Мой милый Дольсё

      Минхёк никогда не задумывался, как выглядит Ад. Это ему казалось бесполезным занятием и тем, что не стоит пытаться узнать раньше необходимого. Но сейчас, к концу подходит второй день, как Хосока пнула лошадь, а Минхёк продолжает вливать в себя литры травяного чая. Он глубоко верит, что любимый напиток поможет ещё и успокоиться, но после очередного глотка, он всё же понимает — всё идет не по его плану.       Больше всего его поражает то, что до него все дошло, только когда Хосок тыкнул наобум в ту девушку.       В тот момент он думал, что сошел с ума, но отчаянно прыгающее сердце буквально вышибало все отрицание происходящего из головы. Он думал, что хуже в его жизни уж точно быть не может, но потом Хосок все решает за него и говорит «Мин» так нежно, что у этого самого Мина огромная трещина на сердце, из которой вылетают бабочки.       Он сбегает, потому что руки горят от прикосновений к коже старшего, ноги дрожат от осознания, а на собственной коже проявляется небольшая испарина от волнения.       Да, черт возьми, он сбегает просто потому что испугался! Отговорки перестают быть актуальными, и он принимает горькую для себя правду. Смотреть сейчас на Шина, он не то, чтобы не мог, просто не имел моральной выдержки. Потому что, когда до него дошло, что Хосок ему не безразличен, старший вдруг стал в разы красивее, а голая спина, что слегка мерцала при свете свечей, так и манила провести по ней кончиками пальцев, улавливая передвижение мышц.       Боги, да он даже врать себе не может. «Небезразличен? Вы серьезно? Да я даже думать рядом с ним нормально не могу!» «Нравится? Он мне НРАВИТСЯ?! Нет-нет. Я же вроде не самоубийца. Вроде…»       Мысли крутятся, как карусель. В голове странные звуки, словно каждая мысль звучит из старой колонки. Голова болит пару часов, но остановиться он не может.  — Да я же схожу с ума! — он вскрикивает и хватается руками за голову путая пряди волос.       Минхёк сидит в кабинете отца почти все эти два дня и понимает, что одиночество и молчание — страшная штука. И опасная тоже, ведь в голову лезет то, что обычно не лезет. Но Мин упрямый.       Баран.       Кихён уже устал приходить к брату, принося еду, и получать от него, летящий в свою сторону, первый попавшийся предмет, поэтому Мин лишь благодарит младшего, за оставленный чай под дверью и заносит чайник обратно перед тем, как проскользнуть в свою спальню около полуночи.       Все эти дни Хосок не понимает. НИ-ЧЕ-ГО.       Он не раз видел, как старший метал возможный предмет убийства в Кихёна. Один раз, мелькнув в двери, он заметил брюнета, который выглядел мягко сказать «не очень»: под глазами лежали большие чёрные круги, волосы в полном хаосе, а глаза красные, как у вампира, плечи выглядят так, будто вот-вот оторвутся от бессилия. Но все быстро прерывается, а Хосок ловит увесистую книгу и слышит закрывающуюся дверь.  — У него какие-то проблемы? — обращается он к «розовому».  — С головой у него проблемы! — рычит тот, — размером с Корею. Не меньше! — Ки нервно собирает упавшую тарелку, с рассыпавшимся содержимым, попутно отгоняя восвояси, предлагающего помощь, Шина.       Он так и не дождался Минхёка в тот вечер. Младший обещал проверить его, но вместо одной темноволосой макушки увидел другую, но совершенно не обрадовался. На вопрос: «Где же сейчас господин Минхёк?», Хёнвон отвечал, что и близко к нему не подойдёт. Нет, Мин и вправду хотел открутить братику голову, но тот был вне досягаемости в купе с хорошим чувством самосохранения, поэтому он с этим подождет. А Хосок вновь почувствовал укол в свою сторону и стал искать всевозможные причины отсутствия Мина у себя в комнате. «А, где поближе, было бы вообще не плохо», — неожиданно думает Шин и, словно увидел свой самый страшный кошмар на яву, распахивает глаза.       Пару раз моргнув, он понимает, что тут нужно что-то посерьезнее. Компрессы, однако, и правда, не сильно помогли, но все же, превозмогая боль, он сел на футоне.  — Так. Ну-ка повтори. — Разговаривая сам с собой, приказывает дольсё. «Где поближе — было бы отлично!»  — Ближе это… где? — чувство, что он сейчас бредит, достигало феерических масштабов, но он продолжал. «Может под боком? Да. Прямо плечо к плечу — самое то для начала!» — воображение сходило с ума, потому что в мозгу, Шин уже представлял, как Минхёк сидит, опираясь на его плечо, блаженно улыбается и смотрит на заходящее солнце, лучи которого ярко блестели в глазах младшего, не разрешая отвести взгляд.  — Для какого начала? — в реальности же, Хосок почти пищит от напряжения. Еще чуть-чуть и мозг допрыгает до сердца и ему на голову, как ушат воды, выльют всю подноготную, которую кто-то нагло игнорировал и он сам даже знать не желает: хочет ли он этого или нет. «Да ты тот еще тупица… — говорит ему подсознание с таким пренебрежением, что сам дольсё нервно дергается. — Открой глаза, остолоп! Ты ж по уши втрескался в него! Идиотина». «ИДИОТИНА» «Идиотина» «идиотина» «идиотина…»       Эхом разносится по трещащему по швам мозгу.  — Да где это видели, чтоб мужик мужика любил?! Да как же?! — он погружается в глубочайшие раздумья ровно на две минуты. Что именно он пытался откопать в своей памяти, даже сам Хосок понять не может.       Он чётко помнит, что та самая (чёртова) девушка была нужна, лишь чтоб разозлить Минхёка. Что бежал Шин за Минхёком. И шёл, разглядывая, тоже за ним. Что все шуточки были только ради Минхёка, а не для всех братьев. И лошадь эту, он тоже пошёл кормить только, исключительно, ради Минхёка. Выходит, почти всё, что желал и хотел делать сам, Хосок, было направленно только на одного человека.       Старшего сына господина Сон.  — Мне, кажется, я попал… — падая лицом на подушку, констатирует факт дольсё. «Конечно, попал, он же тебя явно терпеть не может! Да, и в отличие от тебя, которого явно в детстве уронили, любит он девушек. Сам помнишь же.» — Нагло втирает злосчастная логика.       В ту ночь, он глаз не сомкнул, пытаясь решить, что делать и как вести себя дальше. Выбрал, заучил слова и забыл всё, к чертям, именно в тот момент, как, на третий день рано утром, дверь его комнаты распахивает Минхёк.  — Привет, — прямо с «порога» говорит Мин.  — А… эм… привет, — прожевывая собственный язык, отвечает Шин, а сам уже мысленно приколачивает свою голову вместо мишени для стрельбы.  — Как твоя спина?  — Нормально.       Мин выглядит настолько невозмутимо, что страшно. Лицо — камень, но только слишком широко раскрытые глаза выдают небольшую неуверенность.  — Мне нужна твоя помощь. Пошли? — у Минхёка выдержки не хватает: он облизывает губы, пару раз стучит пальцем по ноге и, как бы не старался смотреть блондину точно в глаза, отводит взгляд.  — Пошли… — а Шин уже и знать не знает, хочет он прыгать от радости, что Мин первый к нему пришел, или же повеситься от того, как безвольно он сам себя ведет.       На самом-то деле у Минхёка в голове пусто.       А-Б-С-О-Л-Ю-Т-Н-О.       Он так вымотался, что думать, сил нет. Он даже не знает, зачем пришел к Хосоку, зачем ведет его куда-то. Потому что у Мина нет никакого плана. Да и дела у него никакого нет. И помощь ему не нужна, поэтому он сейчас в аварийном режиме ищет любую спасающую положение идею. И находит. Глупую, до нельзя, но находит же.       Они направляются к кухне, где Минхёк берёт корзину и выходит из дома. Хосок идёт молча позади. Понять «что» и «куда», а главное «зачем», он не может и просто продолжает идти. Когда они выходят за ворота он все же решается спросить.  — А ку… — начинает он, но младший его нагло затыкает, чему блондин сильно удивляется.  — Надо нарвать трав для Кихёна. Сходим на поляну в роще и вернёмся.  — Ясно…       Шину ни черта не ясно. Какие травы? Какая роща? Какого черта, Минхёк?!       Это именно то, что должно происходить между людьми, один из которых сначала заботится, потом сбегает, игнорирует, а после двух дней появляется и тащит тебя в лес?! За травами?! Для какого-то там Кихёна?!       Хосок очень хочет высказать Мину всё, что он сейчас думает, но отчего-то ждёт. Они проходят начало леса быстро и вот уже оказываются на солнечной поляне. Она усыпана различными травами и цветами, от чего запах дурманит разум.       Минхёк идет почти в центр и присаживается на корточки, оглядывая растения. Шин следует его примеру и садится в паре метрах от него. Спина еще болит, и он корчит лицо от боли, недовольно шипя. А у Мина сердце ёкает. Он разворачивается к дольсё спиной и пялится в землю.  — Ничего не хочешь сказать? — сорвав все оставшиеся тормоза, начинает старший, а младший, как трусливая овечка, начинает трястись.  — Нет.  — Серьёзно? Даже пары слов не найдёшь? — блондин плюет на все и расслабленно садится на траву, опираясь на руки за спиной.  — Мне нечего тебе сказать, — Мин вспоминает всех богов, что знал и не знал, лишь бы старший не заговорил о том, о чём боялся говорить он сам.  — То есть, объяснить, почему ты игнорировал мое существование с того момента, как шарахнул рукой по моей больной пояснице, ты НЕ хочешь? — он саркастично приподнимает бровь, а брюнет уже роет себе могилу.  — Н-нет. — Голос дрожит, и Хёк ненавидит себя за это.  — Ладно. А, как насчет братьев, которые подойти к тебе боятся, с того самого дня? Я бы еще поверил, что у тебя с работой или личными делами проблема, но ты сидел в запертой комнате и никого к себе не пускал, так что оправдания не прокатят.       Хёк закрывает глаза. Он, как загнанная в угол добыча, пыталась зацепиться за что угодно, лишь бы спастись.  — Я… — слова пропадают, как и всё, о чём думал Минхёк, — я… я… да за что я должен перед тобой отчитываться! — он переходит в наступление и поворачивается к Шину лицом, о чём тут же жалеет.       Тот сидит, широко расставив ноги, и улыбается самой гадкой прекрасной своей улыбкой. Брюнет аж удар сердца пропускает. Шин сейчас похож на Сатану — архангела, что попал в Ад и стал демоном.  — Это ты всю эту кашу заварил! — неожиданно кричит Мин, а Хосок лишь приподнимает в «удивлении» брови, — ты со своим шилом в заднице и той девкой! Мог бы крутить свои романы не на моих глазах!  — Ревнуешь? — самодовольно спрашивает блондин.       Минхёк воздухом давится, в голове гам от бурлящих мыслей. Что сейчас творится? Как он оказался в его руках? Что тот хочет? Тысяча вопросов и ни одного ответа. Младший ёрзает, приземляется задом на траву, потеряв равновесие, и шарит глазами по округе. «Смотреть куда угодно только не на него и не в его глаза!»  — Смотри на меня, — говорит блондин и в момент сокращает между ними расстояние, напрочь забывая о болящей спине, хватая Мина за подбородок, — ты ревнуешь!  — Д… да как ты смеешь! — он пытается вырваться, но Хосок давит на него и, опираясь второй рукой на землю, почти заставляет Мина лечь.  — Смею. Ты задрал бегать! Сколько можно? Ведёшь себя, как ревнивая девчонка, потом сбегаешь, братьев пугаешь, ничего не ешь, только чай свой дурацкий пьёшь. Что за театр, Минхёк?  — А чего ты от меня хочешь, а? Я тебе не девчонка с атрофированными мозгами, чтоб на шею тебе кидаться.  — Только ведёшь себя, как баба.  — Я тебе не баба! Ясно?! — брюнет тычет тонким пальчиком Шину в грудь и заливается румянцем.  — Ясно-ясно. Но я все равно нравлюсь тебе.       Блондин улыбается. Даже глазами. Говорит так легко, словно это самая простая истина для всех, а Минхёк падает вниз. Точно в глубину карих глаз, что смотрят на него сейчас сверху. Ему душно. Воздуха мало точно так же, как хочется, чтоб было мало расстояния между ними. Младший теряется, а Хосок смотрит. Рука больше не держит того за подбородок, а нежно гладит скулу.       Проходит всего пару секунд, но Мину кажется, что это несколько лет, в которые он сравнивает все за и против. Против — больше по количеству, но за — куда весомее.       Он тянется руками к вороту хосоковской кофты и тянет на себя, двигаясь на встречу. Шин не ожидал от Мина такого шага, но чувство мокрых от слюны теплых губ и отрезвляет и пьянит одновременно.       Он поддерживает младшего под спину и отвечает. Касается губами, словно пробует на вкус уникальное в своем роде лакомство, проводит языком по губам, замечая, что Мин подрагивает от таких манипуляций. Посасывает нижнюю губу, а потом, притягивая младшего ближе и, получая в ответ резкий выдох, проникает языком внутрь. Он улыбается. Отдается ощущениям и наслаждается.       Минхёк млеет от больших рук на спине. От того, как Шин позволяет сесть на него и зарыться длинными пальцами в золотистые волосы. От того, как тот ловко очерчивает языком нёбо, а потом воссоединяется с языком Мина. Его ведёт. Ощущения такие яркие и сладкие, что прерывать поцелуй не хочется, даже если придётся умереть от недостатка кислорода.       Шин сам разрывает поцелуй, хватая ртом необходимый воздух. Мысли немного проясняются, но он ловит каждое движение Мина, который касается его лба своим.  — Думаю, это можно понимать как «да», — довольно хмыкает блондин.  — Я устал думать, Хосок, — шепчет в ответ Минхёк, опуская руки с его затылка на плечи.  — Тогда, оставь это мне, — говорит он и завлекает брюнета в новый поцелуй.       Мин обхватывает Шина ногами и прижимается сильнее. Ему страшно. Ведь, правда, где это было, чтоб парень с парнем целовался. Но сейчас он думает лишь о губах, что принадлежат ему, а подумать о том, что будет дальше, они ещё успеют.       Только чуть позже.