Мой милый Дольсё

      Хосок понимает, что перегнул палку, когда Минхёк игнорирует его третий день.

***

      После того, как младший буквально сбегает с рыночной площади, он бежит за ним. Его дыхание слишком быстро сбивается, больше от волнения, но он продолжает звать брюнета, хотя тот его ни разу не услышал. Шин понимает, что бежать дальше — смысла нет. Он не смог бы ни дотронуться до парня, ни посмотреть ему в глаза, ни сказать что-либо.       Да, что он вообще мог сказать ему? Что он — дурак? Что он намеренно пытался разозлить Мина и просто поиграть с ним? Это, как минимум, глупо, как максимум — самоубийство.       Он замедляет шаг и просто идет следом. Сердце все еще гулко стучало в груди и блондину казалось, что с каждым шагом оно звучало громче, а господин мог его услышать.       Хосок еще никогда не всматривался с таким вниманием в фигуру Минхёка. При первой встрече он заметил некую худощавость, но теперь, напряженные плечи казались более резкими. Виляя между проходящими мимо людьми, Хосок сильнее вглядывался в удаляющийся силуэт. Одежда не скрывала торчащие ключицы, позвонки и лопатки, а его поникшая голова выражала отчаянное бессилие.       У Шина сердце ноет от все дальше уходящего господина. Взрослый парень казался маленьким мальчиком, и старшему хотелось вымолить у того прощение и заключить в объятия, отгоняя всю боль.       Его гложило чувство собственной глупости. Невинная шутка превратилась в то, что могло навсегда разрушить все их отношения. «Хотя, какие у нас могут быть отношения…?» — думал Шин.       Он был прав. Их ничего не связывало, кроме навязанных отношений «господин — слуга», только Хосоку не казалось все таким простым. «И ведь, правда! Почему он так реагирует?»       Тут мысли потекли совершенно в другую сторону. Он видел все с другой стороны. Глупые, казалось бы, невинные шутки вызывали у Минхёка злость. Хосок подбирал одну за другой мысль, которая могла бы объяснить поведение младшего, но каждая казалась глупее предыдущей и, впоследствии, они летели восвояси. До того момента, пока он не вспоминает лицо Хёка, смотрящего на него и девушку.       Казалось бы, оно не должно было выражать ничего кроме интереса и злости за то, что слуга бесцельно слонялся по рынку. Только в глазах Мина был вовсе не интерес и тем более не злость. Они выражали боль, обиду, непонимание, печаль. Все, кроме того, что должно быть во взгляде парня в этой ситуации. «Может она была ему знакома? — думал он. — Нет. Так на знакомых не смотрят. Может она ему нравится? Ведь наверняка!»       Правда, Мин смотрел не на девушку, а Хосока совершенно не смущало то несовпадение, которое выходило из его доводов. Ведь Хёк реагировал иначе задолго до девушки.       Тот искал ответа в глазах старшего. Пытался найти то, что поможет не верить собственным глазам. Он не запомнил ни голоса той девицы, ни ее лица. Она была побочным явлением. Тем, что сердце желало выкинуть, и никогда не возвращать. Тем, что было неправильно, как бывает не правильным коричневый цвет в паре с фиолетовым.       Понять, почему Шин не замечал (или же просто не хотел замечать) того, что Минхёку было далеко плевать, кто эта особа, не смог бы даже самый искусный психолог, но оно было так. Минхёку же казалось, что он упускает нечто особо важное. Ему отчаянно о чем-то говорило сердце, но разум был неприступен.       Он, не замечая дороги, уже входит в дом.  — Хён, — Хёнвон ловит Мина у входа в кухню, — я тут хотел… — он смотрит на потерянный взгляд старшего и невольно кривит брови, — что с тобой?  — Все нормально. Что ты хотел?  — Подождет. Почему у тебя такой вид? Ты вроде на рынок собирался. Там что-то не так?  — Нет. Там все прекрасно. — Старший вырывает руку из цепкой хватки брата и проходит в кухню.  — Тогда что? — Вон не унимается. Как бы Мин не любил своих братьев, иногда, их лишняя забота выводила его. Особенно, когда он сам не мог разобраться в себе.  — Хёнвон, я же сказал, все нормально, — он наливает в чашу воды и продолжает, — тебе не стоит так беспокоиться.  — Я бы и рад, но… Привет, Хосок, — он здоровается с дольсё, а Минхёк давится, пока что единственным, глотком воды, — да что с тобой сегодня? — младший возвращается к брату и постукивает его по спине, пока тот расходится в приступе кашля. «Действительно, что?» — мысль проносится одна на двоих. Одна. На два больных мозга, что отрицают наличие сердца.  — Добрый день, господин, — отвечает Шин и проходит мимо, решая, что еще не готов просто находиться рядом с брюнетом.       Напряжение исчезает так же быстро, как и появилось, стоит Мину попасть в кабинет. Отец навещает старого друга, а значит, его уж точно никто не побеспокоит. Он садится за стол и достает пару бумаг. Мину хочется свежего, ароматного зеленого чая, который помог бы успокоить нервы, но звать слугу мешает совесть и чувство достоинства, которое раздражено до предела.       Хёк понимает, что глупо недооценивал этого парня. Когда он думал, что тот и неделю не продержится в их доме (потому что Хосок совершенно не похож на знающего свое дело слугу), он и представить не мог, что он не только продержится без усилий (целых!) две недели, но еще и сможет так просто завоевать благосклонность Мина, а потом нагло вышвырнуть ее.       Он сидит в кабинете уже третий час и вперемешку с копанием в документах, копается в себе. Тут раздается стук и Мин готов прыгать от счастья, что его все-таки кто-то отвлек.  — Мин, тебя там зовут, — в дверях появляется розовая макушка, — выйди, пожалуйста.  — Кто зовет? — подрываясь с места, говорит старший.  — Хосок. — Коротко отвечает другой, а Минхёк жалеет, что встал.  — Зачем я ему? Да, к тому же, он что не мог сам прийти?!  — Это было бы… м-м… трудно.  — Как это понимать? — во вновь кипящем мозгу брюнета, коротит провода и он в недоверии сводит брови.  — Сейчас сам увидишь.       Ки выходит, буквально заставляя заинтересовавшегося брата пойти следом. Они проходят мимо всех комнат, в самый конец дома. Там находились две небольшие комнатки для слуг. Перед дверью они немного притормозили, услышав стон. А у Мина глаза на лоб вылезли, да так, что он резко и с яростью открывает дверь.       Перед ним открывается довольно интересная картина: Хосок лежит на своей кровати с голой спиной, а Хёнвон крутится около него. Гюн стоял позади и то смеялся, то морщил нос.  — Что тут творится? — Минхёк проходит в комнатку, и становится перед Шином, нависая над ним.  — Хён, ты только представь, этот дурак, решил накормить Ветра, а он, как лягнет его в спину, пока тот уходил! — Чангюн размахивая руками, пытался сдержать смех.  — Что хозяин, то и лошадь. — Парирует Ки не начавшуюся тираду Хёка, но тот улыбается.  — К нам надо знать подход, — заканчивает Мин и поворачивается к дольсё. — Больно?       Шин смотрит через плечо в его глаза и думает, он сейчас спрашивает про его спину или про недавнее состояние самого Мина?  — Да, очень. — Отвечает он, понимая, что к обоим вопросам был бы одинаковый ответ.  — Ему необходимо наложить компресс, но у меня еда готовится. — Говорит Ки и направляется к выходу.  — Простите, но я ему скорее спину сломаю, чем ушиб вылечу. — Пожимает плечами Чангюн, — хён, подожди меня.       Минхёк смотрит на Хёнвона и медленно делает шаг назад, как младший сию секунду отмирает. Старший глазом моргнуть не успевает, как тот уже стоит у двери.  — Прости, меня Техён заждался, позаботься о его спине, хён, — Мин только поворачивает голову, а брата уже и след простыл.       Он стоит посередине маленькой комнатки и понимает, что начинает бояться небольших помещений. Осознание, что сбежать он не может, потому что оставить, пусть раздражающего, но больного Хосока, было бы крайне бесчеловечно и подло, приходит спустя минуту. Старший смотрит на Мина, не отрывая глаз. Он ждет, что предпримет брюнет и мысленно надеется, что тот не только его не оставит, но и смягчится к нему.  — Что ж… — выдыхает Мин, поворачиваясь к больному, — тогда приступим.       Мин перешагивает через себя и свою гордость. Хочется побыть капризной девушкой, и, развернувшись, хлопнуть дверью, со словами: «Как попал, так и выкручивайся, наглый петух!», но Хёк ведь парень. Взрослый, между прочим. Поэтому он мирится с тем, что придется заботиться об обидчике, и готовит компресс.  — Минхёк, — голос звучит низко, но чертовски неуверенно. От его «Минхёк» сердце куда-то ухается, возможно, даже ниже пола собственного дома, а по коже пробегают мурашки, — мне жаль, что я так безответственно повел себя там. И я понимаю, что ты обязан чувствовать ко мне пренебрежение, а может и отвращение. Скорее даже последнее, — добавляет он тише, а потом продолжает увереннее, — но прошу, давай забудем, я не хочу, чтобы мы были врагами. «Да, ничего ты не понимаешь…» — думает Мин, дослушивая до конца, — «да и что я вообще должен забыть?!»  — Быть может, та девушка, тебе симпатична? — продолжает Шин, а младший аж подвисает от такого заявления, — я вовсе не хотел ничего дурного, правда.       Мин молчит. Пазл никак не хочет собираться воедино. Одна часть совершенно не подходит к другой, ровно так же, как Минхёк думает о том, что волнует его совсем не какая-то девушка, а Хосок полагает совершенно иначе.       Что-то щёлкает внутри минхёковского мозга.       Он меняется в лице, во взгляде, в движениях, в осанке. Резко расправив плечи, он со смачным шлепком припечатывает дольсё компресс к пояснице.  — А-а-а-ха!!! — Шин кричит от неожиданности, боли и мгновенной обиды, в глазах мигают разноцветные точки и проступают слезы, — господи, Минхёк, пожалуйста… не делай так больше.  — Хорошо.  — Что? — у Хосока глаза с куриное яйцо, в которых еще стоят слезы, но от боли ни следа.  — Забудем. И я прощаю тебя, — спокойно говорит Мин.  — Ты так решил, после отмщения? — старший косится за свою спину, глядя на руку Мина, что лежит поверх компресса.  — Нет, — он убирает руку и разворачивается к дольсё спиной, — это за то, что подумал, будто я тебя к девушке приревновал.  — Девушку ко мне.  — Что? — брюнет поворачивается к слуге лицом.  — Ты сказал: «меня к девушке», правильнее — «девушку ко мне». Ты ошибся.  — Да… я ошибся, — отвечает Хёк, словно в трансе, и убирает воду.  — Все нормально. Я понял, — пытается заверить его Шин. «Лучше бы я ничего не понял…» — думает младший.  — Отдыхай, — он накрывает Хосока до шеи одеялом, — я загляну позже.  — Спасибо, Мин.       У Шина — улыбка чеширского кота, а у Минхёка — хосоковские когти на сердце. А главное — бездонная пропасть между могу и хочу.