдштейн отвлекает внимание на себя: — Мистер Дамблдор, чем обязаны вашему с… мистером Гриндевальдом столь неожиданному визиту? Криденс выныривает из подозрительно напоминающих недавно просмотренное произведение порноискусства грёз и переключается на высокого мужчину в странных очках. Так вот, значит, как выглядит широко известный в узких кругах Альбус Дамблдор — владелец «Даров…» (ресторана с долгой семейной историей — и с первым полностью «молекулярным» меню). Альбус Дамблдор отвечает очень… успокаивающе («мистер Гриндевальд» громко фыркает, но молчит): — Моя дорогая, смею заверить, что мы не преследуем никаких тайных целей, — Геллерт открывает было рот, но, подумав и смерив Тину снисходительным взглядом, продолжает преувеличенно-терпеливо молчать. Альбус благодарно кивает, словно не замечая насмешки, и продолжает: — Несколько мне известно, прелестная миссис Пиквери появилась на свет именно в этот чудесный… — Промозглый, дождливый, чертовски холодный день! — Геллерту быстро надоедает роль примерного гостя. — И я рада видеть тебя, старый провокатор. Альбус. — Серафина отряхивает влагу с чёрных волос, настороженно оглядывает родной «Фудпорн» изнутри и, чуть успокоившись, спрашивает у Тины: — Всё в относительном порядке? Нам не грозят иски от разочарованных посетителей и пострадавших… работников? И где Грейвса черти носят? Голдштейн докладывает обстановку: — Отключила, система тушения сработала на кухне, огнеборцы порывались приехать, но я убедила их, что ситуация штатная. И полностью под контролем. Но она не под контролем, потому что нет связи с кухней. В смысле она не горит, но шеф Грейвс… — Персиваль… развлекается, ясно, — миссис Пиквери тяжело вздыхает, вспоминая про неначатый романтический ужин и брошенного супруга. — Официанты могут быть свободны на сегодня. Тина, останешься — разберёмся с деньгами. Альбус, насколько я понимаю, ты пришёл не только ради поздравлений? Альбус Дамблдор почтительно разводит руками, но Криденс замечает хищный блеск за половинками из стекла: — Всё верно, нам необходимо обсудить положение. Финансовое в том числе. Геллерт, ты…? — Нет-нет, — его спутник мотает головой в искреннем испуге, — я не собираюсь участвовать в вашем «серьёзном разговоре» — это скучно. И ты не любишь, когда я шучу о мировом господстве, Серафина, так что — посижу лучше тут. Поболтаю с молодежью. — Никто… почти никто не выносит твоих шуток про Четвёртый Кулинарный Рейх, — отвечает Пиквери и кивком приглашает Альбуса за собой. Они выходят из зала, безымянные официанты начинают расходиться тоже: блондин с выбритыми висками кивает Криденсу на прощание, Тина садится рядом с прикорнувшей в углу Куини. Геллерт Гриндевальд неожиданно оказывается слишком близко и хлопает Криденса по плечу: — Ну что, «кулинарная надежда Америки», как работается с первым мудаком на селе, кроме меня, разумеется? — Вы смотрели… шоу? — Криденсу восхитительно-непривычно внимание в подобном ключе, а когда шеф Гриндевальд подмигивает ему ещё раз — и с ласковым «даже болел за тебя, представляешь?», то жизнь — впервые за этот четверг — начинает налаживаться. Криденс впервые отодвигает теплые пальцы, грозно-весёлые глаза, синий шарф на периферию сознания. Криденсу интересно многое, а шеф Гриндевальд, кажется, готов многое рассказать. Поэтому Криденс не замечает, слушая во все уши, как прибывает народу в зале. Как бочком проскальзывает к аквариуму с Пикетом взъерошенный Ньют, как сшибает коленом стулья Абернатти (и почему блядское масло всегда загорается именно на его сковородке?!), как Якоб тащит к столику сестер Голдштейн блюдо с чем-то сладко-воздушным. Криденс не замечает отсутствия одного очень нужного человека — что с того, что Криденс обиделся? Совсем немного, с еле заметной царапинкой на сердце, глубоко внутри? Персиваль Грейвс смотрит. Как Ньют что-то шепчет на ухо расстроенной Тине, как Якоб скармливает Куини невостребованные этим вечером десерты, как мудак Абернатти курит у распахнутого окна — всё равно в зале воняет горелым маслом… Как закинувший на стол ноги Геллерт (этот день просто не мог не стать ещё хуже — Персиваль не удивлён. Совсем) вдохновенно втирает какую-то чушь… Чёрт, парень-практикант заглядывает этому обмудку в рот! Неожиданной болью в груди отзывается слишком тесный контакт плеч, восторженные тёмные глаза… Персиваль думает, что лет десять назад устроил бы им всем грандиозный разнос: скинул бы на пол пару подносов, врезал бы Геллерту. Ох, они дрались не на жизнь, а насмерть когда-то… До кровавых соплей, сбитых костяшек, вывихнутых челюстей и сломанных носов. «Ты сделал бы так не десять лет назад, а ещё на прошлой неделе, Перси, » — говорит внутренний голос насмешливо-трезво. «Тебя останавливает не возраст, не усталость — тебя останавливает вот этот мальчик. Его присутствие и взгляд. Мальчик с дурацкой стрижкой и тёмными глазами, который смотрит на Геллерта Гриндевальда как на грёбанное божество. Неожиданно, правда?» Персивалю нечего возразить внутреннему голосу, поэтому он разворачивается и молча уходит… Куини — единственная, кто вообще заметил его кратковременное появление, провожает шефа тревожным взглядом. Но ничего не говорит и кусает следующее пирожное. Персиваль натыкается на Альбуса Дамблдора в коридоре. Здоровается сквозь зубы, не реагирует на попытку завязать светскую беседу. Заходит в кабинет к Серафине и ложится на диван лицом к стене. — Ты в обуви на дорогом диване, — у Серафины усталый голос, финансовые неприятности, муж в тоскливом одиночестве — и недопожар в ресторане. Серафине сегодня сорок, а Персивалю — просто хреново. — Я в печали. И куплю тебе новый диван. — Такой точно нет, но хрен с ним сейчас, — Серафина спрашивает, по привычке не слишком рассчитывая на ответ: — Что случилось? — Геллерт, Маргарет, этот непонятный парень-стажёр, — шеф Грейвс погружается в пучину чёрной меланхолии. — Ещё и дорогая мамочка, для полного счастья. Я спрыгну с ума нахуй! И не будет у тебя такого первоклассного повара. Миссис Пиквери молча встает из-за стола, достаёт из шкафчика за картиной с абстрактными треугольниками тёмную бутылку и опускает её рядом с диваном. Она задёргивает шторы, гасит лампу и, выходя из собственного кабинета, бросает в темноту: — Стакан знаешь где. Я попрошу Тину закрыть ресторан. И знаешь, Перси? И это наладится, дорогой. Криденс видит, как повеселевшая Тина вместе с Куини и Ньютом садится в такси — рыжий повар смотрит на него сочувственно и чуть виновато, но Криденс понимает. Он для них всё ещё чужой. Криденс для всех чужой в «Фудпорне». На него наваливается — плотным душным облаком — тяжелое чувство. Тщательно отодвигаемые тёплые пальцы, глаза, шарф… Персиваль Грейвс так и не вышел к ним сегодня, не спросил, как его рука. Криденс, разумеется, сказал бы, что ему совсем не больно. Сказал бы, а сейчас у Криденса болит что-то большое и жгучее — в груди. Он стоит на крыльце и смотрит в неосвещённые провалы окон (Персиваль Грейвс в кабинете Пиквери прямо сейчас не смотрит в окно — он наливает виски в стакан. Виски старше Криденса Бербоуна, а Персиваль Грейвс в тёмном кабинете не смотрит в окно — он делает обжигающий глоток, представляя почему-то Геллерта Гриндевальда и восхищённого стажёра с дурацкой стрижкой). Мимо проходит Майкл, задевая Криденса жёстким плечом. — Что, не прокатило? — и на непонимающий Криденсов взгляд поясняет снисходительно: — Не расстраивайся, он ко всем клеится, но никого не трахает. У них с Альбусом что-то вроде договора, блять. А ты неплохо так вешался на Гриндевальда, есть талант. Далеко пойдешь. Внутри у Криденса все застывает, а Майкл идёт к парковке. Криденс делает шаг на тротуар, и равнодушно-одобрительное «далеко пойдешь» (непроизнесенным, но подразумеваемым — «шлюха») горит клеймом на его щеках.